Илья Лавров - Галя Ворожеева
«Что с Виктором? — думала Галя, раздеваясь. — Что с ним могло случиться?»
— Пойдем ко мне ночевать, Галочка.
В огороде что-то дребезжаще громыхнуло, и Галя повернулась на звук. В комнатке он слышался слабо, словно издали, но от этого был еще более тревожным.
— Это бадья, — объяснила Тамара.
Привязанная к палке «журавля» бадья висела в горловине колодца, и ветер иногда гулко бухал ею о заледеневший сруб, как в колокол.
— А Виктора все нет, — вырвалось у Гали, — и охотников нет.
— Он, Галюша, отчаянный. Подался, наверное, в город и гуляет там…
— Нет, ему же сегодня в военкомат. У него и рюкзак собран.
— Найдется, куда ему пропасть.
— Бум, бум-бум! — далеко-далеко громыхнула бадья.
За окном заходил, захрустел кто-то неведомый. Гале представилась темная, смутная фигура, с заложенными за спину руками. Она ходит и ходит взад и вперед.
— Бум! Бум! — опять громыхнуло смутно, потом яснее — Бум!
— Бадью не сняли. Колодец не закрыли, — пробормотала Галя.
— Я сейчас сбегаю, сниму ее, — сказала Тамара, набрасывая на плечи пальто…
Галя замерла, прислушиваясь. Колодезный колокол смолк.
И вдруг под окнами громче зашуршали, затрещали по сухим будыльям шаги, донеслось совсем глухо: «Господи! Господи!». Галя метнулась к двери. Навстречу ей вбежала испуганная тетя Настя.
— Галя, беда! — закричала она. — Виктора нашли. В озере, подо льдом нашли!
Галя бежала во тьме, в лицо лепил снег, кто-то на бегу натягивал ей на голову шапку, набросил на плечи овчинный кожушок. Она услышала голос Тамары. Совала руки в рукава. Споткнулась. Чуть не упала. А снег все лепил в голую шею, в лицо, в глаза. Тьма будто сгущалась и сгущалась…
Во дворе Сараева было много народу, слышались всхлипывания женщин, торопливый говор. Ярко светились окна, в их свет косо бил снег. Тетя Поля, дядя Троша, Веников прижимали к стеклам лица…
Галя поняла, что стоит в кухне и обнимает рыдающую Надежду Ивановну, говорит ей, что любила Виктора, а он ее, и как же теперь, и что же теперь?
Она все порывалась в комнату, залитую светом, но Надежда Ивановна не пускала ее:
— Не ходи, голубушка! Пусть он в твоей памяти останется таким, каким был…
В открытую дверь виднелся край дивана, застеленного простыней, и на нем лежал Виктор. Другая простыня покрывала его. Галя видела только мокрые сапоги на белоснежной материи. Эти сапоги ужасали. Она неотрывно смотрела на них. Около дивана сидел рыжий котенок и старательно умывался. И, как прежде, в доме пахло медом.
Там, в комнате, раздавались голоса, участковый составлял протокол, что-то говорили охотники. Потом пришел другой милиционер с Сараевым. И в доме, в сенях, во дворе звучало имя Семенова. Галя не помнила, как она все узнала. Виктора нашли в полынье, к нему был привязан большой камень, чтобы он затонул. В другой полынье обнаружили сохатого, и сразу же подозрение пало на Семенова. С веревкой пошли к браконьеру, но Семенов исчез. При обыске у него в кладовке нашли моток веревок, от которого и была отрезана та, привязанная к Виктору. И сейчас этот моток, скрученный толстой восьмеркой, будто висел перед глазами Гали: она не видела руки, державшей его.
И тут Галя вспомнила, как она спасла Семенова от суда. Ведь если бы она его не пожалела, Виктор мог быть живым. Эта мысль, словно кипятком, ошпарила ее.
— А я пожалела его, — растерянно сказала Галя, глядя на веревочную восьмерку.
— Кого? — услышала она голос Маши. И от ее голоса она пришла в себя и увидела большую, темную руку Сараева, которая держала восьмерку, и всех окружающих увидела.
— Кого ты пожалела? — допытывалась Маша.
— Семенова… Он воровал пшеницу, а я скрыла, пожалела, — с трудом произнесла Галя.
Вокруг нее оказались Шурка, Стебель, смотревший на нее страдающими глазами, Кузьма Петрович, Копытков, дядя Троша и еще, и еще кто-то, и Галя, обращаясь то к одному, то к другому, рассказывала, как это произошло.
— Да у шофера Комлева всего один ребенок!
— И баба у него такая, что кулаком лошадь свалит!
— За такое дело десять лет не дают!
— Обвели они тебя, девка, вокруг пальца!
— Тогда судите меня, — тихо сказала Галя.
— Эх ты, полоротая размазня! Такая простота хуже воровства!
