Л. Пантелеев - Том 2. Республика Шкид. Рассказы для маленьких
Четверка принесла с собой старые клички: Королев – Флакончик, Старолинский – Мальчик, Тихиков – Адмирал, а Джапаридзе – кличку непечатную.
В Шкиде лишь одному Тихикову удалось сохранить прозвище Адмирал, остальных переименовали в первый же день их прихода.
– Джапаридзе – слишком длинно, – заявил Японец. – А похабных кличек мы не даем. Поэтому назовем тебя просто Дзе.
– Ваше дело, – согласился грузин, – Дзе так Дзе.
Старолинского тот же Японец назвал почему-то Голым барином. Звали его впоследствии Голый барин, Барин, Голый, и просто Голенький.
Королева прозвали Кальмотом за то, что он вместо «кусок» говорил «кальмот»:
– Дай мне кальмот хлебца.
Или:
– Одолжи кальмотик сахарина.
Одновременно с Сергиевской четверкой пришел в Шкиду и Кубышка, бесшумный человечек с пухлым лицом и туманным прошлым.
Саша Пыльников
Косталмед, действует. – На гимнастику, живо! – Исцеление прокаженных. – «Альте камераден». – Мюллеровская гимнастика. – Манна небесная на классной печке. – Парень с бабьим лицом. – Туфля. – Жест налетчика. – Недотыкомка.
Прозвенел звонок, кончилась перемена. В класс четвертого отделения вошел Косталмед, он же Костец.
– На гимнастику, живо!
Ребята нехотя поплелись из класса.
– Живо! – подгонял Костец, постукивая круглой полированной палочкой.
Когда все вышли из класса, за партами остались сидеть Японец и Янкель.
– А вы что? – подняв брови, спросил Костец.
– Не можем, – скривив лицо, проговорил Японец. – У нас ноги болят.
Больные шкидцы по приказанию Викниксора освобождались от гимнастики.
– Покажите, – сказал Костец.
Японец, прихрамывая, подошел к воспитателю и поднял босую ногу. Нога на пятке пожелтела, вздулась, и в самом центре образовалось отвратительное на вид нагноение.
– Нарыв в последней стадии, – стонущим голосом отрекомендовал Японец. – В уборную еле хожу, не только что на гимнастику.
– Ладно, оставайся, – сказал Костец. – А ты? – обратился он к Янкелю.
Янкель чуть ли не на четвереньках подполз к халдею.
– Сил нет, – прохрипел он. – Замучила, чертова гадина.
Он загнул брюки. На изгибе колена и дальше к бедру проходил страшный, красный с синеватыми прожилками шрам.
– Где это тебя угораздило? – поморщившись, спросил Костец.
– Дрова пилил, – ответил Янкель. – Пилой. Ходить не могу, дядя Костя, тем более упражнения делать.
– Оставайся, – согласился Костец и вышел из класса.
Когда он вышел, Янкель, плотно закрыв за ним дверь, сказал:
– Ну, брат, сейчас, пожалуй, можно и вылечиться.
С этими словами он подошел к своей парте, загнул брюки и, помусолив ладонь, одним движением руки смыл страшную рану.
То же самое сделал и Японец.
Исцелившись, оба уселись за парты. Японец вынул книгу, а Янкель – начатый журнал.
Этот способ отлынивания от гимнастики был придуман Янкелем; он же, обладая способностями рисовальщика, художественно разрисовывал, за небольшую плату, язвы, раны, опухоли и прочее.
Костец верил, что эти болезни – настоящие. И сейчас, когда воспитатель поднимался наверх в гимнастический зал, его душа под грубой казарменной оболочкой халдея была преисполнена состраданием к несчастным мученикам.
А в гимнастическом зале уже собрались ребята. Когда вошел Костец, они визжали, возились и слонялись без дела по большому залу.
– Ста-новись! – закричал Костец.
Ребята зашевелились, как муравьи, и в конце концов выстроились по ранжиру в прямую линию.
Первым с правого фланга стоял Купец, за ним Цыган, Джапаридзе и Пантелеев. За Пантелеевым обычно становился Янкель, сейчас же место оставалось свободным, и Костец скомандовал:
– Сомкнись!
Шеренга сомкнулась.
– Равнение на… пра-во!
Все головы, за исключением головы Воробья, повернулись в правую сторону, Воробей же задумался и прослушал команду.
– Воробьев, выйди из строя, – приказал Косталмед.
Воробей вышел.
– Имеешь запись в «Летопись», – сообщил Костец и добавил: – Стань на место.
Добившись, чтобы шеренга выстроилась в идеально прямую линию, Костец повернул ее направо.
Третьеклассник Бессовестин, хорошо игравший на рояле и благодаря этому плохо учившийся, уселся за пианино.
