Ильяс Есенберлин - Схватка
— Только не надо про отца, — попросил Бекайдар. — Очень, очень вас прошу, не надо!
С минуту оба промолчали.
— Курить будешь? — спросил Жариков.
— Буду! — ответил Бекайдар, и некоторое время они молча сидели и курили.
— Человек может и должен отвечать только за себя, — вдруг изрек Жариков. — Вот! За себя! Не за свата-брата, а за самого себя.
— А как же тогда: «Скажи мне кто твои друзья, а я скажу кто ты?»
— Не городи, тут это ни при чем. Отца, например, себе не выбирают! Значит, сын за него не отвечает. Ну, а если твой друг пакостит, а ты его скрываешь или, не дай бог, еще пользуешься чем-нибудь от этих пакостей, то тогда — да, его грехи твои грехи, а ты за них отвечаешь так же, как за собственные. Вот на этой ответственности и стоит все, мой дорогой: и ты с Дамели, и мы с тобой, и наше государство, и все прочее. Каждый отвечает сам за себя. И если в мире еще много пакостного, то это потому что ответственности у нас маловато! Вот когда родится у тебя сын, ему жить будет много легче, потому что ответственность за себя у людей возрастет. Неизмеримо возрастет, понял? А вы все действовали без всякой ответственности! Каждый думал только о себе и все решал сам по себе! Эгоисты были вы, мои друзья, — вот что! А значит, и трусы.
— Даже трусы? — удивился Бекайдар.
— А как же? — тоже очень удивился Жариков. — А разве ты видел когда-нибудь храброго эгоиста? Он потому и трус, что эгоист. Я, конечно, не про отпетых говорю. Тут уж другое, а вот про таких обывателей, какими вы себя, друзья дорогие, тогда показали, разве непонятно?
— Понятно, — усмехнулся Бекайдар, — спасибо за урок.
— Ну вот! — успокоенно и даже как-то смущенно сказал Жариков и опять полез в карман за трубкой.
— Нет, в самом деле спасибо! Вы многое мне пояснили! Может быть, я еще не полностью, так сказать, все понял, но когда-нибудь я и все пойму!
Жариков выбил трубку и встал.
— Пойдем, — сказал он, — наверно, там уж кончают! Отца давно не видел?
— С полмесяца.
— Так, так! Ну пошли, пошли! А то мне завтра рано вставать, опять с этим отчетом, будь он неладен...
— Так, может быть, я чем-нибудь могу вам помочь? — спросил Бекайдар, хотя понимал, что Жариков никого к этому отчету не допускает.
— Да тут уж сам себе помоги! — усмехнулся Жариков. Что, Дамели-то еще там? Ну пойдем, пойдем! Только ты сейчас не убегай? Есть у тебя эта плохая манера! Сейчас был — сейчас нет! Под ногами, конечно, не вертись, но и далеко не отходи, слышишь!
И только они вышли к площадке, как увидели Дамели. Она шла к ним навстречу.
— Ну вот, — сказал Жариков успокоенно. — Ну вот!
...Свадьбу решили сыграть в Октябрьские праздники.
А между тем в Саяте шел снег, дули холодные ветры, а по утрам выпадал иней. Кончилась неприветливая степная осень и начиналась зима. Полевые работы прекратились, началась камеральная обработка. Только один Еламан не сидел у себя в бараке, он был постоянно в разъездах, поисках, хлопотах, командировках. Заготовлял продукты, проверял наличность инвентаря, придирчиво осматривал экспедиционные машины. Мелкий ремонт производили на месте, в механических мастерских, для капитального ремонта отправляли в Алма-Ату. Все это тоже требовало времени. Вот в это время и нагрянула ревизионная комиссия. Председателем ее был академик, членами две женщины — одна работница ЦК, другая преподавательница геологического института, представитель Комитета народного контроля. Пока его товарищи знакомились с делами экспедиции, он бродил по поселку, заходил в бараки, палатки и разговаривал с людьми. Никогда ничего не записывал, но все держал в памяти. В первый же день приезда он заинтересовался Еламаном, вызвал его в контору и два часа говорил с ним наедине. О чем — так никто никогда и не узнал, но Еламан вышел из конторы присмиревший. И люди заметили: нет уже у заведующего хозяйством ни прежней хватки, ни прежнего зычного голоса.
А через неделю однажды утром академик пришел к Ажимову и сказал, что хочет осмотреть места работ, особенно ту долину, где были пробурены последние шурфы. С ним вместе были — остались ждать на улице — Даурен и Жариков.
Поехали сейчас же, с места в карьер, потому что Жариков и машину уже подогнал.
И вот эту последнюю свою поездку Ажимов опять вспоминал, как бред, навязчивый и неизвестно откуда на него нахлынувший, — уж слишком у него были напряжены нервы.