Кто это сказал? Чье презрение облило ее? И забудет ли она когда-нибудь этот голос, эти слова? Она вся содрогнулась.
Всю эту тяжелую сцену прервала пришедшая машина. В доме поднялась суета, и мимо Гали пронесли Виктора, накрытого простыней. Она опять увидела только его сапоги. Во дворе запричитали женщины.
Все это — и мелькание лиц, и голоса, и летящий во мраке снег, — все пронеслось быстро, как бредовый сон.
По-настоящему Галя очнулась уже в комнате у Тамары. Горел яркий свет, в доме было тепло. Тамара утешала ее, поила густо заваренным сладким чаем и наконец уложила ее с собой в кровать…
Галя лежала в темноте под ватным, толстым одеялом, прижавшись к Тамаре, и мысленно говорила Виктору: «Это я виновата в твоей гибели, я, я! Ты же мне говорил, что нужны крепкие руки, чтобы защищать добро и вырывать сорняки. И я понимала это. И все же часто бывала мямлей, блаженной, юродивой, как назвала меня старуха. Я не имела права жалеть не только подлеца Семенова, но и многих других, которых жалела, оправдывала, боялась обидеть. О, если бы все вернуть назад, я бы тогда…»
Галя чувствовала, как сердце ее твердеет и становится тяжелым. Она ясно ощущала его тяжесть. Задохнется она сейчас под этим душным одеялом, закричит, забьется в рыданиях! Больше невозможно находиться среди людей, где даже заплакать в голос нельзя.
Галя выбралась из-под одеяла и начала одеваться в темноте.
— Ты чего, Галка! — испуганно спросила проснувшаяся Тамара. — Ты куда?
— Спи, спи, — прошептала Галя. — Я — к себе. Я больше не могу здесь…
— Я не пущу тебя! — еще больше испугалась Тамара. — Что ты задумала?
— Спи, спи! Ничего я не задумала.
Галя застучала сапогами, надевая их.
— Галка! Я боюсь. Не уходи, — громко воскликнула Тамара, вскакивая с кровати. Она включила свет.
— Перестань же, перестань, мне сейчас не до тебя, — сердито вырвалось у Гали.
Босая, в одной сорочке, Тамара, стоя среди комнаты, с недоумением смотрела на ее взлохмаченные волосы, на спекшиеся губы, на бледное лицо, которое стало почему-то гораздо крупнее. Или это почудилось ей, Тамаре?
Услышав голоса, в соседней комнате зашевелились, приглушенно заговорили; заскрипела кровать, раздались шаги, и в дверях появилась полуодетая, заспанная тетя Настя.
— Мама! Галка уходит!
— Куда это?
— К себе домой.
— Да ты что, Галя? Опомнись, — начала уговаривать ее тетя Настя. — Чего ты там одна будешь делать?
— Нет, я пойду, пойду, тетя Настя, — быстро говорила Галя, надевая заячью шапку и кожушок. — Так надо, так лучше. Вы не беспокойтесь.
Появился Кузьма Петрович, в накинутом плаще поверх нижнего белья.
— Ты вот что, Галина, — строго сказал он, — ты всякую дурь из головы своей выкинь. Никакой особой вины твоей в случившемся нет. Если уж на то пошло — вся деревня виновата в этом. Мы все видели, что за гусь этот Семенов. Все знали, чем он дышит, и молчали. Не окоротили вовремя руки. Так что ты все на себя не взваливай. Глупость это. А сейчас давай-ка раздевайся и ложись.
— Вы меня, дядя Кузьма, не держите. Не держите. Я все-таки пойду. Мне надо подумать…
Кузьма Петрович пытливо посмотрел в ее лицо и согласился:
— Ну, коли так — иди. — И, когда Галя пошла к дверям, добавил ей вслед: — Придешь, плиту растопи, а то из твоих хором, поди, все тепло за день выдуло.
Галя была уже в сенях, когда услышала Тамарку:
— Зачем вы ее отпустили?!
Открыв калитку, Галя из огорода вышла к своей двери.
И правда, в ее комнатушке было холодно, как в сенях, пахло нежилым. Она взялась было за поленья, но все валилось из рук. Тогда она закрыла дверь на крючок, погасила свет, сняла кожушок и, не раздеваясь, залезла под нахолодавшее одеяло.
Лежа, она все вспоминала Виктора, и все просила у него прощения, и порой ловила себя на том, что ей не верилось в случившееся, настолько оно было бесчеловечным. Иногда ей мерещилось, что она спит и вот ей снятся всякие кошмары…
Галя вспомнила о нелепой птице, которую на Сахалине зовут «смиренным рябчиком», а в Забайкалье — дикушей. Об этой птице как-то рассказывал Виктор. Дикуша до глупости доверчива. Охотник идет к ней, а она сидит себе на елке и сидит. Охотник протягивает к ней палку с петлей на конце, а она все сидит. Охотник накидывает ей петлю на шею. И конец дикуше.
