Алексей Гастев - Поэзия рабочего удара (сборник)
УЧИТЫВАТЬ
ВРЕМЯ –
ЗНАЧИТ
ДОЛЬШЕ ЖИТЬ.
ВАЖНО
НЕ ТОЛЬКО ДАТЬ ОТДЫХ,
НО И СООБЩИТЬ ЕМУ УСТАНОВКУ –
ЕГО ОРГАНИЗОВАТЬ.
Но мы оборотимся и в другую сторону. Детям будем давать читать книжки про наши успехи. Мы создадим увлекательный мир «культурных приключений», изобретений, битв и побед. Эти поэмы будут первыми книжками наших детей, и каждый из них будет уже в комнате иметь несессер с альбомом чертежиков, стамесок, топориком, зажигалкой, пучком веревок, – он помешается на постройке маленькой динамо из 4 аршин проволоки.
Надо пропитать, прорезать всю страну, все дома, все детские сны, все игры мальчиков и девочек, все праздники этим культурным походом. Пусть все дети поверят, что не елки им надо рассвечивать восковыми свечами в святки, а освещать электрическими лампами необъятные леса и поля и заражать их гомоном топок, колес, все ломящей работы.
Основные пароли этого движения должны быть: дисциплина, инициатива, работа.
Инициатива вначале, работа потом, дисциплина всегда.
Кодекс дисциплины должен быть суров, беспощаден; инициатива должна вырасти в науку, работа должна проводиться на основе тренировки.
Величие движения сразу предстанет во всей своей героической силе, если будет покоиться на совершенно исключительной вере в молодые силы. А поэтому не надо никаких шефов, никаких материальных попечений, каждый участник должен делать хоть маленький, но взнос, а организация делает этим взносам немедленный оборот. Шефство можно признать лишь как вербовочные опорные базы, но не шефство-кормежка. Шефство часто носит в себе черты низкопоклонства, нищенства, чванства. Движение монтёров должно быть пропитано гордостью, верой 6 силу порыва и работы.
ЕСЛИ ВЫ ХОТИТЕ ПОБЕДИТЬ, ДОСТИЧЬ, – ТРЕНИРУЙТЕСЬ, ВЫРАБАТЫВАЙТЕ ВЫДЕРЖКУ – ВЫ ПОБЕДИТЕ, ВЫ ДОСТИГНЕТЕ.
Мы сделали революцию, мы поднялись и продолжаем поднимать низы на создание новой, невиданной жизни. Но необъятные просторы дикости давят рассыпанные в дебрях топки нашей культуры.
Двинемся же с молодым батальоном в разведку и бой.
Сегодня же поверим в удачу.
Порукой победы: наши неугомонные рабочие руки, красавец топор, молодые лбы и упрямые затылки.
В МАШИНЕ-ОРУДИИ –
ВСЕ РАССЧИТАНО И ПОДОГНАНО.
БУДЕМ ТАК ЖЕ РАССЧИТЫВАТЬ
И ЖИВУЮ МАШИНУ – ЧЕЛОВЕКА.
Восстание культуры*
Бьет час*
Пора перестать ждать, перестать надеяться на заморское счастье. Из той рухляди, какая осталась, надо начать делать все своими собственными руками.
Россия психологически вступила в такую полосу, которая требует разряжения. Картинно-героический, иллюминационный период революции прошел. Наступила эпоха созиданий, работы. Но она лишь декларирована, она не обозначена в широком действии, методической воле.
Несмотря на всю сложность внутренних политических и социальных окрасок, есть черты, покрывающие одним настроением самые различные группы и слои населения. Этим настроением заражены в значительной степени и революционеры, и контрреволюционеры, попы и атеисты, старики и юноши, рабочие и капиталисты, простой поденщик и советский сановник.
Эта черта – раздумье, неверие, скептицизм, ожидание.
Даже партийные рамки, по-видимому, не способны обеззаразить широкие массы от этих настроений.
Как безумно мало людей, помешанных на одной определенной организационной идее! О, как мало их, тех, которые способны «долбить». Безумная чехарда перемен амплуа, положений с разными подходами, заданиями продолжается. Только вчера еще он был председателем треста, завтра он уже занят организацией труппы; сегодня он спец по калориям, завтра заведует банями. Революционная эпоха требует, конечно, скачки, но наступила эпоха отстоя, и универсализм превращается в надоедливую паутину.