– Шагом марш! – скомандовал Костец.
Бессовестин заиграл старинный марш «Альте камераден», и под звуки марша три десятка босых ног заходили вдоль стен зала.
Шли гуськом. Впереди выступал Купец: шел он лучше всех, имел выправку, полученную еще в корпусе. Не успевая в других предметах, Купец страстно любил гимнастику.
Остальные шли не так молодцевато, лишь Пантелеев, Дзе и Цыган подделывались под Купца, хотя и не совсем удачно. Зато Воробей, получивший запись в «Летопись», бузил. Он шел не в ногу, растягивал интервалы и, очутившись за спиной Костеца, показывал ему кукиш или язык.
– Левой, левой, – командовал Костец, отстукивая такт полированной палочкой. – Левой, левой. Раз, два, раз, два…
Осеннее солнце тускло отражалось в паркетных квадратах и белыми пятнышками бегало на выкрашенных под мрамор стенах…
– На-а гимнастику… выходи!
Купец, дойдя до середины стены, круто повернул налево.
У противоположной стены шеренга разошлась через одного в разные стороны и сошлась уже парами, а затем четверками.
– Стой! Отделение, разом-кнись!
Отделение разомкнулось.
Ребята расположились на квадратах паркета, как фигуры на шахматной доске.
– Вольно!
Купец выставил ногу вперед, руки заложил за спину. Остальные стали как попало. Большинство принялось подтягивать спустившиеся во время маршировки брюки, поправлять ремни, сморкаться и кашлять.
– Смирно! Первое упражнение! На-чи-най!
Бессовестин заиграл вальс.
Под такт костецовской палочки ребята принялись выделывать сокольские упражнения, потом мюллеровские упражнения, потом шведскую гимнастику.
* * *– Шамать хотца, – сказал Японец, захлопнув книгу.
Янкель перевел взгляд с лошади, которую он рисовал, на Японца и ответил:
– Да-с, пожрать бы не мешало.
– У тебя нет?
Янкель махнул рукой.
– В четверг-то… Было бы, брат, так давно бы нажрался.
Он уныло заглянул в пустой ящик парты, потом пошманал по чужим партам, – везде было пусто.
– Хоть бы корочку где найти.
Вдруг Японец хлопнул себя по лбу.
– Идея! Помнишь, Курочка рассказывал, что у них в классе, на печке…
Янкель вскочил.
– И правда, идея!..
Оба подскочили к печке и взглянули наверх.
– Эх, черт, – вздохнул Янкель, – как бы туда залезть?
– Вали, подсади меня. Я тебе на плечу стану.
– Идет.
Янкель нагнулся и уперся руками в колени. Японец взобрался к нему на плечи.
– Еще немного поднимись.
Янкель стал на цыпочки.
– Хватит!
Японец уцепился руками за карниз печки и заглянул в пыльное углубление.
– Ну как? – спросил Янкель, разглядывая грязный пол.
Японец минуту копошился, потом раздался радостный возглас:
– Есть!
– Что?
– Булка белая… еще булка… кусок сахару… хлеб… Да тут целый склад огрызков.
– Вали, кидай!
На пол упало что-то тяжелое, твердое как камень. Потом посыпался каменный дождь…
Посыпались заплесневелые, окаменевшие остатки завтраков, которые сытые ученики коммерческого училища забрасывали когда-то на печку. Последний огрызок – булка с прилипшим к ней и затвердевшим, как каменный уголь, куском колбасы – ударился о пол. Японец уже собирался спрыгнуть с Янкелевых плеч, когда раздался окрик:
– Это что такое?!
Янкель от неожиданности вздрогнул и опустил руки. Пирамида рухнула. В дверях класса стоял Викниксор. Рядом с ним стоял парнишка лет пятнадцати с широким бабьим лицом, торчащими в стороны жесткими волосами, одетый в серую куртку и подпоясанный ремнем с серебряной гимназической пряжкой.
– Что это такое? – повторил Викниксор. – Где класс?
– На гимнастике, – тихо ответил Янкель.
– А вы что?
– Ноги болят, – чуть ли не шепотом проговорил Янкель.
Викниксор нахмурился.
– Ноги болят? Вот как… А на печку зачем лазили? Лечиться?
Противники мюллеровских упражнений и шведской гимнастики молчали.
– Оба в пятом разряде, – объявил Викниксор. – А сейчас марш наверх.
Товарищи в сопровождении Викниксора и незнакомца с бабьим лицом поднялись наверх. В гимнастическом зале ребята опять маршировали. Бессовестин играл марш на мотив известной песни:
По улицам ходила
Большая крокодила,
Она, она
Голодная была.
При появлении Викниксора Костец скомандовал:
