Александр Кулешов - Победил Александр Луговой
Но тут случилось неожиданное. Одним прыжком Александр оказался перед ним. Хулиган почувствовал, как левая, здоровая, рука Александра, едва коснувшись кисти, проскользнула за локоть и, словно в тисках, зажала сзади плечо. Одновременно надавив своим плечом на предплечье бандита, Александр резким движением заломил ему руку назад, рванув кверху.
Раздался звериный вопль, что-то хрустнуло, нож со стуком отлетел в сторону. Бандит выл от боли, согнувшись пополам, но Александр не выпускал его. Он навалился на него всей тяжестью. Он просто чувствовал, что иначе упадет.
Все описанное с момента вмешательства Норы заняло считанные секунды. К тому времени с земли, шатаясь, поднялся парень, пытавшийся напасть на Александра сзади и брошенный им приемом, носящим официальное название «бросок захватом голени против обхвата туловища сзади» (куда быстрее было провести этот прием, чем назвать его).
Увидев это, Нора подскочила к нему сзади и повалила на землю.
Но по парку уже раздавались милицейские свистки, слышался топот бегущих людей, крики, треск мотоцикла. Убежавшая в начале драки девушка возвращалась с милицией.
Через несколько минут можно было подвести итоги вечернего сражения. Двоих хулиганов — одного с сотрясением мозга, а второго со сломанной рукой — посадили в мотоцикл и повезли под охраной в ближайшую больницу. Двоих других повели в отделение.
Александра на машине скорой помощи отправили в институт Склифосовского. Он потерял сознание и не приходил в себя. С ним поехала Люся. Врач попытался было не пустить ее в машину, но, взглянув ей в лицо, поспешно отступил, бормоча что-то себе под нос.
Нора и подвергшиеся нападению девушка и юноша пошли в милицию давать показания.
Люся не плакала. Она сидела бледная, устремив застывший взгляд в пустоту, крепко вцепившись в рукав Аликиного плаща. Это был правый рукав, он висел в стороне, потому что раненую руку вынули из него и перевязали. Но Люсе нужно было чувствовать близость Александра, и она с неистовой силой сжимала этот бесполезный рукав...
Она не уходила из института всю ночь. Приезжали из милиции, из штаба дружины, ребята из секции. Приезжали, шли в справочную, к врачу, подходили к ней, молча, не зная, что сказать, как утешить, стояли несколько минут рядом и уезжали.
А Люся продолжала сидеть, не меняя позы, по-прежнему устремив взгляд в пустоту.
В четыре часа вышел хирург, немолодой, наверное очень усталый. К ней подвела его нянечка.
— Вы насчет Лугового? — спросил он. — Вы родственница? А, понимаю...
Люся встала. Хирург помолчал.
— Ну, что я вам могу сказать... Жизнь его, конечно, вне опасности. Такая рана, если вовремя остановить кровь, для жизни вообще не опасна. Скажите, он ведь, кажется, спортсмен? — задал хирург неожиданный вопрос.
Люся молча кивнула.
— А... каким видом спорта занимается? Не бегун случайно? Хотя по комплекции...
— Он самбист, — тихо сказала Люся, — мастер спорта.
Глядя в пол, хирург пожевал губами, потом поднял глаза и строго посмотрел на Люсю, посмотрел так, словно она была в чем-то виновата.
— Бороться больше не будет. Это твердо. У него рассечены сухожилия, повреждены нервные сплетения. Рука будет действовать, но ограниченно. Футбол, коньки — пожалуйста. Но о борьбе, боксе нечего и думать. И твердо, — повторил он, — навсегда. Сделать тут ничего нельзя. — Потом помолчал и другим голосом добавил: — Справитесь?
Люся молчала. Что она могла сказать? Что бы она сказала, если б ей сообщили, что художественная гимнастика для нее заказана навсегда? Что никогда больше она не сможет уноситься в стремительном полете под любимую музыку, кружиться, танцевать, прыгать... Разве можно объяснить, что значит для человека, влюбленного в спорт, и не просто в спорт, а в СВОЙ, в единственный, навсегда расстаться с ним? Алик мечтал на будущий год выиграть первенство Москвы, когда-нибудь — страны. Ему хорошо давалась дзю-до, и, возможно, он одержал бы международные победы... А теперь все это рухнуло. Теперь ему остались коньки. Может быть, еще фигурное катание...
Хирург спросил ее: «Справитесь?» Что он хотел сказать? Кто? С чем? Потом поняла: справятся ли они с этим горем. ОНИ! Он так и имел в виду. Они вдвоем. Чужой, случайный человек, но он правильно понял. Справляться с горем придется им обоим. И неизвестно еще, кому будет трудней! Но они справятся! Каждый день, каждый час, каждую минуту она должна теперь посвятить тому, чтобы Алик не чувствовал этого горя...
Когда Люся очнулась от своих мыслей, хирурга уже не было. Она подошла к справочному окну, спросила, где будет лежать Александр, долго ли, когда можно прийти к нему.
