Георгий Лоншаков - Горшок черного проса
— Укусит…
— Я те укушу! Я те укушу!..
Фомкин из последних сил подтянул сеть и, завернув слабину за борт, придавил мокрую дель коленками.
— Ну, где ты там?
— З-здесь… Вот он я, — сказал Васятка, протянув руку с зажатым в ней концом капронового фала. Но Фомкин почему-то вдруг повернулся к Васятке покрасневшим от натуги лицом, не обращая на фал никакого внимания. Он и на Васятку-то не смотрел, а так, куда-то мимо — в туман, и губы его мелко подергивались.
— На, бери фал, — сказал Васятка.
— На хрен он мне нужен, — сказал безразлично Фомкин.
— Пасть не открывает? — спросил Васятка.
— Кто?
— К-калуга.
— К-какая к-калуга? — в сердцах передразнил Фомкин.
— Ну… т-та с-самая…
— Нету калуги…
— Уп-плыла? — не поверил Васятка.
— Она и не приплывала.
— А там кто?!
— Там-то? Кикимора болотная…
— Чего?
— Пошутил я, — Фомкин как-то невесело, криво усмехнулся. — Бревно. Лиственница замокшая. Что твой чугун. Вот она, смотри…
— Ага, теперь вижу… — сказал Васятка, вытирая рукавом мокрый лоб.
— Больше не увидишь. Дай-ка нож… Да чтобы я ее распутывал!..
Фомкин взял у Васятки острый, как бритва, рыбацкий нож, с лезвием из нержавейки, с наборной, под зебру, рукояткой, и несколькими движениями перепилил толстый жгут дели, скрученной вместе с верхней и нижней веревкой сетки. Бревно с шумом осело в воду и стало медленно погружаться, а лодка, освободившаяся от тяжести, сразу выровняла крен.
— Там же еще веревка от наплава и фляга, — спохватился Васятка.
— Идут они на хутор бабочек ловить! — Фомкин устало махнул рукой.
— Обидно…
— Вот именно… — Фомкин, распаляясь, отыскал конец веревки от лодки, перерезал и его, и не успел Васятка глазам моргнуть, сграбастал сеть и тоже кинул за борт. — Вот именно, Васюха… Обидно…
Сеть тонула медленно. Они молча проводили ее глазами, и, когда сеть скрылась из вида, Фомкин первый сел в кресло водителя.
— Садись, Васюха, рядом. Садись. Теперь хоть покурим спокойно… — Фомкин закурил, выпустил большую струю дыма. Она получилась прерывистой, нервной. — И в губах, оказывается, тоже поджилки есть… Ишь как трясутся… Переупирался, значит… Слышь, Васек? Ка-а-ак я упирался, а?
— Откуда оно взялось — это бревно?
— От сплотки, наверное, отскочило. Ты-то дрых, а я видел: ночью буксиры громадную сигару вниз по Амуру тащили. Три тягача в упряжке было — во какая сигара! Пролежала, видать, сплотка все лето на заиленных песках, пока большой воды дождались, вот и затяжелела лиственница. Кедр ничего. Ель — ничего, а лиственница — и так почти чугун, а тут и вовсе, что топор твой, на дно идет. Сплотка ее только и спасает… Эх, Васюха… Уделались мы с данной козой очень и очень жидко… М-м-м!.. — простонал Фомкин словно от зубной боли. — Взял бы топор и все, что есть: и лодку, и двигун, — так бы все и посек!..
— Под собой-то сук рубить вроде как-то нежелательно… — усмехнулся Васятка. — На плаву ведь мы, Спиридон Яковлевич…
— Не боись. Что я — дурак всех степеней, что ли?
— Да вообще-то нет, Спиридон Яковлевич… Но тут у кого хочешь мозги набекрень встать могут…
— Да?
— Вполне.
— У меня не встанут!
— И правильно! Зачем так к сердцу принимать? Да бревно, если уж на то пошло, может, даже и к лучшему.
— Ты чего бормочешь? Как это к лучшему?
— Так… Свадьба ведь скоро, Спиридон Яковлевич…
— Вот именно — свадьба! У нас газовая плита. Без дров как-нибудь обойдемся. А вот калужатинка к столу очень бы подошла. Хоть в ухе, хоть — в жареном виде. Ты сам-то пробовал когда-нибудь эту штуку?
— Пробовал.
— Это где? Где это ты пробовал?
— На плавучей турбазе заводской. Бригадой в июле с субботы на выходной но путевкам ездили.
— За хорошую работу, выходит, вам путевки дали?
— За плохую, Спиридон Яковлевич, не дают.
— Ну так и что?..
— Ну и все. Для коллективной ухи колхоз рыбы привозил. Завком заказ сделал, и…
— Специально для вашей бригады?
— Почему только для нашей? На весь пароход. Там по сотне, а то и по две людей отдыхает. И сегодня отдыхают… Отдельные каюты, буфет, музыка, танцплощадка на палубе… Блеск!..
— Ну и чего тебе там, в коллективной ухе, отломилось? Перышко от по́пы?
— Ничего не перышко! Вот такой шмат отломился!.. — показал Васятка свой немалый кулак.
— И что?..
— Ничего. Рыба и рыба. Вкусная, но, говорят, быстро приедается.
— Эх, Васюха… Мало ты еще что пробовал в жизни, мало что видел…
— Зато видел, как у нас в цехе, на товарищеском суде, одного браконьера казнили.
