Владилен Леонтьев - Антымавле — торговый человек
Глебов медленно листал страницы дел:
«Шаманская деятельность Тамне началась с мая 1932 года и была направлена против кооперации, школ обучения на национальном языке, против местной интеллигенции и, в частности, против организатора Мечигменского оленеводческого товарищества т. Ильмоча, которого обвинили в предательстве по отношению к своим сородичам…»
«В перевыборную кампанию в нацсоветы 1931–1932 годов стойбища Пылёка, Лёлётке, Гиутегина отказались участвовать в голосовании…»
— Кое-что нам удалось раскрыть, — продолжая Бондаренко. — И знаешь, кто это сделал? Комсомольцы культбазы. Анкатагин увидел однажды ночью на верхушке яранги Тамне большую фанерную модель самолета с вертушкой и обрезом дробовика. Во время камлания он дергал за ниточки, раздавался выстрел, и люди падали на пол от страха.
— Ох, и фокусники, — рассмеялся Глебов.
— Да, отличнейшие фокусники… Но поколебать авторитет Тамне, даже раскрыв обман, нам не удалось. К нему часто наезжает известный богатый чаучу Пылёк, бывает у него кувлючинский Рэнтыгыргин, едут к нему за советом, как к учителю, гуйгунский шаман Ринтылин, инчувинский Имрынеут. Чем живет Тамне непонятно: песцов не промышляет, на охоту в море ходит изредка, живет одиноко своей ярангой, но у него все есть и главное — американские товары…
— Может, контрабанда? — высказал догадку Глебов.
— Слухи есть, но фактов нет.
Глебов задумался. Бондаренко сосредоточенно ходил между столов. Кабинета отдельного не было, весь аппарат райкома размещался в одной комнатушке.
— Возьмите с собой самое лучшее из товаров, какие у нас есть. Самое лучшее, — еще раз подчеркнул Бондаренко. — И попытайтесь оказать влияние на Пылёка. Если даже вы просто завяжете с ним торговые дела, это уже большой шаг. Этот чаучу держит в руках всю Кувлючинскую тундру, оказывает давление на мелких оленеводов, препятствует организации коллективных хозяйств и всячески избегает встреч с представителями райкома. Его влияние огромно, авторитет непоколебим, поэтому действовать надо крайне осторожно. Прощупайте заодно и Рэнтыгыргина.
— Об этом чаучу я слышал и раньше, — заметил Глебов.
Бондаренко словно не слышал Глебова:
— Помните, никакого насилия. Нам нужно, чтобы люди сами поняли сущность наших мероприятий и поддерживали нас. Да что я тебе все пережевываю, ты сам лучше разберешься в этих делах…
Разошлись уже поздно ночью. Увэлен спал.
— Ну, счастливого пути, — пожал руку Бондаренко…
Короткий декабрьский день угасал. Нарты прошли косу, растянувшуюся километров на шестьдесят, и поднялись на пологую горку мыска, вдающегося в море.
— Вон Инрылин! — показал Теркынто.
Собаки почуяли жилье и пошли бодрее. От долгого сидения на нарте у Глебова отекли ноги, заныла спина, хотелось встать во весь рост и вытянуться. Впереди показалась песчаная коса, а немного в стороне на пригорке — пять яранг. К одной из них, выгодно отличавшейся от других, была пристроена маленькая палаточка, занесенная снегом.
— Ра-ра-ра-рай-рай! Ярат! Яранги, яранги! Антымавле близко! — подбадривал собак Теркынто.
Собаки рванулись, из-под остола мощной струей забил снег. Теркынто еле сдерживал их. Разгоряченные псы подскочили к крайней яранге. Откуда-то выскочил лохматый пестрый щенок, взвизгнул и пронесся перед носами передовиков. Рывок — нарта дернулась, Глебов не удержался и растянулся на твердом заструге.
Из маленькой палаточки выскочил человек, с маху хлестнул ремнем по мордам собак, спасая щенка, и сердито прикрикнул:
— Гэ, гэ! — Но тут же воскликнул: — Ка-а-а-ко! Теркынто!
— Мури, приехали мы! — И Теркынто с силой нажал на остол.
— А это кто на снегу отдыхает?
— Глебов!
— Как? — Антымавле опешил.— Он же, говорили, совсем уехал… — И направился к Глебову.
— Дорово, — он протянул руку Глебову и помог встать.
— Етти! — поздоровался он.
— Имлинэ, Клепов приехал! — закричал Антымавле в ярангу.
Из дверей выглянуло радостное лицо женщины и тут же скрылось обратно. Из соседней яранги прибежал Гырголь. Приезд гостей был радостным событием для Инрылина.
Глебов держал руку Антымавле, крепко сжимая ее, и пристально вглядывался в знакомое лицо. На него смотрели живые, веселые глаза. С лица не сходила улыбка. На Антымавле была опрятная новая кухляночка, сшитая из неблюя, украшенная у подола узором из белых и темных квадратиков. Ростом, казалось, он стал несколько ниже. На ногах нарядные, расшитые оленьей шерстью торбаса из белого камуса.
