Лев Успенский - Пулковский меридиан
Но вот кусты поднялись выше, потом стали еще выше и превратились в лес. Фенечку разом обступила глушь, огромные толстые стволы, мохнатые лапы над головой, космы белых лишайников над ними. Дорожка здесь прижалась к краю обрыва. Местами сквозь ветви елей Феня видела влево, глубоко под собой, речную долину, загогулины, которые выписывала по ней Обла, мохнатые шапки гор на том берегу. И вот эти стволы, похожие на колонны, этот важный хмурый шелест наверху над головой напомнил Фенечке картинку из Вовкиной книжки «Приключения доисторического мальчика». Она сразу вообразила себя маленьким Крэком, изгнанным из родного пещерного селенья, бредущим по неведомым дебрям. Ей стало жалко Крэка. Но и завидно. Она вообще завидовала мальчишкам. Мальчишкам всегда интереснее. Им можно на кого захотят учиться. А тут… Вот вчера: только она сказала, что хочет стать ученой, путешественницей, как на нее взъелись…
А Валерия Карловна, так та постоянно говорит, что нечего ей мечтать — не мальчик… И тут же вспоминалось, как Валерия Карловна подойдет, крепко возьмет за локоть тонкими, острыми пальцами, сухо заглянет в глаза и надменно так произнесет:
— Эта Аграфенина внучка — все слишком! Слишком умна. Слишком бойка. Слишком хороша собой…
Не додумав, Феня вдруг остановилась, «Что это? Никак пришла?»
Да, все было так, как говорила бабка: дорожка перед ней разветвилась на две. Слева поднимался высокий, в два раза выше Фени, еловый пень, косо сломленный ветром. Справа, за можжевеловым подседом, намечалось как будто болотце. Орех, выжидательно оглянувшись, стоял поодаль впереди, на пригорке.
Осторожно, шаг за шагом, девочка двинулась тогда вперед: не пропустить бы. Да, надо быть, тут: от дороги в овраг круто сбегала извилистая водомоина. Кругом было тихо. Чуть-чуть, еле слышно, где-то бесконечно далеко — тук-тук! тук-тук-тук! тук-тук! — дятел долбил сухостойное дерево. Пахло древним спокойным запахом — смолкой, грибком, вечно умирающей и вечно рождающейся вновь природой. Хорошо, но и жутковато.
Феня вздрогнула. Странная мысль осенила ее. Наверное, и тогда, когда бабка Домна, маленькая, такая же, как теперь сама Феня, прибегала сюда в детстве, тут так же пахло, стояли те же ели, так же гулко стучал дятел… Наверное, и через много лет, ужас через сколько, когда сюда прибежит ее, Фенечкина, праправнучка, тут будет то же самое: тот же запах, тот же ветер в маковках, тот же легкий стук, та же тишина. Сто семь лет прожила бабка Домна!.. Подумать страшно; похоже на этот лес, на эти овраги. Сто семь лет!
Девочка закусила губу. Смуглое худенькое личико ее побледнело от сдерживаемого волнения. Решительно насупив брови, она, хватаясь за скользкие лапы елушек, стала спускаться по почти отвесному скату.
Она миновала одну группу тесно растущих стволов, другую, третью… Слева началась песчаная осыпь. Она обогнула ее и оказалась на дне долины, на уровне речки Облы. Обернувшись, она замерла неподвижно, эта черненькая девочка в красном ситцевом платьице, в грубых городских полуботинках на босую ногу.
Прямо перед ней на десятки метров вверх уходила теперь густо заросшая лесом стена. В одном месте она была открыта; тут, как новая рана на старом теле оврага, зияло желтое пятно обвала. Над ним наклонились пышные кусты иван-чая; из песка, как щупальца осьминогов, торчали обнаженные цепкие корни ближайших елей, а внизу, в плотном желто-белом срыве, виднелось совсем маленькое — только-только пролезть человеку — полукруглое отверстие. Пещера!
Неизвестно, что и как случилось бы, если бы Фенечке в этот момент захотелось закричать от радости, захлопать в ладоши, даже просто позвать Орешка. Но пес сам вертелся тут же. Он угодливо подбежал раньше Фени к входу в подземелье, небрежно заглянул в него, принюхался, чихнул, повилял хвостиком и побежал прочь.
Фенечка тоже подошла к устью пещеры, нагнулась над ним. Ей в лицо повеяло холодным, спертым воздухом. Она побледнела еще больше. Лезть или нет? Но лезть было надо. Хотя бы совсем недалеко. Залезть, нацарапать на стене свое имя и сразу назад, домой… А то девочки засмеют: нахвасталась! А лезть — значит, надо сделать факел, светец. Из бересты…
Феня двинулась вдоль опушки леса в сторону от пещеры: там виднелись березовые стволы. Она надрала белых скрипучих, точно присыпанных самым мелким мелом полосок, вернулась немного назад и, выбрав место посуше, — сырая земля кругом чвокала, ходуном ходила под ногами, — села навязывать бересту на палочки. Она села — от комаров — в самой гуще большого куста, как раз напротив входа в пещеру, и так занялась своим делом, что не заметила, когда подбежал Орех. Вдруг она услышала глухое его ворчанье, подняла голову и сразу же вжалась в землю от страха и неожиданности. Что это?
Собачка, поджав хвост, ощетинив шерсть, стояла на самом переднем краю песчаной осыпи и неотрывно глядела на пещеру, а из пещеры медленно, на четвереньках вылезал человек.
Он вылез и вдруг, увидев собаку, не вставая, замер на четвереньках на месте. «Солдат!» — пугливо подумала Феня.
На человеке были зеленые гимнастерка и брюки, грубые военные сапоги. Он не казался ни слишком необычным, ни слишком страшным — на голове, небольшой, светловолосой — фуражка; но в том, как он остолбенел, заметив Ореха, в том, как он быстро и воровато оглянулся во все стороны сразу, Фенечке померещилось что-то непередаваемо тревожное. Она оцепенела.
Человек медленно выпрямился, прислушался, переступил осторожно с ноги на ногу.
— Со… собачка, собачка! — тихонько зачмокал он. — Тобик, Бобик… Барбос… Поди сюда…
Но Орешка тоже по-собачьи насторожился. «Ну, нет! Никакого этому типу доверия!»
Одно ухо его подозрительно завернулось назад. Он слабо тявкнул и отпрыгнул наверх и в сторону. И вовремя. Потому что человек в гимнастерке внезапно, неуловимым движением схватил что-то с земли и яростно швырнул в собаку. В следующий миг он рванулся было к пещере, остановился, отшатнулся назад, замер на мгновение снова и затем, махнув рукой, торопливо, взволнованно, не оглядываясь, бросился прочь…
Он прошел так близко, что секунду спустя зажмурившаяся от страха девочка почувствовала ясно его запах — кожи, табака, чего-то вроде одеколона, мыла или духов.
Он выбежал на открытую пойму Облы и, не разбирая дороги, брызгая водой, увязая по колено в трясине, пошел прямиком по ней. Дойдя до реки, он перескочил ее по кладке-однодеревке, на минуту остановился, сообразил что-то, потом резко нагнулся и, вырвав из земли кладку, с шумом сбросил ее в воду.
Затем его обращенная спиной к Фенечке фигура стала быстро уменьшаться, уходя все дальше и дальше. Еще минута, и он бесследно скрылся в зарослях опушки.
Девочка затаилась ни жива ни мертва. Осторожно, точь-в-точь как какая-нибудь перепуганная белка или мышонок, она изменила положение тела, переставила ногу, присела на корточки и вдруг стрелой, карабкаясь, скользя, падая, расшибая о землю колени, пустилась вверх по водомоине…
Когда она выкарабкалась на дорогу, сердце ее готово было лопнуть. Но на дороге, над самым оврагом, озабоченно и виновато виляя хвостом, сконфуженно улыбаясь, извиваясь всем своим коротким туловищем дворняжки, сидел Орех.
Вокруг было все так же тихо. Так же пахло хвоей. Так же тенькали невидимые крошечные синички. Так же стучал вдали дятел. Если бы «этот» убил ее там, внизу, бросил в реку, зарыл в песок — легкий стук не прекратился бы ни на минуту. Нет, домой, скорей домой!
Всхлипывая, задыхаясь, Феня кинулась прочь от этих зловещих, равнодушных нечеловеческих мест…
* * *Уже много после полудня, подходя к Корпову по солнечным, открытым полям, между мягкими и низкими стенками идущей в колос ржи, видя знакомый голенастый землемерный маяк, видя соломенные крыши изб, Фенечка вздохнула свободно. И сразу же все то, что с ней случилось, показалось ей совсем не таким страшным.
В самом деле! Чего струсила, дура? Ну, человек вылез? Ну, солдат? На смех поднимут: ага, сдрейфила! И верно — сдрейфила!
Но в то же время радостное, легкое чувство играло в ней: «Спаслась! Спаслась!»
Она с восторгом захватывала на ходу полные пригоршни мягких прохладных ржаных стеблей. Захватывала, гладила и отпускала. Ей расцеловать хотелось каждый камешек, каждый подковный след на дороге.
Препоганый сопливый мальчонка в огромной барашковой батькицой шапке, тетин Катин Андрейка, плакса и ябеда, встретившийся у деревенской ближней лавки, показался ей прямо ангельчиком с картинки. Андрейка, по прозвищу «поварешка», качался и ездил на решетчатых воротах прогона.
— А я уже видел! — ехидно пискнул он, как только Фенечка поровнялась с ним. — А я тебе чего-то не скажу! А к вам дачники приехали!
Фенечка с разгону остановилась, прижала руки к груди и тотчас же далеко, посреди деревни, увидела долговязенькую фигурку с тонкой шеей, в беленькой летней кепочке, в смешных очках, с деревянным самодельным луком в руке.
