Борис Горбатов - Донбасс
Виктор расхохотался.
— Ты не расстраивайся, Даша, береги здоровье! Ну, что такое семейное счастье? Трын-трава! Ты и старой девой проживешь, вполне свободно…
— Я не расстраиваюсь, вот еще!.. — фыркнула Даша. — Кто тебе сказал, что я хочу замуж? Еще попадется такой охломон… — Она посмотрела на Виктора и вдруг вскрикнула.
— Что ты? — испугался Андрей.
А она только показывала пальцем на Виктора и хохотала; смех у нее был звонкий, мальчишеский, во все горло; так коногоны хохочут в шахте — кровля дрожит; горожане так смеяться не умеют! И Андрей радостно засмеялся вслед за нею, сам еще не зная, чему смеется.
— Смотри, смотри! — восклицала она сквозь смех и все показывая пальцем на Виктора. — Вот они, черные глаза!.. Ой, страшно!..
Виктор смутился.
— Ну и что ж, что черные? — пробормотал он. — Вот ерунда какая!
Теперь он рассердился. Он не любил, когда смеялись над его внешностью или костюмом. Он считал себя красивым парнем и гордился этим. Особенно глазами. Их действительно боялись рудничные девчата, «Огненные у меня глаза!» — любил по-мальчишески думать про себя Виктор.
— Эй, черноглазый! Куда же ты? — крикнула Даша и насмешливо запела: — Очи черные, очи страстные… Как боюсь я вас, в мой последний час…
Он вдруг круто обернулся к ней.
— А то не боишься? — хрипло спросил он, прищуриваясь. — Будто?
— Видали мы таких! — немедленно ответила ему со смехом Даша. Она ничьих глаз не боялась. Она была истая шахтерка и дочь шахтера, девчонка смелая, независимая, гордая; она часто повторяла любимую поговорку отца: «У шахтера спина гнется только под пластом, а перед людьми никогда не гнется!»
— Ну-ну, посмотрим! — протянул Виктор и недобро усмехнулся. — Подумаешь — цаца московская!
Но тут вдруг Андрей рывком свалил чемодан с плеча наземь и подвинул его Виктору.
— Неси! — хрипло приказал он.
— Что? — не понял тот.
— Неси, черт! — яростно заорал Андрей, да так, что даже Даша вздрогнула.
Никого на свете не боялся Виктор, сам первый драчун, а кроткого и смирного друга своего боялся. Он уже знал, что бывают такие минуты, когда Андрея лучше не трогать. Послушно взял он чемодан на плечо и молча пошел вперед. Удивленная Даша чуть ли не со страхом уставилась на Андрея. «Да он бешеный какой-то!» — испуганно подумала она. Но ничего не сказала.
Ей еще трудно было разобраться в характерах обоих своих неожиданных «кавалеров» и в их странной дружбе.
Да и разбираться-то было некогда! Они уже входили в поселок, и от шахты, садов и огородов уже пахнуло на Дашу знакомым и милым дыханием, той странной смесью запахов зелени и гари, жилья и степи, разгоряченной земли и тихого, стоячего ставка, сожженной зноем травы и влажного пара над кочегаркой, жужелицы и полыни, пыли на дороге и бесстрашных цветов в палисадниках, дикой маслины в балке, чабреца на кладбище, угля, курившегося на сортировке, — тем неповторимым, терпким и для чужого непривычным букетом, какой только шахте одной присущ, а для каждого шахтера только одно и означает: запах родного дома.
Дома… «Вот я и дома! Дома!» — и удивляясь, и ликуя, и чуть не плача от радости и умиления, думала Даша. И уже не шла, а бежала по улицам. Вот школа, где когда-то, да нет, совсем недавно, училась она. Вот парк. Сейчас будет сухая, неглубокая балка… вон она… и тропинка вот… И крутая круча над яром. Милая круча — Гималаи детства!.. Теперь — Собачевка. Постой, где же она? Собачевки нет. Как же? Но это после, после… Вот зеленая Конторская улица, директорский сад… Потом — улица Ударников, беленькие каменные домики, все одинаковые, с палисадниками, и анютины глазки, и гвоздики, и ночные фиалки — шахтерская услада. И вот, наконец, вот — как стучит сердце! — вот знакомая калитка… Дома!
Даша остановилась.
— Ну, спасибо вам, ребятки, что помогли! — торопливо сказала она, протягивая обе руки своим кавалерам.
— Ну, что ты, что ты, пожалуйста! — галантно ответил Виктор и задержал Дашину руку в своей. — Когда ж мы увидимся теперь, Дашок?
— Увидимся.
— Нет, так нельзя! Ты свидание назначь. Как полагается…
— Хорошо. Послезавтра.
— Та ну? Где?! — обрадовался Виктор.
— В шахте.
— Э, нет! — засмеялся Виктор. — Моя любовь облаков требует! Ей под землей тесно… — И он легонько, но уверенно обнял девушку за талию. — Так как же, а?..
Даша проворно выскользнула из его рук и побежала к калитке. Но вдруг что-то вспомнила, остановилась. Вытащила портмоне из кармана.
— Получите! — сказала она, протягивая Виктору трехрублевку. — Сдачи не надо.
— Это что, зачем? — опешил тот.
— А как уславливались! До свиданья, ребята! — и, звонко расхохотавшись, скрылась за калиткой.
А Виктор так и остался с трехрублевкой в руке…
4
Впрочем, что касается Виктора, то на следующее утро он ни разу и не вспомнил о Даше. Правда, в забое он вообще редко думал о постороннем. Еще по дороге на шахту, в клети, даже в штреке он мог и шутить и балагурить с товарищами; тут он еще был тем бедовым Виктором, каким его все на шахте знали. В забое же он сразу становился другим. Сжатый воздух, с силой попав в его отбойный молоток, словно перетряхивал и самого Виктора. Он делался и суровее и старше.
— Дядя Виктор! Лес на месте, — докладывал ученик, щуплый, мечтательный Паша Степанчиков.
— Хорошо, — отрывисто бросал мастер. Цеплял лампочку за обапол. Оглядывался. — А воздух? — строго спрашивал он.
Он приступал к работе с такой жадностью, словно изголодался по ней, словно жизнь вне забоя была ненастоящей, зряшной, пустопорожней жизнью, а настоящая жизнь только тут, в уступе; вот он до нее, наконец, дорвался и теперь надо жадно хватать ее и пить, пить, пить досыта…
Резким движением присоединял он молоток к шлангу, нетерпеливо открывал кран воздушной магистрали, словно и воздух этот был нужен не молотку, а ему самому, словно ему без этого воздуха дышать нечем. Беспокойно ощупывал он пальцами резину шланга и чуял, как упругой походкой бежал воздух — точно горячая кровь по жилам, — как мгновенно густела и твердела под рукой резина, наливалась неукротимой силон… И вот вздрогнул, наконец, молоток, ожил, стал живым и нетерпеливым; он уже сам тащит Виктора за собой к углю, на битву. И вместе с ним, послушный его властному зову, врывается, разъярясь, шахтер в вековые недра — и рушит, и рушит, и рушит…
Отбойный молоток никогда не был для Виктора только орудием труда, простым инструментом, который кормит шахтера. Для Виктора его молоток был почти живым, почти человеческим существом, как конь для коногона, собака для охотника, лодка для рыбака.
Впервые Виктор увидел отбойный молоток пять лет назад. Тотчас же после возвращения на «Крутую Марию» Андрей торжественно, как на смотрины, привел его в уступ к дяде Прокопу. Андрей волновался — ему очень хотелось, чтоб молоток понравился товарищу.
— Можно вашу технику посмотреть, а, Прокоп Максимович? — попросил он, и забойщик охотно позволил: он любил показывать свою «технику». Сам он крепил сейчас.
Молоток лежал в сторонке. Прежде всего он показался Виктору нисколько не похожим на молоток — от обыкновенного молотка в нем действительно ничего не было, скорей был он похож на бур или даже на легкий пулемет. Он вообще больше казался оружием, чем инструментом. Виктор взял его в руки: молоток был тяжелый, куда тяжелей обушка, но это Виктору даже понравилось. Понравилось и то, что, несмотря на угольную пыль в забое, молоток был чист; Виктор погладил ладонью металл раз и другой — пальцам было приятно…
Вдруг молоток, как живой, подпрыгнул в его руках — это дядя Прокоп незаметно включил воздух, а Виктор как раз нажал на рукоятку, и его встряхнуло и затрясло…
— Что, выходит, конь-то мой с норовом, брыкается? — довольно засмеялся дядя Прокоп, видя, как вырывается отбойный молоток из рук Виктора. Парень еле удерживает его, но не сдается, еще сильнее жмет на рукоятку. — Ну, ничего, ничего! Коня всякого оседлать можно.
А у Виктора в самом деле было сейчас такое чувство, словно он держит под уздцы горячего жеребца, а тот рвется из рук и злобно фыркает. И захотелось железной рукой обуздать непокорного строптивца да вскочить на него и, дико гикнув, понестись, как ветер.
— Дядя Прокоп! — сказал Виктор, опуская молоток. — Возьмите меня в ученики. Ладно?
— В ученики? — удивился мастер. — Да ты ж, говорят, учиться не любишь. Гордый.
— Возьмите! — снова тихо попросил Виктор.
Так появился «университет» дяди Прокопа, сразу вызвавший много и разговоров и толков на шахте.
— Ты что ж, помесячно со своих студентов берешь али поурочно? — спросил Прокопа его тесть, ядовитый старичок Макар Васильевич, когда они семейно ужинали вечером под воскресенье.