— А ты нисколько не изменился, — похлопывал его по плечу Глебов. — Даже морщин нет…
Вокруг прибывших собрались соседи, помогли распрячь собак. Теркынто только указывал, что надо делать.
— Иам, зачем тут стоять будем? Пошли в ярангу, — предложил Антымавле. — Устал?.. Тут все сделают. — И потянул Глебова за пустой рукав.
У входа в ярангу он крикнул:
— Имлинэ, выбивалку!
Из дверей чоттагина рука протянула косок распиленного пополам оленьего рога.
— Нужно снег выбивать хорошо. Кухлянка лучше просохнет, дольше сохранится, — приговаривал по-чукотски Антымавле, прохаживаясь выбивалкой по спине Глебова.
— Теперь можно и в полог.
Глебов нагнулся, приподнял край широкой оленьей шкуры, служившей завесой, и неуклюже протиснулся в полог. В глаза ударил яркий свет жирников, стоявших по одному у каждой стены. Полог квадратный, широкий и просторный. Пол покрыт новым репальгином. Репальгин тщательно выскоблен и поблескивает желтизной. По стенам и потолку протянуты широкие гладкие рейки, образуя ровные квадраты, в промежутках которых вставлены цветные картинки из старых журналов, яркие обертки от консервных банок.
В небольшой рамочке висел портрет Ильича, выполненный карандашом. Рядом, несколько ниже, были подвязаны часы-ходики. Стрелки показывали час дня. Время, конечно, не соответствовало истине, но свериться было не у кого. Хозяева, видимо, просто подтягивали гирьки, чтобы ходики шли. У задней стенки, под самым потолком, проходили две круглые тонкие балки, на которых сушилась одежда и обувь. В правом углу стоял небольшой фанерный ящик из-под вермишели, на нем потрепанный портфель, набитый до отказа бумагами, и рядом — счеты, рамка которых была скреплена костяными уголочками.
«Внешне Антымавле тот же, а жизнь его изменилась», — подумал Глебов.
В нос бил запах от жирников, хотя те и горели ровным, как у керосинки, пламенем. Над одним жирником висел, посапывая, большой чайник, над другим — солидный американский котел с кусками обтаявшего сверху льда. Глебову понравилась аккуратность и чистота — все это располагало к отдыху. Тепло приятно расходилось по телу. Хозяев не было, лишь глухо доносился с улицы скрип снега, веселый оживленный говор. Глебов растянулся прямо на чистом полу. Сказывалась утомительная езда на нарте, глаза слипались, клонило ко сну.
Вдруг приподнялась входная шкура и кто-то протолкнул под нее маленький меховой комочек:
— Нутку кытвай! Будь здесь! — напутствовал женский голос.
Глебов всмотрелся и обнаружил, что это девочка. Как он ее не заметил на улице? Девочка сидела в той позе, как ее посадили. Черные глазенки недоуменно посмотрели на приезжего. Голова была накрыта цветистой косынкой, из-под которой торчали черные тугие косички.
— Что же ты? Иди ко мне…
Незнакомый голос испугал девочку. Губы вытянулись, лицо скривилось.
— Ымымэй! — потянулась она к выходу.
Клубы пара ввалились в полог.
— Вот теперь можно новости послушать, — обратился Антымавле к Глебову.
— Почему ты думал, что я уехал? — спросил Глебов.
— Многие русилит так делают. Поработают три года и уезжают к себе домой…
— Да разве я брошу Чукотку, Антымавле? Пробовал, да не вышло. Теперь до конца жизни быть мне здесь.
— Нымелькин! — одобрил Антымавле и взял на руки дочку. — Не бойся, он совсем не страшный. — И показал пальцем на Глебова.
В чоттагине усиленно выбивали снежную пыль из одежды. В полог, кроме приезжих, вползли и соседи. Каждому интересно было узнать, что скажет однорукий.
Имлинэ, в неумело надетом ситцевом платье, поставила посредине полога столик на коротких ножках, расставила чашки с блюдечками. Некоторые из них потрескались и были старательно перетянуты у донышка и верхнего края оленьими жилками.
Глебов подтянул к себе вещевой мешок, занесенный Теркынто, и стал вытаскивать сухари, галеты, печенье.
Утром, как только рассвело, Глебов приступил к ревизии. Снаружи палатка-пристройка занесена снегом почти до самой крыши. На крыше натянут серый, уже выветрившийся брезент. Чтобы не обвалилась крыша и снег не продавил хрупкие стены, вокруг пристройки прорыта до самой земли траншея. В самой торговой палатке, обитой внутри пестренькой светлой бязью, было чисто. Товар аккуратно и со вкусом размещен на полках. Мешки с крупой, сахаром и мукой стояли на специальных подставках, в углу были аккуратно разложены всякие скобяные изделия, а у прилавка стояли знакомые Глебову пружинные весы. Под самой крышей палатки по коньку висело около двадцати дорогих коверкотовых костюмов большого размера.
