Александр Русов - В парализованном свете. 1979—1984 (Романы. Повесть)
— Мы видели, — сказала Инна. — В бинокль. Это просто чудовище.
— Ну что поделаешь, не повезло. Единственный, может, раз в жизни посчастливилось иметь дело с чем-то действительно настоящим, и вот… Ведь он — настоящий. Правда?..
Триэс обернулся на шорох. Из леса вышла не то лиса, не то маленькая собака с красноватой шерстью и застыла в настороженной позе.
— Canis latrans, — вполголоса произнес Андрей Аркадьевич.
При этих словах Триэс вздрогнул и побледнел.
— Это волк? — шепотом спросила Инна.
— Семейство Canis, отряд Canis…
Триэс вскинул ружье, отвел предохранитель и выстрелил коротким дуплетом. Пуля шлепнулась о что-то живое, точно мокрый комок бумаги угодил в бетонную стену.
— Зачем? — удивился Андрей Аркадьевич. — Только что спорили, убеждали…
Триэс торопливо перезарядил ружье. На поляну выскочило еще два хищника.
— Саня… Сани… — будто в бреду повторял Триэс.
— Да нет же, Canis, — поправил его Андрей Аркадьевич. — Canis latrans. Это койоты. Не нужно…
Последние слова заглушил гром выстрела. Триэс как одержимый бросился вперед. То, что он увидел, было отвратительно. Одному из койотов размозжило голову, другому пуля попала под лопатку, и он еще дергался в конвульсиях. От животных исходила мерзкая вонь, будто где-то поблизости нагадили кошки.
— Давайте вернемся, — попросила Инна.
— Забирайте трофеи.
— Они так пахнут…
— Ладно. Оставьте. Люди доцента заберут.
Как раз в это время, не успели они уйти, на поляну выбежала низкорослая лошадка и остановилась, чутко поводя ушами. Никто из мужчин даже прореагировать не успел на то, что произошло дальше. Инна скинула с плеча «манлихер», пропустила руку через ремень и выпустила в растерявшееся животное целую обойму. Не сводя зачарованного взгляда с лошадки, которая замерла в испуге, она сменила обойму и вновь отвела затвор.
— Это же пони. Пони-пони… — словно бы подзывала, приманивала она к себе лошадку.
— Эогиппиус, — прокомментировал всезнающий Андрей Аркадьевич и легко дотронулся до Инниного плеча, пытаясь ее успокоить. — Это эогиппиус.
Она бессильно опустила ружье, вдруг бросилась ему на грудь и разрыдалась. Лошадка же, взбрыкнув, бросилась наутек.
Возле крыльца Дома почетных гостей их поджидал победоносно улыбающийся доцент Казбулатов.
— Как отдохнули, товарищи? — бодрым голосом интересовался он.
Помощники складывали во дворе сети, сматывали веревки с флажками, приводили в порядок прочий охотничий инвентарь.
На первом этаже был накрыт стол, за которым они просидели до поздней ночи, после чего шумно бродили по дому, путая номера и названия комнат.
Ночью Триэсу снилась охота, а утром их повезли к подножью Эльбруса. Сергей Сергеевич всю дорогу дремал, тогда как Андрей Аркадьевич неотрывно глядел в окно.
Импровизированный базар работал прямо на пятачке, рядом с шашлычной и первой очередью канатной дороги. Инне удалось там купить с рук замечательный пушистый шерстяной свитер для дочери.
День был сумбурный, погода непрестанно менялась, мелкие туристические события, точно матрешки, вкладывались одно в другое, и сколько Триэс потом ни вспоминал, он не мог вспомнить, удалось ли ему в конце концов своими глазами увидеть двуглавый Эльбрус — гору счастья.
ГЛАВА XIII
Пятого июля, как и во всякий другой день зарплаты, посещаемость Института химии его сотрудниками достигла максимума. Тот, кому предстояла поездка в другую организацию, откладывал ее на следующий день, у кого командировка заканчивалась шестого или даже седьмого числа, старался вернуться раньше. Явочным порядком отменялись любые отлучки, находились поводы для отсрочек, и все так или иначе прилаживали свое расписание к дню платежа, как приспосабливает самолет скорость и высоту полета к намеченному времени приземления в назначенном пункте. Людьми двигала, пожалуй, не столько нужда, сколько атавистическая потребность в своего рода дне урожая, празднике самых разных профессий, сословий и званий. Кто освящал его дружеским застольем в кругу семьи, кто веселился в одиночку. В этот день ученый люд Лунина словно бы и работал с большим подъемом. Даже тех, кто легко и беспечно относился к заработанным деньгам, праздник неумолимо вовлекал в свой ликующий водоворот. Хотя вся условность такого праздника была очевидна, а у кого-то он был связан еще и с дополнительными заботами, хлопотами, неприятностями, пятого и двадцатого числа ежемесячно лунинцы, не сговариваясь, нацепляли яркие банты, вывешивали разноцветные флаги на фасадах лабораторных, административных, вспомогательных корпусов и складских помещений, а также укрепляли плакаты и лозунги в коридорах, на лестницах, в столовой и на аллеях парка.
Таким образом, два малых ежемесячных праздника являлись чем-то вроде постоянных рабочих репетиций тех больших торжеств, к которым время от времени готовился Институт химии. День рождения заведующего отделением Самсона Григорьевича Белотелова и юбилей самого Института были ближайшими из них. Если возраст заведующего отделением — то есть руководителя группы крупных отделов — не вызывал сомнений (ему исполнялось пятьдесят), то вопрос о возрасте Института, который можно было исчислять по-разному: и от момента завершения строительства, и по времени начала основополагающих научных работ — был не столь прост и очевиден. Чтобы избежать ненужных споров, решили грядущее торжество именовать в такой же мере емким, в каком и неопределенным словом «юбилей», без лишних уточнений, и назначили его на зиму. А вот день рождения Самсона Григорьевича приходился на отпускное летнее время, разумеется, не лучшее для торжеств.
Тем не менее было сделано все возможное, чтобы исправить оплошность природы. Заблаговременно разослали уведомляющие письма, заместитель директора по науке лично назначил сотрудника отдела информации Ивана Федоровича Тютчина ответственным за поздравительный адрес, тогда как другим отделам и сотрудникам поручили организовать торжественную и подготовить художественную часть, а также приобрести цветы и памятные подарки.
Тут, к сожалению, придется перейти с мажора на минор, ибо как раз утром пятого июля, в день зарплаты, ответственный за поздравительный адрес Иван Федорович Тютчин пребывал в самом плачевном состоянии, обложенный истрепанными, полуистлевшими копиями поздравлений, написанных по случаю всевозможных юбилеев, а также многочисленными архивными материалами из личного дела Самсона Григорьевича Белотелова. Времени оставалось в обрез. Адрес еще предстояло отредактировать, согласовать, отпечатать типографским способом, передать художникам для украшения маргинальными знаками, собрать подписи сослуживцев, но пока не был готов даже черновой вариант. Причем главная трудность заключалась в нахождении нужных слов, в отыскании верной интонации.
Приступая к переводам произведений древнеримских или ассиро-вавилонских авторов, к дискретным переводам или собственным исследованиям и эссе — независимо, в общем-то, от того, касались они пауков или литературы, — Иван Федорович долго вынашивал в себе звук, подбирал ключ и только потом уже приступал к кропотливой работе над текстом. Чем ближе удавалось подойти к изначально взволновавшему образу, тем успешнее шла работа. В написании же поздравительных адресов он, увы, никакого опыта не имел, да и с юбиляром был знаком, что называется, шапочно.
Из раскиданных по столу бумаг Иван Федорович уяснил, что Самсон Григорьевич начинал свой трудовой путь простым маляром в провинциальном драматическом театре, потом работал парикмахером, продавцом, окончил Заочный индустриальный техникум, затем — тоже заочно — институт. Некоторое время успешно работал в отделе мехов областного управления торговли, пока не перешел на более спокойную работу в Институт химии. Начав рядовым инженером, он очень скоро вырос до заведующего отделом, после чего продолжал свою деловую карьеру уже как руководитель крупнейшего в институте отделения.
Чтобы согреть поэтическим чувством эти скупые прозаические сведения, Иван Федорович старался, что называется, эмоционально освоить их, вызывал в памяти образы, навевающие мысли о театре, почти реально ощущал соблазнительно-чувственное прикосновение меха, представлял во всех подробностях замечательный кабинет Самсона Григорьевича в недавно отреставрированном строении прошлого века с лепниной на потолке и старинными гобеленами на стенах, пытаясь присовокупить ко всему этому некий величественный собирательный образ науки, которой Самсон Григорьевич теперь руководил, по общему мнению, весьма успешно.