Трудно выдумать что-нибудь более мрачное, проклятое и вместе величественное, чем эта каменистая пустыня. Она была как бы другой планетой. Здесь все было особое. Голые, отшлифованные ветром до блеска прямые красные скалы, покрытые желтыми и зелеными пятнами лишайников. Круглые глыбы и пирамиды величиною с дом, крутые обрывы и склоны, камни, накренившиеся над пропастью и готовые вот-вот рухнуть. Ни дерева, ни кусточка, ни травинки. Заходило солнце, тоже большое и красное, и окрашивало все в зловещие беспощадные тона заката. На земле лежали большие, резкие, черные тени.
— Вот чертова долина, — сказал Жариков подавленно. — Никогда я не был здесь в это время. — Он поглядел на спутников, но они оба молчали. Не в силах выдержать тишину, генерал сделал вдруг из рук рупор и крикнул:
— О-го-го-го!
Ему ответило эхо, сначала одно, потом другое. Гулко и протяжно что-то крикнула в ответ ночная птица.
— Вот чертова долина! — повторил Жариков. Даурен по-прежнему молчал. У него было суровое и замкнутое лицо, а шаги тверды и уверенны. Он, верно, чувствовал себя хозяином этих мест. Его ничто не могло ни пугать, ни удивлять.
И вот покинутый пустой шурф. Около него валяется какая-то заржавевшая деталь. Большой отвал. Невдалеке зияло круглое отверстие. Все трое остановились.
— Вот первая скважина, — сказал Ажимов тоном экскурсовода. — Она покинута в прошлом году, стоила недорого. — Запишите: три тысячи.
Даурен молча стоял над скважиной, потом наклонился и взял обломок керна, посмотрел и отбросил.
— Стоило бы еще меньше, но на этих кварцитах сломались две буровые коронки, — сказал он. — Идемте ко второй.
А солнце, между тем, спускалось еще ниже. Еще резче стали контрасты теней и предметов.
Вторая скважина — ее прокладывали меж огромных глыбин. Впечатление сумрачности, таинственности и запретности, во всяком случае чего-то очень необычайного, овладело ими.
— Кажется, здесь обязательно должны водиться драконы, — улыбнулся академик.
Одна из глыбин стояла так косо, что образовала грот. Когда геологи сделали несколько шагов, из него выскочила и стремительно пронеслась около их ног какая-то черная тень: не то волк, не то лиса, не то просто одичавшая собака. Жариков вздрогнул и инстинктивно схватился за карман, но Даурен отодвинул его, прошел вперед, вынул из кармана фонарик, безбоязненно подошел к гроту и осветил образовавшуюся пещеру. В зеленых водянистых наплывах света стали видны неровные влажные известковистые своды, все в каких-то блестках, кристаллах и искрах. Вылетела и косо запорхала огромная летучая мышь.
— Тут их целое гнездо, — наконец спокойно сказал Даурен и потушил фонарь. — Надо будет сказать Хасену, — он обернулся к своим спутникам и сказал прежним тоном: — Так вот, это вторая скважина, она тоже еще не очень дорогая, что-то около четырех тысяч, но породы такие, что коронки ломались здесь, как спички, вот посмотрите, — он кивнул на керн. — Идем дальше.
Третья скважина была на самом краю оврага, ее почему-то проложили на ровном, слегка возвышенном месте. На фоне ясного золотистого неба была видна гора отвалов, вынутых из недалеких шурфов, да около скважины что-то вроде небольшого навеса.
— Очень дорогая скважина, — сказал Даурен. — Здесь породы были подходящими, и мы прошли немного больше. — Трое молча постояли над скважиной, потом Жариков взял из отвала камень и бросил его в скважину. Звук был такой, как будто камень попал в воду. Жариков взял второй камень.
— Дальше не стали бурить, — сказал Ажимов. — Здесь около ста пятидесяти метров. Идемте дальше, туда, — он показал на вырубленные ступеньки, ведущие в глубину оврага. — Осторожно, здесь бьют ключи.
И они начали спускаться.
С этого момента Ажимов опять все помнил ясно и точно. Все свои мысли и переживания. Они шли к машине. Он шел впереди и освещал дорогу фонариком. Академик сосредоточенно молчал и думал о чем-то своем.
«Интересно, — вдруг пришло в голову Ажимову. — Он пошел смотреть мои шурфы и скважины. Мои пустые скважины и бесполезные шурфы. На глубинные скважины Ержанова его что-то не потянуло! Да, это неспроста».
Он оглянулся и поискал глазами Даурена. Его не было.
Он остановился и крикнул:
— Эй, Дауке, где вы!
И сразу же вспыхнул фонарик и донесся спокойный голос Даурена:
— Иду, иду.
«Ну что ж, старик, — подумал Ажимов вздыхая. — Видит аллах, я не хотел этого, но что ж мне делать? Ты ни с кем, ни с чем не считаешься. Ты остался человеком довоенным, геологом тридцатых годов, и нам придется сцепиться по-настоящему. Поверь мне. Это очень тяжело, но Еламан прав: тут уж ничего не поделаешь».
