Вера Солнцева - Заря над Уссури
Ребята боятся красных и голубых медуз: того и гляди острекочут, ожгут тело безобидные на вид щупальца. От их ожога кожа покраснеет, будет гореть: в стрекательных органах некоторых медуз содержится яд, дающий сильные ожоги.
Медленно плывут в воде красные, голубые, белые медузы, похожие на диковинные цветы, шевелятся под разноцветными куполами хрустальные щупальца.
Ребята знают — красота эта обманчива и коварна — и с жаром бросаются в схватку с медузами. Вооружившись длинными палками, мальчуганы выволакивают их из воды. На сухом берегу красота медузы быстро блекнет, бесформенная, студенистая масса тает на глазах под лучами жгучего солнца.
Вадик наступил в воде на что-то острое, быстро нагнулся и нащупал шарообразное колючее тело.
— Еж! Ребята, морской еж!
Ежик, размером в кулак, покрыт, как панцирем, известковыми острыми пластинками и подвижными иглами; он хитрит — притворяется мертвым, недвижимым. Вадька перевертывает шарик и рассматривает рот ежа, который находится на нижней стороне туловища.
— Не мучай, бросай его обратно в воду…
Парнишка размахивается и бросает ежа подальше от берега.
— Пусть живет…
— Огольцы! Давайте наберем морской капусты.
Ребята снова бухаются в воду, ныряют на дно, хватают с подводных камней полные пригоршни таинственных морских трав и водорослей.
Как по команде, выскакивают мальчишки из воды и бегут на берег греться; за каждым из них волочится длинный хвост — упругие, буро-болотные водоросли и изумрудная, кудрявая, глянцевитая, прихотливо вырезанная морская капуста.
Потом добытчики долго лежат на крупной прибрежной гальке и, вытянув носы, всматриваются в зеленую воду бухты. Прыскают во все стороны сотни суетливых крохотных мальков. Юркая мелюзга сверкает серебром на солнце. Корюшка? Навага? Пробуют поймать, но где там! — юла, а не рыбешка. Бестолково мечутся взад-вперед пучеглазые чилимчики. Из-за камней высыпала орава серо-коричневых крабиков. Морские звезды, похожие на красную пятиконечную звезду, передвигаются медленно, как слепцы, прощупывающие дорогу.
— Димка! А ты знаешь, что если разорвать на пять частей морскую звезду и бросить в море, то каждый луч снова будет звездой — нарастет четыре новых луча?
— Ну, ты наговоришь! — недоверчиво тянет Вадим.
Дружок срывается с горячего, нагретого места, поеживаясь, лезет в воду, несет мокрую морскую звезду.
— На, оторви луч, и из него будет звезда. Будем сюда бегать каждый день — следить.
Вадим размахивается, бросает звезду в соленую воду.
— Пусть живет…
— Ребята! Айда к Мальцевскому оврагу — там шхуну на берег выбросило, все дно устрицами облеплено.
— Ура! Ура! Ура!
С гиканьем, свистом летит загорелая ватага. И впереди всех — Вадька-заводила.
Шхуна лежит на боку далеко от воды. Взбесившийся тайфун с десятибалльным ветром, тропическим ливнем, от которого захлебнулись улицы города — люди с трудом, по пояс в воде, пробирались домой, — вздыбил шальные волны и швырнул шхуну на камни берега.
Дно старой шхуны сплошь усеяно устричными раковинами. Ребята камнями отбивают их от гнилого, скользкого днища. Небольшими, с заостренным концом палками открывают раковины. Устрица, живая, мясистая, холодно-скользкая, как лягушка, вызывает у ребят отвращение, когда они пробуют ее кончиком языка.
— Ну и дрянь! А господа их с лимоном жрут в ресторане, так и глотают! Брр! Какие противные!
— Огольцы! Китайцы сюда спускаются…
Китайцы, голые по пояс, в синих штанах из дабы, бронзовые, почти черные от загара, идут друг за другом цепочкой. На плечах у них коромысла, на которых висят круглые плетеные корзины.
Китайцы подходят к шхуне. Одни из них начинают палками сбивать со дна устричные раковины, другие собирают и укладывают их в корзины.
— Шибко шанго, — улыбается ребятам старшинка. — Русски капитана-офицера шибко устрицы люби есть, много кушай — чифань: ап-ап-ап! — Китаец, открыв рот, полный желтых зубов, делает забавные глотательные движения, показывает, как исчезают устрицы в широкой глотке «капитана-офицера».
Скоро корзины наполнены. Довольные неожиданно богатой добычей, китайцы поднимаются к Светланской улице. В течение дня китайцы несколько раз приходят к беспризорной шхуне и очищают ее от устриц.
Через несколько дней исчезает и сама шхуна: ее растаскивают жители — кто берет доски на заплот, кто — на стайку, кто — на лодку.
— Пошли, ребята, крабов на мясо ловить, — предлагает Вадим и вытаскивает из кармана банку из-под леденцов. — Мясо и бечевка у меня есть.
Он достает из другого кармана клубок тонкого прочного матауза и отрывает ребятам по аршинному концу. Кусочки сырого мяса, привязанного к веревочке, опускают к подножию подводных камней.
— Дергает! Дергает! Тяни, Димка!
Вадик поднимает бечевку. На ней, цепко ухватившись клешнями за мясо, висит серо-песочный краб. Клев беспрестанный. Ребята тянут без устали краба за крабом. Надоело, мелкота!
Вадим бросает весь улов в воду.
— Пусть живут…
— Ну их! Мелюзга! И варить-то нечего. Какой в них сейчас вкус?
Ребята глотают слюнки: матери варят крабов осенью; вареный краб, красный, горячий, распластан на столе — ешь до отвала, разламывай толстую клешню, вынимай белое, чуть сладковатое мясо, набивай поплотнее живот. А если ты сластена и тебе попалась матка-крабиха, то можешь полакомиться и крабьей икоркой… Эх! Лучше не вспоминать!
— Дунем в Китайскую слободку или на Семеновский базар?
— Дунем так дунем!
Запыхавшиеся мальчуганы взлетают на Светланку.
— Ох! Далеко до базара! Шамать хочется. Завтра туда пойдем, ребята.
Завтра так завтра. Все разбегаются по домам, наскоро обедают, хватают по запасному куску черного хлеба — и опять на бухту…
Обычный пасмурный, туманный денек? Не беда! И купанье не уйдет, и другие летние забавы. В туман знакомые очертания мыса Чуркина — на той стороне бухты — расплываются, скрадываются; чудится, что туда можно перемахнуть единым духом. Но Вадим знает: надо погрести да погрести, чтобы туда попасть.
Китайцы «юли-юли», владельцы лодок-шампунек для перевоза людей на мыс Чуркина, вот это мастера: скрипит-поет в руках длинное рулевое весло, наглухо вделанное в корму лодки, и она виляет-юлит по заданному курсу. «Юли-юли» требует копейку за перевоз, а откуда у ребят эта дорогая копейка? Они молча наслаждаются бесплатным зрелищем, когда «юли-юли» бросаются навстречу редким пассажирам и, хватая за руки, почти насильно ведут их за собой, наперебой расхваливая отменные достоинства своих шампунек.
— Сюда, капитана! Лавка чистая, твоя бабушка шибко шанго сиди… Моя ходи как парохода: быстро-быстро — игэ, лянгэ — два минута…
Сморщенный старик с седой косицей, с узенькой, клинышком, бороденкой потрясает жалким, облезлым куском бывшего ковра.
— Ходи сюда, бабушка, мягко сиди, бабушка…
От городских улиц, от серой, туманной, моросящей бухты тянет морем, солью, рыбой, водорослями.
Тончайшая водяная сеть висит над Владивостоком, и он кажется еще притягательнее, еще загадочнее.
Мыс Чуркин! Самое близкое и недоступное чудо! Проклятая копейка за перевоз! Отчаявшиеся, бежали ребята к китайской шаланде, которая везла кирпич на новые стройки Чуркина, упрашивали перевезти их туда.
Мыс Чуркин — первое причастие к таинствам путешествий по густым лесным зарослям, непроходимым «джунглям».
Ватага, сойдя на берег, надевала на вихрастые головы воинственные украшения из гусиных перьев — превращалась в индейцев-разведчиков, следопытов, неутомимых мстителей за поруганные белолицыми вигвамы; в девственном лесу малообжитого мыса Чуркина со всех сторон грозил жестокий враг, поэтому шли цепочкой, след в след, передавая друг другу «трубку мира» и долго отплевывая желтую табачную горечь.
Бесстрашные разведчики возвращались на берег, к шаланде, поедали прихваченные припасы, а потом с присвистом, как первогодки новобранцы на плацу перед казармами, пели одну и ту же песню:
Среди лесов дремучих
Раэбойнички идут
И на руках могучих
Товарища несут.
Носилки не простые —
Из ружей сложены.
А поперек стальные
Мечи положены.
На них лежал, сраженный,
Сам Чуркин молодой,
Он весь окровавленный,
С разбитой головой…
Самый большой «фарт» — когда отец и братья под воскресенье отправлялись на самодельной, грубой, но устойчивой лодке к диким берегам лесистого Русского острова и брали Димку с собой. Располагались на острове на ночевку, разжигали на берегу огромные, до неба, костры.
С рассветом старшие рыбачили, охотились. Отец запрещал сыновьям углубляться в неведомые дебри острова, покрытого густым, дремучим лесом. Да и к чему? Богатая добыча была под руками. Уже к полудню лодка-плоскодонка с высокими просмоленными бортами нагружалась косулей, кабаном, а при удаче — и благородным пятнистым оленем.
