Иван Шамякин - Атланты и кариатиды (Сборник)
— Слишком молодую партнершу ты выбрал для театра. Не поверят, подумают, дочь. Девушку можешь скомпрометировать. У нее есть жених. А тут много студентов из их института.
Максим молчал.
— Я была в Минске.
Это его заинтересовало, и он взглянул на нее, чтоб уже загодя по выражению лица понять, какое впечатление произвели на нее Ветин жених и будущие сваты. Увидел, не очень они понравились ей, как он и ожидал.
— Ну?
— Парень, может быть, и ничего, хотя, по-моему, тюфяк. Но эти Прабабкины твои... Действительно прабабкины. Вот где форма соответствует содержанию. Они словно вчера вернулись с фронта. Тридцать лет послевоенной жизни прошло мимо них. Это уникальный случай. Прогресс не затронул их, особенно ее. Экземпляр — хоть в музей.
— Какой прогресс? — хмуро спросил Максим.
— Как какой прогресс? По-твоему, ничего не изменилось со времени войны?
— А мне понравились Прабабкины. Они из тех людей, что всегда на фронте, на передовой.
Даша произнесла с сарказмом:
— Что ж... пускай будут Прабабкины. Мне с ними не жить... В наше время не родители выбирают женихов. Чтоб подготовить Вилю к свадьбе, нужны деньги...
«Ах, вот оно что...»
— Сколько?
— Рублей... ну, хотя бы четыреста.
— Зачем столько?
— Милый мой, у тебя одна дочь. Ты никогда не интересовался нашими женскими нуждами. Мы дорогие.
— Это правда. Вы очень дорогие. Хорошо. Я займу.
Она засмеялась, довольная, и опять потерлась плечом о его плечо, попробовала перекинуть новый мостик.
— Тебе не кажется странным, что для того, чтоб поговорить о самом дорогом — о дочери, мы должны случайно встретиться в театре?
— Я приходил домой, чтоб поговорить о дочке.
— Ты не о дочке говорил. — От голоса ее снова повеяло холодом.
Навстречу шла, как видно, из буфета Нина Ивановна Макоед с преподавательницами своей кафедры. Бросила сотрудниц, подлетела к ним, поцеловалась с Дашей, громко засмеялась, привлекая к себе внимание.
— Даша, Максима разрешишь поцеловать?
Чмокнула в щеку, со значением сжала локоть. Так же громко упрекнула:
— Маэстро! Дешевый одеколон употребляешь. Неужели у главного архитектора не хватает на лучший? Даша! Выкинь этот его вонючий одеколон.
Ведь хорошо знала, какие у них отношения и где он живет, и била Дашу под вздох, безжалостно, злорадно, с сознанием своего превосходства и своей победы.
Вернувшись в зал после третьего звонка, когда все уже сидели на своих местах, Максим увидел, что Веры нет. Разволновался. Не мог себе простить: зачем оставил девушку одну в антракте? Надо было остаться, поговорить по душам и все объяснить. Но на его приглашение погулять по фойе она сказала, что пойдет к матери.
Поля сидела на своем месте и разговаривала с Галиной Владимировной так, как будто женщины были давно и хорошо знакомы. Действительно, за пятнадцать минут антракта они почти подружились. Достаточно было грустного признания Галины Владимировны: «Я три года не была в театре. После того как погиб муж», — и Шугачева потянулась душой к соседке и простила ей все, что сама о ней думала. А рассказ о детях, о том, как приняла Таня сборы матери в театр, растрогал Полю до слез.
Поля понадеялась на Максима, что он будет опекать Веру. Оглянулась, когда погас свет, и ее бросило в дрожь. Свойственная ей деликатность не позволила побеспокоить соседей — встать и пойти догонять дочку.
Галина Владимировна сразу почувствовала, что соседка чем-то расстроена, что она смотрит на сцену и ничего не видит, ничего не слышит. Ей самой знакомо это состояние душевной тревоги и смятения. Но что могло так внезапно взволновать Полину Николаевну?
А Поле уже представлялись всякие ужасы. Всю жизнь она дрожала за детей. Провожала в школу и боялась, как бы кто-нибудь из них, шаля, не попал под машину. Страх за Веру уже давно прошел, класса с седьмого или восьмого. И вот появился вновь. Ударил в сердце так, что облилась холодным потом.
То, что услышала от Максима несколько дней назад, когда он сидел с ней на кухне, попивая настойку, почти не было неожиданностью. Ведь она была заботливой и внимательной матерью. И слишком красноречиво было Верино настроение, ставшее переменчивым, как осенняя погода: неожиданные, совершенно не свойственные ей переходы от бурного нервического веселья к черной тоске.
Странно, что догадка, которая постепенно становилась уверенностью, почти не испугала. Странно потому, что всю жизнь она признавала нормой материнство только в замужестве и семья для нее — святыня. А тут как-то очень быстро свыклась с мыслью: если красавец этот Вадим и не женится, бог с ним, пусть это останется на его совести. Иметь ребенка — для женщины всегда счастье.
Пугало одно — молчание дочери. Нет ли у нее дурного на уме? На это она, мать, никогда не согласится. Раза два сидела в очереди к участковому гинекологу, чтоб предупредить врача на случай, если Вера обратится к ней за направлением... Но каждый раз удерживало сомнение: а что, если она ошибается? Возведет поклеп на дочь.
Больно ранил ее Максим. Ему-то она была благодарна. Но то, что дочь доверила свою тайну чужому мужчине, а не ей, матери... О, как ей стало обидно и больно в тот момент! Даже Максим, немножко уже подвыпивший, растревоженный своими нелегкими проблемами, увидел, как она изменилась в лице. Стал успокаивать.
По обыкновенной житейской логике, она должна была бы в тот же вечер поговорить с дочкой. Но не может начать этот разговор вот уже десять дней. И отцу не сказала, боялась, что Виктор сразу разбушуется. А самое опасное и неразумное — делать из этого трагедию. Хорошо понимала, что откладывать разговор нельзя, чем раньше, тем лучше, однако, может быть, впервые в жизни ее сковывала странная нерешительность, страх, неуверенность, что она сумеет заставить и дочь и мужа посмотреть на это так, как смотрит сама.
Одно все-таки она сделала — наведалась к участковому гинекологу, предупредила, чтоб та не давала направления. Но это были мучительные дни — появился страх за дочку, которого она давно уже не знала. Страх этот поднял ее посреди действия.
— Вам дурно? Вас проводить? — испуганно и громко спросила Галина Владимировна.
— Нет, нет... Не надо.
Слова Галины Владимировны подействовали на соседей. Полю вежливо пропустили, никто не зашикал. У дверей догнали слова Нины:
— Перед отъездом дайте мне две минуты, умоляю вас...
Максим вышел следом за ней. Не уговаривал остаться.
Поля призналась:
— Ах, Максим! Я до сих пор не решилась поговорить с ней. Сегодня же поговорю, — и грустно улыбнулась. — Наделает шума Виктор.
— Я подвезу тебя.
— Нет. Нет. Я поеду автобусом. — Она как будто испугалась, возможно, подумала, что он собирается поехать и остаться у них, чтоб успокоить Виктора. А ей не хотелось никаких, даже самых близких свидетелей. Максим это понимал. — Придумайте что-нибудь для Галины Владимировны насчет Веры и меня. Почему мы ушли.
— Придумаю.
Он проводил ее до дверей. Поля заботливо предупредила:
— Не выходите. Простудитесь, — и вздохнула: — Ах, Максим, как это трудно — быть матерью взрослых детей.
XIII
Виктор Шугачев переживал нелегкие дни. Ему, человеку нерешительному, привыкшему к дисциплине и безотказному подчинению, предстояло совершить шаг, принять решение, которое, безусловно, многих удивит, а его, в лучшем случае, лишит звания главного инженера проекта.
Максиму он сказал с необыкновенной легкостью, что, если не будет разрешения на эксперимент, на район, который сложился у него в голове после двух лет поисков и раздумий, он откажется возглавлять группу по проектированию Заречного.
Там, на даче, под заснеженными березами, его обрадовало, что Максим принял и одобрил его намерение так же легко. А потом, дома уже, Виктор подумал, что именно легкость Максимова одобрения, его немногословие — не слишком охотно он обсуждал эту проблему — говорят о том, что друг и автор АПЗ[2] принял его слова с недоверием, скептически, как юношеский порыв, который люди опытные, взрослые считают бессмысленным, но поддерживают, хвалят в педагогических целях.
Возможность такого отношения к его намерению обижала и злила, но придавала еще больше решимости. С кем воевать в такой ситуации, когда нет конкретного противника? Кто возражает против того, чтобы Заречный район был самым лучшим, уникальным по архитектурно-планировочному решению? Сосновский? Игнатович? Карнач? Исполком? Госстрой? Все — за. Но никто не может увеличить ассигнований. Однако же увеличивают в других городах — в Москве, в Вильнюсе, в Таллине. Значит, есть люди, которые берут на себя такую ответственность. Где найти такого человека? Шугачев, который никогда не занимал административных должностей и плохо знал структуру органов, составляющих и утверждающих планы и дающих деньги и материалы, надеялся на одного конкретного и близкого человека — на Карнача. Но в последнее время у Максима как будто пропала его прежняя уверенность и ослабела пробивная сила. Неужели из-за этой глупой бабы? Шугачев теперь прямо-таки ненавидел Дашу: мало того, что испортила жизнь другу, так еще вредит делу.
