Агния Кузнецова (Маркова) - Свет-трава
Игорь сбивался с ритма и путал мотив.
Федя вскочил, морщась, словно от физической боли, привычным жестом правой руки остановил Игоря и, мягко дирижируя левой рукой, бровями, головой, запел чистым тенором:
В пляске ноги ходят сами, сами просятся,
И над нами соловьями песни носятся!
Эй, подруга, выходи-ка
И на друга погляди-ка,
Чтобы шуткою веселой переброситься!
Он оборвал песню, положил руку на плечо Игоря и потянул его за собой.
– Пойдем, я покажу тебе необыкновенный оркестр.
Они прошли по главной улице села, свернули в переулок, поросший густой травой, и остановились у небольшого дома.
На крыльце сидела девушка в белом халате и очищала яйца, сваренные вкрутую, от скорлупы.
– Феня, можно войти? – спросил Федя, поднимаясь на крыльцо.
Но девушка заупрямилась:
– Сколько раз говорила вам, что посторонним вход воспрещен!
– Послушай, Фенечка, товарищ мой из Москвы приехал, изучает колхоз, хочет твой оркестр послушать. Будь добра, пропусти на секундочку, – уговаривал Федя.
У Фени было обыкновенное девичье сердце, а не камень, и она сжалилась над друзьями.
Они прошли маленькие сени, натыкаясь на стоящие там пустые ящики.
Федя открыл дверь. Игорь с удивлением прислушался к тонкому, мелодичному, немного бестолковому звону. Казалось, что кто-то настраивал необычный, нежный инструмент. Звон этот наполнял большую светлую комнату.
Ничего подобного Игорь не ожидал увидеть. Помещение было сплошь заставлено высокими шкафами с небольшими круглыми отверстиями. Из отверстий выглядывали тысячи цыплячьих головок цвета чайной розы. Цыплята пили воду, клевали корм из желобков, приделанных ниже отверстий, и пищали, наполняя комнату удивительным, мелодичным звоном.
– Ну, как Фенин оркестр? – спросил Федя, когда они вышли на улицу.
– Отличный, и, главное, без дирижера как спелись! У Фени, вероятно, к вечеру голова кругом идет от этой музыки. Но в общем интересно.
– Интересно, – подтвердил Федя и неожиданно засмеялся. – Вот теперь ты хоть частично ответишь на вопросы академика Мышкина о том, какие новые методы применяет колхоз в выращивании молодняка.
Игорь пожал плечами и спросил нарочно пренебрежительно:
– Это отверстия-то с цыплячьими головами?
Федя всегда мирился с недостатками характера Игоря, относился к ним так же, как взрослый относится к детским капризам и причудам, считая, что ребенок вырастет и поумнеет. Но на этот раз терпение его иссякло. Федя рассердился:
– Таких, как ты, Игорь, после школы надо было в обязательном порядке отправлять на производство, а к вузам и близко не подпускать.
– За что такая немилость? – спокойно спросил Игорь, вслед за Федей перелезая через жерди огорода.
– Чтобы научиться уважать чужой труд, чужие мысли; чтобы, наконец, с жизнью столкнуться; чтобы барчуки не росли в советское время! Понял?
– Понял! – равнодушно ответил Игорь. – Может, свернем к речке, искупаемся или просто посидим на берегу?
Федя молча пошел между грядами в ту сторону, где в зеленых берегах блестела река.
«Как с гуся вода, – думал он, – и это тоже потому, что на мнение других ему наплевать. Хоть бы ответил что-нибудь, а то молчит как рыба».
Они подошли к Звонкой. Река серебрилась, нежилась под солнцем, будто радушно приглашая окунуться, поплавать, почувствовать телом, разгоряченным августовским зноем, ее ни с чем не сравнимую прохладу.
Игорь скинул одежду и с разбега бросился в воду головой вниз. На мгновение он скрылся под водой, потом вынырнул, отфыркиваясь и потряхивая головой.
Федя не мог усидеть на берегу. Он тоже разделся, прыгнул в реку и поплыл, широкими взмахами рук рассекая воду.
Они выбежали на берег и улеглись рядом на траву.
Долго лежали молча.
– Скоро ты возвратишься в Москву… Чем же ты будешь заниматься еще, кроме учения?
– Я у тебя сегодня вроде подсудимого, – усмехнулся Игорь. Он сорвал осоку, зажал ее между пальцами, прижал к губам и дунул. Раздался резкий писк.
Федя поморщился.
– Приеду и буду продолжать писать повесть, – отбрасывая травку, сказал Игорь. – Ты не думай, Федька, что я никаких выводов для себя не сделал из всего, что видел здесь за два лета. О многом я еще крепко подумаю. Может быть, даже приду к выводу, что ты меня кое за что верно критикуешь. Но не радуйся, не за все.
– Во-первых, придешь к этому выводу, – сказал Федя, – а во-вторых, сама жизнь тебя прибьет за неверное отношение к ней. Словом, подрастешь – поумнеешь.
Федя засмеялся. «Люблю этого черта, несмотря на все его вывихи», – подумал он, ласково поглядывая на товарища.
Глава тридцать первая
Весной Игорь отнес в редакцию одного литературного журнала свой рассказ. Уезжая в Сибирь, он просил товарищей по общежитию, если будет ответ из редакции, немедленно переслать ему.
Увесистый пакет из Москвы прибыл на квартиру Пересветовых. Родители поволновались, поделились своими догадками о том, радость или печаль для сына таится за этими круглыми продолговатыми почтовыми печатями, и отправили пакет в Семь Братьев.
Теперь он лежал на столе в тени мелких деревьев и кустов пасеки, а Игорь сидел возле стола на плетеном стуле и не решался распечатать пакет.
Стоял томительный зной, какой бывает перед ненастьем. Безветренное, горячее дыхание солнца нещадно палило землю. Птички ленились петь. Не было слышно трепета листьев. Только неутомимые труженицы пчелы работали так же, как в обычный ясный день.
То и дело Игорь вытирал лицо, и оно сейчас же покрывалось мелкими капельками пота, не только от жары, но и от волнения.
Он отдавал свой рассказ в редакцию журнала с уверенностью, что там встретит такое же восторженное отношение, которое вызывали его стихи у всех школьных товарищей и учителей.
Позднее в мыслях его рождались сомнения, будет ли напечатан рассказ в журнале. Но он утешал себя тем, что рукопись отдал в редакцию просто так и ему «наплевать» на то, что скажут недалекие рецензенты.
Но теперь, когда пакет со штампом московского журнала лежал перед ним, он почувствовал, что ответ редакции для него имеет первостепенное значение в жизни. Он ощущал в себе незнакомую растерянность и волнение.
Игорь взял в руки пакет, осторожно оторвал с двух сторон полоски бумаги, вынул рукопись своего рассказа и рецензию на двух страницах, напечатанную на машинке.
Он жадно пробежал глазами по строчкам рецензии и из первого же абзаца понял, что рассказ забракован.
Игорь вскочил, скомкал в ладонях оба листка так, что они превратились в жалкие, сморщенные комочки; хотел запустить ими в кусты, но раздумал, бросил на стол. Он перелистал рукопись, испещренную пометками на полях с жирно подчеркнутыми карандашом словами и фразами.
– Идиоты! – сжимая кулаки и опускаясь на стул, сказал Игорь. – Насажают там олухов всяких, вот они и…
Он был убежден, что его талантливый рассказ попал в руки непонимающих людей.
Несколько минут он сидел молча, без движения, не желая читать рецензию. Но любопытство взяло верх. Он расправил на столе сначала один листок, потом другой и внимательно прочитал их. Особенно возмутила его фраза: «Автор далек от жизни».
«Да что они, сговорились?!» – подумал он, вспоминая, как недавно за это же его порицал Федя, а потом и Маша.
Кто же был прав? Он или все они?
Игорь был убежден в своей правоте. Он иронически просмотрел заметки на полях рукописи, то и дело шепча:
– Идиоты! Ничего не поняли!
Незаметно сзади подошел Федя – босой, в трусах, в причудливой шляпе из газетной бумаги. На ярко-розовых лопатках и на плечах его лоскутками висела обгоревшая кожа. Шелушился и нос. Как и большинство блондинов, он не загорал, а сгорал и шутил над собой, что по нескольку раз в лето меняет шкуру.
Некоторое время Федя с изумлением смотрел на Игоря, пытаясь понять, что с ним произошло. Затем через плечо друга заглянул на разорванный конверт со штампом московского журнала и все понял. У него сжалось сердце: забраковали произведение Игоря, литературные способности которого он считал вне сомнения и возлагал столько надежд на него! Вот он, первый удар на самостоятельном жизненном пути. Как-то Игорь отнесется к нему? А вдруг бросит писать?
Федя ласково положил руку на плечо товарища, приготовился сказать слово утешения, но тот вскочил, снова скомкал в руках рецензию, сунул ее и свернутую в трубочку рукопись в карман и, не говоря ни слова, не взглянув на Федю, исчез в кустах.
Огородами он выбежал к реке, остановился на зеленом берегу, торопливо разделся, бросился в воду и, прикрывая глаза, поплыл навстречу солнцу. Он нырял, плавал от берега к берегу до тех пор, пока не замерз, тогда вышел из воды, оделся и побежал в горы.
По каменистым выступам, скользя и хватаясь за кустарник, он поднялся на Змеиную гору и быстро пошел по заросшей тропинке. Она вилась по хребту. По обе стороны ее росли молодые елки. Свежий еловый запах разливался над горой, поглотал аромат цветов и прелый, томительный настой опавшей, прошлогодней хвои.
