Антонина Коптяева - Товарищ Анна
Рабочий поднял голову. Он был средних лет, весь точно обитый; линялая рубаха, сопревшая от пота, так и расползалась на его плечах и широкой груди. Узнав Ветлугина, он улыбнулся.
— Работаем, — заговорил он, продолжая своё занятие. — Сапог-то? Нет, не потерял. Ногу я убил. Лом уронил, ну и зашибся. Распухла нога-то, не идёт в сапог.
— Так тебе лечиться надо, а не работать! — сердито посоветовал Ветлугин.
— Где же тут лечиться? — просто сказал рабочий. — К вам на прииск итти далеко. В бараке сидеть тошно.
— Вот прикроем здесь все работы, тогда подлечишься, — желчно, испытующе сказал Ветлугин.
Рабочий спрятал концы верёвки, завязанной им над лодыжкой, всунул забинтованную ногу в короткий опорок и только после этого глянул исподлобья на Ветлугина.
— Та-ак! — произнёс он. В голосе его прозвучало осуждение и даже угроза. — Ловко придумано. Как же вы прикроете дело без Андрея-то Никитича? Конечно, вам всё равно; будут работать на Долгой горе или не будут. А мы тут, можно сказать, душой прикипели.
— Да ведь нет ничего!
Рабочий молча встал, порылся в кармане, достал бумажку, вытряхнул из неё на ладонь блестящие жёлтые крошки и поднёс ладонь к самому лицу Ветлугина:
— Это как называется, товарищ инженер?
— Это? Золото! — сразу забыв обо всем, что волновало его, Ветлугин начал рассматривать светлые крупинки. Золото было такое же, какое встречалось в россыпи внизу, на Звёздном. — Где ты его взял?
— Здесь. Вот в этой канаве. В скварце попало. Только оно в цельных кусках было, в руде, как полагается, а я его растолок.
Ветлугин покачал головой:
— Зря! Ну кто теперь поверит, что оно отсюда?!
— Мы же без умысла, — сказал рабочий бледнея. — Сколько радости у нас было. Хотели как лучше. Мы ведь сейчас сами большие, сами маленькие.
— А ещё попадается?
— Да нет покуда. Мы сегодня со всей охотой метра два прошли, хотя скала сплошная. А всё нет и нет.
— Значит, опять нет? — тоже с сожалением повторил Ветлугин и обернулся к Анне, подходившей вместе с представителем треста. — Вот здесь была обнаружена и сразу выклинилась жилка с золотом, вкрапленным в кварце.
Все стали рассматривать найденное золото.
— Но это золото похоже на то, что нам показывали внизу, на левом увале россыпи, — заметил представитель треста, перекатывая пальцем острые жёлтые крупинки на своей пухлой ладони.
— Похоже потому, что этот чалдон растолок образцы руды, — сказал Ветлугин.
Представитель треста обернулся к рабочему, который то краснел, то бледнел от волнения:
— Как же вы, голубчик, работаете на разведке и позволяете себе так поступать? Я вот убеждён, что коренное месторождение в этой долине уже разрушено. И не здесь, на Долгой, оно было основным, а в отлогих гольцах верховья. Ведь золото-то обнаруживается по течению всего ключа, чем же вы меня разубедите теперь? Ведь это же — преступление! Разве вы не знаете, что здесь каждое вещественное доказательство должно быть сохранено для документации! До этого оно неприкосновенно, как мёртвое тело до приезда следователя.
«Ну и дурак! — подумал Ветлугин, сразу обрушив всё своё раздражение на трестовского инженера и уже оскорбляясь за рабочего, который с подбитой ногой притащился на этот крутой водораздел и целый день работал «со всей охотой». — И что ездят такие вот умники? Сидел бы уж у себя в тресте. Будут работать на Долгой или не будут, — ему ведь всё равно. А для нас — это вопрос жизни».
9
«Тун-тун-тун...» — железо кричало звонко, страстно, и этот отрывистый зов далеко разносился по дикой долине. Андрей, сидя, съехал с крутизны по скользкому плотному моховищу и несколько минут сидел неподвижно, упираясь ногами в затравевший дёрн, на котором в сухих косматых кочках поднимался корявый ольховник. Широкий зубчатый лист медлительно колебался перёд самым лицом, Андрея. Андрей подтянулся к нему, сорвал его губами: он был шершав и прохладен. За лесом всё так же звонко долбил бур Кийстона, завезённый сюда с разведочной базы ещё зимой. Слушая далёкий звон железа, Андрей зажмурился: казалось, звенела вся земля, тёплая под августовским солнцем.
Тоненький звук выделился ещё в этом звоне, в лесном слитном шорохе. Андрей открыл глаза. Прямо перед ним бегала по валежине крохотная пичуга, боязливо вертела головкой в широком воротничке сердито и жалко встопорщенных перьев. Он смотрел на неё и не шевелился, любуясь ею. Осмелев, она перебежала через его вытянутую ногу, и тогда он совсем близко, под сухими былками прошлогодней травы, увидел её гнёздышко. Уже оперившиеся птенцы смирно лежали в нём, сбившись в серую кучку, блестели из неё чёрными бисеринками глаз.
— Вот оно дело-то какое! — сказал Андрей и засмеялся.
Он встал, подкинул выше тяжёлый рюкзак и пошёл с ружьём в руках сквозь ольховник на звон бура. Шёлковые сита паутины висели между кустами, неподвижно сидели на них хозяева-пауки, выставив круглые скорлупки спин. Андрей то и дело смахивал с лица липкое их плетение. Он шёл, грузно топча траву, усталый от целого дня ходьбы. Ручные буры, привезённые со Светлого, были уже установлены на новом ключе, продовольствие заброшено, и Андрей пробирался на разведку, где находился Чулков. По уговору он должен был уже закончить свою работу, чтобы после встречи с Андреем двинуться прямо тайгой на Звёздный: разведка Долгой горы страшно беспокоила их обоих. Андрей шёл и думал о предстоящем отдыхе у разведчиков.
«Это не то, что зимой в палатке, когда волосы примерзают к подушке», — подумал он, споткнулся о невидимый в траве камень и улыбнулся и этому камню, и своим мыслям, и тому животно-жизнерадостному ощущению своей крепкой молодости, которое делало его счастливым участником жизни, кипевшей в окружающем его зелёном мире.
Сотни глаз смотрели на двуногое чудовище из-под каждого камня, из-под каждого листа. Множество живых существ невидимо поедали друг друга, жертвовали собой для других, охорашивались, трудились и все вместе создавали жизнь. Жизнь! Андрей засмеялся тихим, счастливым смехом и снова пошёл, бережно неся в себе это счастье жизни, наполнявшее его душу почти детской свежестью.
Все деловые заботы и волнения оставили его сейчас. Ему ни о чем не хотелось думать. И Анна, с которой он расстался, почти желая этого, чтобы восстановить прежнюю ясность своих отношений к ней, и Валентина, и даже Маринка — все отошли от него, и он ощущал и любил сейчас здесь, под высоким горным небом, только одного себя.
Непуганые тетерева и вальдшнепы вырывались, треща крыльями, из-под самых его ног, а он, впервые не обжигаемый страстью охотника, орал им вслед:
«...зелёный снизу,
голубой и синий сверху
мир встает огромной птицей,
свищет, щёлкает, звенит...»
Ему казалось, что вся прелесть охоты пропала от обилия этого летающего мяса, от лёгкости убить. Но он просто не мог убить в этот день, когда всё в нём распустилось и разнежилось, как молодой лист, вывернувшийся из почки.
Когда Андрей вышел из чащи на светлый косогор, то низкое багровое солнце показалось ему совсем тусклым. Небо тоже было тусклое. Где-то далеко горела тайга. Андрей остановился, потянул носом лёгкий запах гари. Так вот пахло в детстве, когда по сопкам гуляли огни весенних палов, когда цвёл лиловато-розовый багульник, и лягушки скрипели хором на тёплых болотах.
10
Барак разведчиков стоял у самого ручья, на каменистом мысу, одинокий, низкий, но такой надёжно уютный со своим срубом из толстенных тополевых брёвен, с блеклозелёным дёрном крыши, с окошками, подслеповатыми и глубокими, как бойницы. Костёр, разложенный у воды, ещё дымился, неподалёку в ямке-садке, выложенной камнями, играло с десяток хайрюзов, тут же валялся чайник и котелок, облепленный рыбьей чешуёй.
Андрей бросил на угли сухого хворосту, повесил чайник на обгорелую жердь и, волоча за лямку рюкзак пошёл к бараку. Там было пусто, темновато, прохладно, пахло баней: под порогом в два ряда висели веники. Чулкова не было в бараке, но вещи его — простая котомка и телогрейка — лежали особняком в углу на широких нарах.
Андрей положил рюкзак и патронташ, повесил ружьё, постелил на краю нар свой плащ и прилёг отдохнуть, пока вскипит чайник. Миска с голубикой стояла недалеко от него на столе. Андрей потянулся было к ней, но так и не дотянулся: заснул с вытянутой рукой, с улыбкой на обветренном лице, обросшем щетиной.
Он спал и уже во сне взял эту миску. Но он держал её не один... Синие глаза Валентины смотрели на него из-за тонких блестящих, золотящихся ресниц, чуть шевелились её губы, но слов не было слышно. Под этим голубым взглядом неровно, стесняя дыхание, забилось сердце Андрея.
— Что, скажите? — попросил он, наклоняясь, и, точно к иконе, приложился, поцеловал её беззвучно шевелившиеся губы.