Время требует инициативы, находчивости, распорядительности, а миллионы образованных, знающих, смышленых людей пребывают в спячке; чтобы их заставить задуматься, воодушевиться, надо чуть не обливать кипятком или во всяком случае составлять протокол.
Но всего тягостнее – скептицизм, неверие. Огромные массы работников теперь пребывают в состоянии косного ожидания сторонних неведомых сил. Они убеждены, что придет заграница и «даст»; придут какие-то люди и «ох, и заработают». Чем пассивнее люди, тем больше у них всяких ориентации на внешние силы. Бог теперь «отменен», но вместо бога явилось ожидание урожая, который перевернет Россию и покроет лаком все крестьянские лапти, божественное начало вкладывается во всякого «иностранного представителя» (у которого главная контора в Риге, а отделения в Нью-Йорке и Константинополе); считается признаком политической зрелости вместо «Отче наш» говорить высоким стилем о «солидных капиталах» Антанты и Америки.
Подавляющая масса интеллигенции оказалась неприспособленной ни к темпу войны, ни к темпу революции, ни к темпу нашего возрождения. Психология тихо мерцающего огонька провинциального просветительства, мистического радикализма, земской, третьеэлементской неряшливости сказалась в эти годы мировых событий лишь как лень обывателя, убаюканного тихим мерцанием домашних занавесочек и чеховских «настроений».
И теперь, когда война и революция так зло надругались над пацифистскими корнетами, мечтавшими о «небе в алмазах», они кончили скепсисом.
Конечно, те, кто изо дня в день повторяет, что «шапками закидаем», те – тоже ротозеи, те тоже Иванушки-дурачки, но между этими двумя позами – провинциального самохвальства и философского хныканья – есть третья, настоящая рабочая поза: неотступного труда и веры.
Хныканье и скептицизм идут рядом с организационной и бытовой неряшливостью. В разоренной бедной стране мы ведем себя так, как будто земля стонет под тяжестью амбаров. Нам вовсе не некогда, мы не спешим. При каждом вопросе, даже архислужебном, мы прежде всего даем реплику: «а? что?». И первой мыслью является вовсе не действие, а попытка отпарировать усилие и действие. «А может быть это и не надо», «А если там скажут»… Словом, вместо простых слов: «слушаю», «да», «нет», – целая философия; недаром у нас в России так много философов и психологов. Быть может это обратная сторона пассивности, неповоротливости. Быть может эта философская загруженность – просто путанность, неряшливость мысли.
Бытовая неряшливость – наше главное зло. «Это мелочь, это пустяк, это поверхностно – требовать, чтобы стол был чистый и бумаги в порядке», говорят столичные, уездные и деревенские россияне, все время разрешающие мировые вопросы. Каждая аккуратность и требовательность– это «бюрократизм», говорят неисправимые декаденты, не представляющие даже, что в Европе и Америке уже есть миллионная армия бюрократов, работающая с точностью до минуты, что пролетариат и заводская администрация входят и выходят в ворота тысячными толпами в течение 5 минут, что вся трудовая Европа без гудков и звонков ложится спать в 10 час, в 6 час. утра уже покупает газету и садится на рабочий поезд.
Пора же, пора нам спохватиться! Пора создать культурные бригады из тех немногих, что приемлют новый темп жизни, новую четкость его шагов, незасоренные линии движений, которые умеют превращать время в пространство и пространство во время. – Что случилось у нас в России?
Пронесся военно-социальный смерч. С небывалой силой разрушения. Но, к удивлению многих, он не только сохранил свой организующий кратер, он стал обладать невероятным голосом призыва, энергии, воли.
Требует, настаивает.
Конечно, оглушенные не слышат, обожженные лечатся, у многих гноятся души. Есть много таких, которые не соразмерили прыжки, вывихнули ноги и записываются в разряд успокоившихся старичков.
И все же ураган говорит, говорит.
На все эти девять тысяч верст от Петрограда до Владивостока он режет слова:
К ударам, к работе!
И есть уже люди, есть суровые работники новой эпохи, сверлящие своим упрямством ржавые руины разрухи: они рассыпаны по всей России, но лишь не выступили сыгранным хором.
Мы их видим.
Вот они.
Управляющий заводом, сумевший создать новый цех в годы упадка.
Мастер, стоявший на посту в мастерской изо дня в день, как капитан на рубке в шторм.
Рабочий или работница, пробивавшие своими руками и станком трудовой кавардак, как ледокол северные льды.
Строитель станции, работавший под смешки и хныканье кумушек.