Она поехала домой. Конечно, Нора позвонила. Там все знают, но она представляла себе состояние матери. Однако, войдя в квартиру, Люся была удивлена. Нина Павловна в шляпке сидела за столом. На столе стоял большой узел, из которого торчал термос. По лицу Нины Павловны было видно, что она всю ночь не спала.
— Я все знаю, Люся, — сказала она дрожащим голосом. — He плачь! Главное, не плачь! (Глаза Люси был: совершенно сухи.) Отец уже уехал, я послала его к министру. Алика надо немедленно перевести в Кремлевку. В этом Склифосовском...
— Оставь, мама, — сказала Люся устало. — С ним все в порядке, ему ничего не надо...
— Как не надо? — Теперь голос Нины Павловны звучал твердо. — Что значит не надо? Вот! — Энергичным жестом она указала на узел. — Варенье, компот, блинчики, потом салат (им, наверное, можно?), бульон куриный, не мясной...
Люся подошла к матери, молча обняла, положив ей голову на плечо. И только тогда Нина Павловна зарыдала громко, шумно, вся трясясь, судорожно обхватив дочь...
...Люся ездила навещать Александра каждый день. Она входила к нему в палату в болтавшемся на ней, великоватом халате. Садилась на постель и брала Александра за руку. Так сидела она долго. Оба молчали. Слова не были нужны. Когда Люся с отчаянно колотившимся сердцем пришла к Александру первый раз, она чуть не расплакалась впервые за все время. Он лежал похудевший, под глазами затаились тени, волосы спутались. Люсю поразило выражение его взгляда. Она привыкла видеть этот взгляд веселым, обиженным, радостным, умоляющим, грустным, каким хочешь, но только не таким, как сейчас, — суровым, жестким.
(Вот так и кончается юность на каком-то неведомом рубеже...)
Даже радость, появившаяся в этом взгляде, когда вошла Люся, была не прежняя бездумная, веселая радость. Сейчас Александр смотрел на нее ласково, чуть покровительственно, смотрел, как смотрит мужчина на любимую и влюбленную женщину — нежно и уверенно.
Он не дал ей ничего сказать и заговорил первым:
— Ты не мучайся, Люся. Я все знаю. Знаю, что с самбо покончено. И ты не переживай. Будем на каток ходить плавать, в теннис играть, в пинг-понг (научусь левой), в шашки, в лото! — Александр улыбался. Но глаза оставались суровыми. — Видишь, как много у нас видов спорта. Я уж не говорю о художественной гимнастике — ты меня научишь. Я тебе такие упражнения с обручем буду выделывать... Но и вообще — ничего страшного.
Люся молчала. Она испытывала к нему какое-то новое чувство, словно робела немного. Роли переменились. Когда он проиграл первенство, он был маленьким, а она опекавшей его взрослой. Теперь взрослым был он. И так, наверное, и должно быть, так теперь, наверное, останется на всю жизнь. Ей хотелось прижаться к нему, хотелось, чтобы он обнял ее за плечи. И идти с ним вот так, долго, долго идти. Всегда.
Александра навещали многие. Приехали Лузгин, Юрка Соловьев и Елисеич.
— Порядок, — заявил Соловьев, как всегда грубоватый и не особенно стеснявшийся в выражениях, — достукался со своей самбо. Но ничего, левая нога цела, а это для журналиста — главное, в гонорарной-то ведомости уж как-нибудь подпись и рукой можно накарябать. — Потом, как бы между прочим, заметил: — Я там написал, как это, ну, в общем «Так поступают спортсмены». Сегодня в «Комсомолке»... Да ладно, потом прочтешь... И вот что, не засиживайся, ждем там тебя...
Елисеич долго кряхтел, вынул из кармана банку килек (которые проносить в больницу категорически запрещалось), бутылку пива (которого Александр в жизни не пил) и какую-то толстую тетрадку.
— Тут я принес, старик, — в смущении бормотал он. — Поешь в случае чего. А это... Тебе читать-то есть чего?.. Словом, тут собрал я, да еще давно, статьи там свои разные, очерки, корреспонденции. Наклеил. Это все старые материалы. Самые первые. Ты просмотри, старик... Может, пригодится, может, интересное что найдешь. Тебе сейчас тут пока делать нечего... А неинтересно будет — плюнь, старик. Я тебе в случае чего какой-нибудь детективчик принесу.
Лузгин был не очень многословен и суховат.
— Ваш очерк, Луговой, вышел, уже есть отклики. Редколлегия признала его лучшим материалом номера. Ну что ж еще? — задумчиво произнес он — и как бы между прочим: — Да, забыл сказать, я тут направил в ваш деканат ходатайство, чтоб после окончания университета вас откомандировали в журнал. Вы как, не против? Я планы ваши какие-нибудь не нарушил? Нет? А то они уже ответ прислали, — Лузгин вынул из кармана бумажку и повертел ею в воздухе. — Согласие дано.
