Иван Шамякин - Сердце на ладони
В тот момент он возненавидел крановщицу. И вот теперь бравирует смелостью, пренебрегая правилами техники безопасности. За это ему не раз уже доставалось от Тараса, ребят. Всякие поучения раздражали Славика. Зато мастер Галыга сразу убедил: витиевато матюкнулся и пригрозил, что выгонит с завода без лишних слов и наставлений. Славик, сам болтун, уважал людей немногословных и решительных: сказал — сделал. Угроза мастера подействовала, дня два он не выкидывал никаких фокусов.
Вообще взаимоотношения на заводе между людьми ему нравились. Нет той интеллигентской вежливости, какая была на студии, но нет и фальши.
А главное, нравилась продукция. Например, специальный, по особому заказу изготовленный горизонтально-протяжной автомат с тягой в шестьдесят тонн! Или вон другая «штучка» — вертикальный станочек высотой с добрый дом! Вероятно, должно возникнуть какое-то особое чувство, когда собственными руками соберешь такой станок, электрики вставят ему «душу», придут инженеры и начнутся испытания. Один раз Славик уже присутствовал на испытаниях. Он придирчиво наблюдал за бригадой и неожиданно для себя без привычной насмешки подумал, что не зря пишут в книгах об особой рабочей гордости. Этим чумазым чертям есть чем гордиться! Не станок — целая поточная линия. Хорошо, если б писали где-нибудь в паспорте, кто собрал станок. Глядишь, в недалеком будущем могло бы появиться: Владислав Шикович.
Славик размышлял об этом совершенно серьезно, не иронизируя над собой. Так же серьезно предложил в конце смены:
— За такой станок не мешало бы… — и щелкнул себя по горлу.
Славика будто и не слышали. Но через минуту нерешительно отозвался Лопатин:
— А может, правда, хлопцы?
— Не искушай меня, родная! — шутливо пропел Костя.
— Как ты легко поддаешься! — со злостью бросил Лопатину Ходас. — Гляди, как бы он не перекрестил тебя в свою веру.
— Кто «он»? — вспыхнул Славик. — В какую веру? Кто «он»? Я? Так я здесь, живой, здоровый. Имя мое Владислав Шикович! — Славика задело, что Ходас сказал «он», будто его, Славика, здесь нет или он им не ровня. Но кричал он так громко нарочно: пусть другие рабочие у проходной слышат, что не такой уж лад и дружба в этой коммунистической бригаде.
Тарас больно сжал ему локоть.
— Славик, замолчи!
— А почему он обращается со мной, как с низшим существом?
— Что ты мелешь?
— Если человек ставит себя слишком высоко, ему всегда кажется, что другие хотят унизить его. Это мания, — сказал Генрих, приветливо помахав кому-то рукой.
Славик не нашелся, что ответить, а тут еще Тарас:
— Не будь ты таким петухом. Не придирайся к слову. Свои же хлопцы все.
— Ребята! Компромиссное решение: в железнодорожной столовой пьем пиво, — предложил Вася Лопатин.
…И вот сегодня после новой стычки с Хо-дасом Славик припомнил все до. мелочей, начиная с первой ссоры за столом на даче.
«Чего он цепляется? Что ему надо? Брошу к дьяволу! Ну их!.. Нет, так просто я не брошу. Я вам устрою «сладкую жизнь». А уйду, так с музыкой», — угрожал он всей бригаде.
Но подошел Тарас. Посмотрел, как он работает, сказал дружески:
— Слава, ты неправильно держишь ключ, потому он у тебя срывается. Вот так нужно, — и показал.
Доброе слово — и пропала злость на бригаду, осталась разве что против одного Ходаса.
Говорят, понедельник «тяжелый день». Но тот понедельник был необычным — по настроению людей, по разговорам, которые вели рабочие. Тарас, Генрих и Костя шли на завод с воскресными газетами. Встречали друг друга словами:
— Читал?
— Ага.
— А ты, Костя?
— Все не успел.
— А я, братки, к теще ездил. Голова болит, — откровенно признался Лопатин.
— Да здравствуют тещи и откровенность! — весело крикнул Славик. — Даже я насчет головы не признался бы. — И с озорным видом оглянулся: — Ша! Как бы кто не услышал!
— Не балагань, — обрезал его Иван.
— Да, юноша, — вдруг поддержал Ходаса Генрих, — запомни на всю жизнь: есть вещи, о которых следует говорить только серьезно. Шуточки твои тут ни к чему.
Серьезность и почти отеческая наставительность Генриха, который обычно сам любил пошутить, смутили Славика.
— А я… ничего… Я… насчет Василевой тещи…
— Не прыгай, как заяц с кочки на кочку. Люди говорят о таких вещах, а ты… Нет у тебя культуры мышления. Учись! Интеллигент!
Возможно, боясь, чтобы в ответ Славик вновь чего-либо не сморозил, Костя перебил Генриха:
— В автобусе тетка с бидонами спрашивает: останутся ли приусадебные участки при коммунизме? Сталевар наш Лабун ей в ответ: «А тебе что, говорит, хочется всю жизнь молоком торговать?» Смеху было.
— Я, хлопцы, как прочитал эти слова… — Тарас разгладил на станине, у которой собралась бригада, «Правду», — …как подумал, что они значат… меня, знаете, ну… потрясло… Честное слово… Подумайте: сколько за историю человечества было убито и замучено людей, пролит океан крови, чтобы наконец общество, сотни миллионов людей могли провозгласить своим девизом: человек человеку друг, товарищ и брат! — Тарас, который, как заметил Славик, избегал громких слов, сказал все это с необычным жаром. Даже сам смутился.
— А я вот думал, какая отрасль машиностроения самая перспективная. Где я буду нужнее, когда стану инженером…
Славик больше не решился прерывать ребят. Ему очень хотелось понять, искренне они так заинтересованы и так близко принимают к сердцу то, что записано в проекте Программы, или по привычке выражают «газетные чувства».
Еще вчера он наблюдал за отцом и Ярошем. «Классик» (так Славик называл отца заглазно) не вылезал с дачи; если не нужно на работу, его силой не выгонишь в город. А тут вдруг в прекрасное жаркое воскресенье полетел среди дня за газетами. А Ярош даже отказался пойти на реку, так ждал этих газет. Оба они закрылись в комнатах и читали до самого вечера. Потом до поздней ночи спорили у костра.
Под вечер отец сказал Славику довольно категорически и не слишком приветливо:
— Прочитай! Может, поумнеешь. Славик развернул «Правду» и свистнул: столько читать — десять газетных полос! Однако некоторые разделы прочитал. Удивился — читать было интересно. Почувствовал: представление его о будущей Программе, о которой так много говорили, было довольно примитивное. И еще одно почувствовал, наверное впервые: кончил он десятилетку, кичился, что все знает, а знаний этих, оказывается, не так много. все он понимает в проекте Программе!.
Аккуратно сложив газету, Славик сказал матери:
— Не для моего умишка такие высокие материи.
Валентине Андреевне понравилась такая самокритичность сына, который раньше был довольно высокого мнения о своем уме. Она сказала:
— Да, всего сразу не охватишь. Это надо изучать, постепенно, вдумчиво…
…Когда Тарас спросил, читал ли он Программу, Славик вспомнил слова матери и тут же перевернул их, как говорится, вверх ногами:
— Зачем? Заставят изучать — тогда прочитаю.
— А без принуждения не можешь? — опять не сдержался Ходас.
Славика вдруг осенило:
— А сам-то ты читал? — Что-то подсказывало ему, что он попал в точку, а когда Ходас не ответил, отвернулся, будто и не слышал вопроса, окончательно убедился в своей правоте.
«Ах, вот ты каков, моралист, ханжа! — злорадствовал Славик. — Погоди же!»
Во время обеда он нарочно сел за тот же стол, что Ходас и Тарас.
Пока Костя (его очередь) выбивал чеки и носил тарелки с супом, Иван густо намазал хлеб горчицей и с аппетитом ел. Славик искал повода зацепить его как-нибудь, но в голову ничего решительно не приходило.
«Чавкает, как свинья», — подумал Славик, хоть таким образом изливая свою злость. Тут к ним подошел секретарь парткома завода Горячкин, подсел на свободный стул.
— Ребята, после смены проведем митинг. Скажем наше рабочее слово о Программе. Надо, чтоб кто-нибудь выступил от вашей бригады.
— Тарас.
— Да ну, хлопцы, неудобно! Все я да я.
— Верно. Лучше бы кто-нибудь из членов бригады.
— Тогда Иван. Он прирожденный оратор.
— Значит, договорились — Ходас, — обернулся секретарь к Ивану. Иван кивнул.
Тогда Славик громко и язвительно хмыкнул:
— А что он скажет, Ходас? Он же газеты в глаза не видел.
Иван подскочил, лицо у него налилось кровью.
— А ты видел?
— Я не только видел. Я читал! А ты? Выступать собираешься! Болтун!
— Сам ты болтун! Большего болтуна, чем ты…
— Ах, я болтун? Тогда скажи честно — читал? Агаг, молчишь!.. Моралист! — Ну, ты… — Иван сжал кулаки.
— Слава!
— Что Слава? Я разоблачаю фальшь и ханжество.
Славик нарочно чуть не кричал, чтоб привлечь внимание сидевших за другими столиками рабочих. Тарас и ребята старались «спустить на тормозах» этот неприятный разговор. Тарас потянул Ивана за полу пиджака, заставил его сесть, сказал секретарю:
