Регина Эзера - Колодец
— К сожалению, далеко не всегда. Многие — только для галочки. Конечно, это большая честь, что мой отец похоронен в центре Заречного, только я никогда не могла просто, по-человечески поплакать на его могиле. Когда я однажды — еще совсем желторотая — туда прокралась, меня хотели сфотографировать. Получился бы трогательный фотоэтюд, правда? «Любящая скорбящая дочь у…» К счастью, я вовремя заметила. Высунула язык, прыгнула через изгородь и убежала. Можешь меня осуждать, но с тех пор у меня пропало желание туда наведываться. А дома… — Вия безнадежно махнула рукой, сказала не то себе, не то Лауре: — Ах, стоит ли себя растравлять! — точно устыдившись своей откровенности и уже сожалея о сказанном, круто переменила тему: — Может, хочешь взять мое платье на завтра? Ты ведь завтра опять поедешь? Тебе оно исключительно идет.
— Что ты! Таскать по автобусам и вообще…
Вия пожала плечами.
— Таскать не таскать… Не все ли равно.
— Чего ты это вдруг?
— Ты думаешь, я слепая? На кого я похожа с этими пуговицами! Хрюшка, и по брюху два ряда сосков! — заключила Вия с горькой иронией, перекинула платье через руку и вышла, только дверь хлопнула громче обычного.
Немного погодя в щелке показался Зайгин глаз, разглядывавший Лауру. Потом дверь приоткрылась шире, и теперь в комнату глядели два серых глаза.
— Заходи, детка! — заметив Зайгу, пригласила Лаура.
Войдя, девочка обвела взглядом мебель, вещи, будто искала причину ссоры.
— Тетя Вия сердится?
— Да нет, так просто, — ответила Лаура, — платье…
— Не нравится?
— Не нравится.
Зайга подошла к Лауре и слегка прижалась тельцем к ее боку. Лаура ждала, что девочка что-то скажет, но она стояла прижавшись и ничего не говорила. Послышались тихие всхлипывания.
— Что ты, дружок?
Но девочка так и не сказала ни слова, только слезы побежали быстрее.
— Бабушка поругала?
Зайга отрицательно покачала головой.
— Болит что-нибудь?
Тот же отрицательный жест.
— Что случилось? Скажи мне, дружок! Ну, расскажи!
Девочка порывисто обняла Лауру.
— Ничего… мы просто вышли на дорогу… Стояли долго. И мне пришло в голову, что… ты можешь совсем не приехать… и я…
— Как я могу совсем не приехать? Сама подумай!
— Не знаю… Мне просто пришло в голову. Мало ли что может случиться…
Детские руки нервно цеплялись за Лаурину блузку, за плечи. Быть может, сердце ребенка угадало в ней какую-то перемену? Или же в нем таилось предчувствие возможной беды, какое жило в ней самой когда-то, перед несчастьем с Ричем? И, гладя худую спину девочки, Лаура думала, что бури, пронесшиеся над взрослыми, наверное, надломили что-то и в этом хрупком ребенке… Ее охватило страстное желание защитить Зайгу. Но как? И… от чего?
2
Не дождавшись Рудольфа (а может, и не совсем полагаясь на его обещание), дети явились в Вязы сами, принаряженные и чуть-чуть торжественные — вероятно, дома прослушали лекцию, как надо себя вести. Войдя во двор, Зайга огляделась, наверно опасаясь собаки, а Марис, увидав Рудольфа, который возился у сарая с автомобилем, бросился к нему, крича на бегу:
— Ты еще не готов?
— Я готов уже больше сорока лет! — ответил тот остротой с солидным стажем.
— Ну да! Ты же без штанов.
— Как это без штанов?
— Разве ты… разве в таких можно ехать?
— А чем не штаны?
— В таких только мальчишки ходят. Зачем ты машину моешь?
— А зачем ты по вечерам моешься?
— Мама заставляет.
— Что надо сказать сначала? — подходя, напомнила Зайга брату, у которого наставления в голове не держались, и чинно сделала книксен. — Добрый день!
— Добрый день, Зайга, — ответил Рудольф, и в нем вдруг что-то шевельнулось. Он почувствовал прилив теплоты и лишь потом догадался о ее происхождении: серыми глазами ребенка на него смотрела Лаура.
Зайгины светлые волосы были заплетены в косички так аккуратно и туго, что напоминали бусы. Белая школьная блузка с тесными рукавами и едва заметной латкой на локте, синяя выцветшая и совсем короткая юбка, которую она привычным движением поминутно одергивала, говорили о том, как быстро девочка росла в последнее время.
— Скоро в школу? — спросил Рудольф.
— Да, — ответила Зайга, опять механически сделав книксен.
— В какой же класс ты пойдешь?
— Во второй, — ответила Зайга с легкой улыбкой, тоже показавшейся Рудольфу очень знакомой.
Ее тонкую шею обвивал фиолетовый сутаж, спереди спускавшийся под блузку. На таких шнурках носят медальон или крестик, и Рудольф с удивлением спросил:
— Что у тебя там?
— Где?
— На шнурке.
— Это от почтового ящика, — объяснила она и, вытянув ленточку, показала ключик. — Бабушка повесила, чтобы не потерялся.
— Один мы уже посеяли, — вставил Марис.
Зайга кивнула.
— На почте очень ругаются, когда потеряешь: приходится все переделывать… По дороге возьму газеты. Бабушка думает, что будет письмо от отца.
Зайга сказала yt от «папы», а от «отца». В устах ребенка это звучало холодно, отчужденно, и Рудольфу впервые пришло на ум, что он не может себе представить взаимоотношения детей с отцом, которого те не видели несколько лет. Он тоже мысленно употребил бездушное, официальное «взаимоотношения», а не «чувства». В нем говорило что-то похожее на ревность или зависть, и он, усмехнувшись, подумал с иронией, что начинает входить в роль собственника, хотел о чем-то спросить, но оставил эту мысль, вдруг устыдившись сам толком не зная чего.
— Ну, собирайся! — торопил Марис.
— Да, милые вы мои, куда нам спешить? Что мы там будем делать?
— Пострижемся, — важно заявил Марис.
— Это что же, как говорится, не указывая пальцем? — сказал Рудольф, ощупывая свой уже слегка заросший затылок.
— Бабушка сказала: если будет время, чтоб мы отвели Мариса в парикмахерскую, — объяснила Зайга. — В городе стригут лучше, чем в нашем Заречном.
— Под ноль?
— Как это под ноль?
— Ну, наголо. Голова гладкая, как…
— Хи-хи, как яйцо! — закончил Марис, но такая перспектива его, видно, скорее привлекала, чем отпугивала. — И я буду красивый?
— Ты так заботишься о своей внешности, прямо как жеманная барышня.
— Чубчик надо оставить! — обеспокоенная, возразила Зайга, принявшая их разговор всерьез.
— А то бабушке не за что таскать будет?
— О-ой! — вскрикнул Марис, хотя ни у кого и поползновений таких не было.
Теперь засмеялась наконец и Зайга, фиолетовая тесемка на светлой тонкой коже шеи вздрагивала, глаза ожили, стали выразительными, будто в доме вдруг открыли ставни и свет хлынул в окна. Рудольф, сам не замечая своей — скорее нежной, чем веселой, — улыбки, смотрел на девочку. Марис толканул его в бок.
— Ну!
— Ладно, я сейчас кончу, оденусь — и поедем!
Марис залез в машину.
— Где тут можно подудеть?
— Что?
— Я хочу по-ду-деть!
— А-а! Нажимай вот тут.
Мальчик ткнул пальцем в кнопку гудка, отдернул руку, точно обжегшись, и бросил быстрый взгляд на Рудольфа.
— Так?
— Жми крепче! Что, у тебя силы нету?
— Как это нету! — с достоинством ответил мальчик, надавил указательным пальцем еще раз, и в ответ раздалось короткое «ту». Осмелев и приладившись, он дудел еще и еще, вполголоса посмеиваясь от удовольствия.
— Перестань, — нахмурив брови, остановила его Зайга, но Марис ее не слушал; в азарте он жал и жал на кнопку сигнала, словно тревожные крики оленя оглашали хутор и озеро. — Ну перестань, Марис! А то я скажу маме. (Он украдкой показал ей фигу). Ты же портишь машину!
— Как это я порчу?
— А думаешь, если все время жать, она не портится?
— Да ну…
Заслышав беспрерывные отчаянные сигналы, показалась Мария.
— Это что тут за труба иерихонская? Ты смотри, гостюшки пожаловали! А нарядные какие, с капроновыми бантами! Куда же это мы собрались?
— В город! — ответила Зайга, опять чинно приседая.
А Марис, перестав дудеть, важно сообщил:
— Маму встречать!
— Заходите в дом! — пригласила Мария.
Сообразив, что будет угощение, мальчик не заставил себя ждать, а Зайга медлила и пошла лишь после повторного приглашения. Казалось, девочка охотнее осталась бы с Рудольфом.
Он вылил воду, отжал и повесил на плетень тряпку, ощущая перед поездкой невольное волнение, еще усилившееся, когда он остался один; прошел через кухню, где Мария потчевала детей, сменил в комнате шорты на брюки, достал чистую рубашку, но тут вспомнил, что он небритый. Услыхав жужжание «Харькова» и оставив недопитое молоко, тут же явились Зайга и Марис, они молча наблюдали за его занятием, дожевывая хлеб с медом, смотрели с интересом, с почтением, как на незнакомый ритуал.