— И что же ему сделали? Отрезали чего-нибудь, что ли?
— В пот вгоняли… Ручьями, между прочим, бежал.
— Так ему и надо. Пусть не попадается!
— Мы тоже, Спиридон Яковлевич, с калугой могли бы влипнуть за милую душу. Когда ты про нее намекнул и тянуть стал, я знаешь о чем подумал, Спиридон Яковлевич? Я подумал: ну вот, Вася… Подплывает к нам калуга… А свадьба, понимаешь ли… скорее всего, от тебя уплывает… Куда, думаю, в какие степи нам потом с этой калугой подаваться?.. Ты, Спиридон Яковлевич, сетку тянешь, а я вижу, как ведут нас прямой дорогой, понимаешь ли, мимо загса — в народный суд Центрального района… Могло ведь так быть, Спиридон Яковлевич?
— Воображение у тебя очень богатое, я тебе скажу… Тебе бы, Васюха, кхе-кхе… мемоары писать. Не пробовал? Или только письмишки Варюхе сочиняешь?..
— Воображение у меня, может, и есть, но мемуары писать не смогу. Биография у меня еще небогатая. Вам, наверно, Спиридон Яковлевич, было бы сподручней…
— Да ладно тебе!.. Шучу я, не обижайся… Нам теперь только и остается, что шутить…
— Да я не обижаюсь. Я ведь тоже пошутил.
— Ударим по арбузу, а, Васюха? У нас с тобой ведь еще и запасики коньячные не перевелись. Для сугрева и для всякой бяки…
— Можно… Только куда нас несет по туману?..
— Доставай арбуз и не боись. Фомкин дорогу найдет. Фомкину штурмана не надо. Фомкин сам и капитан, и штурман. Тебе кажется, мы далеко от «Партизана» ушли? К десятку километров еще не подкатили. А горючего у нас сколько? Четверть бака всего-то и растранжирили.
Васятка достал арбуз и отрезал ножом два смачных ломтя. Фомкин за это время успел открыть бутылку и плеснуть в кружки.
— О-о-о! Хорошо! — сказал он, выпив и зажмурив от удовольствия глаза. — Ах, как ласково обожгло! Давай, давай, Васюха, а потом — холодненьким арбузиком. М-м-м!..
Фомкин стал сочно уплетать ломоть. Васек последовал его примеру. После выпитого стало теплее и веселей. Теперь они разговаривали громко, не стесняясь.
— Ты, Васюха, про бревно-то никому ни-ни… Слышишь?
— А чего мне распространяться?
— Все верно, нечего распространяться! Что было, то прошло. Никто не видел — и крышка!.. Давай еще по махонькой и тут же поедем.
— Домой?
— Домой, да не совсем. Фомкин с пустым возвращаться не привык. Удочки у нас есть? Есть. Черви есть? Есть. Поближе к дому найдем хорошее местечко и остановимся. Я и крючком в любой момент сколько хочу нащелкаю. Без ухи Настасью свою не оставлю. Я и удочкой уважать себя заставлю. Тому же Раздобарову сто очков наперед дам.
Он еще раз налил в кружки.
— Эх, Васюха!.. Давай вот за что тяпнем — за свадьбу вашу с Варькой. Тебе за это дело теперь волноваться не надо, так что — поехали…
— Поехали, Спиридон Яковлевич! — согласился Василий. Но перед тем как выпить, сообщил: — А свадьбу мы знаешь где планируем сыграть?
— Где?
— На турбазе нашей. Места через цех в завкоме забронируем, билеты пригласительные отпечатаем…
— Н-ну, может, и верно… Ты еще вот что мне скажи, Васюха… Ежели ты свадьбой дорожил, зачем со мной наладился?
— Так ведь я, Спиридон Яковлевич, тонкостей всех не знал. Думал — обычное дело. Варюха сказала, мол, отцу надо на рыбалке помочь. Я — пожалуйста, а что и как, даже и не догадывался…
— Ну, ладно… Поехали.
Фомкин протер ветровое стекло, нажал на кнопку стартера. Остывший мотор поупирался малость, но стартер сделал свое дело, и двигатель вскоре заработал на малых оборотах.
— Н-но, милай, пошел! — сказал Фомкин. Лодка тронулась в кромешном тумане малым ходом. Фомкин крутил головой, вглядывался в туман, крутил баранку руля, продолжал двигаться в известном только ему направлении и, к удивлению Васятки, очень быстро вышел к берегу.
— Теперь вот так, вдоль него, и будем править.
Они незаметно достигли скал, и Васятка снова с уважительным почтением глядел на каменные громады. За скалами сопки убегали далеко от берега. На открытом просторе тянул ветерок и творил с туманом чудеса: то словно бы громоздил над Амуром белые горы хлопка, то будто накрывал снегами стога сена, то закручивал громадные мраморные столбы, а между столбами было светло от пробивавшихся к воде косых лучей раннего солнца. Фомкину такое было видеть не впервой, и он вел лодку, не отворачивая ни от столбов, ни от стогов, он просто врезался в них, пробивал, проходил сквозь горы хлопка, вылетал по прямой на обласканные солнцем речные поляны с голубыми кусочками неба над ними и снова таранил, сверлил, пробивал туман, а у Васятки аж в глазах рябило от всего этого, он только и делал, что крутил головой, приговаривая:
