Аркадий Львов - Двор. Книга 2
— Боже мой, — заломила руки Полина Исаевна, — что здесь делается! Иона, Аня, я прошу вас: не надо! Не надо!
— Нет, — грубо ответила Аня, — надо! Это вы ему скажите спасибо за все, это он вас довел до такого состояния!
— Дура, — закричал Иона Овсеич, — дура набитая! У женщины туберкулез, уже пятнадцать лет, а она меня обвиняет!
Ночью у Ионы Овсеича схватило сердце: обычно он чувствовал заранее — боль под лопаткой, в локте, в мизинце, — а в этот раз полная неожиданность. До самого утра он глотал валидол, клал на грудь горчичники, Полина Исаевна клялась своим здоровьем и своей жизнью, что он полежит хотя бы день, хотя бы полдня, а Иона Овсеич, как только по радио объявили семь часов, закипятил себе чай, выпил стакан без заварки, танин сильно возбуждает нервную систему, съел один кусочек хлеба с колбасой, другой завернул в газету и вышел.
Придя на фабрику, он тут же позвонил жене, предупредил, что весь день будет в бегах по цехам и телефонировать ему в партбюро не имеет никакого смысла.
Вечером Иона Овсеич вернулся домой совсем разбитый, под глазами огромные синие мешки, жилы на лбу надулись, как будто перетянули жгутом.
— Самоубийца, — сказала Полина Исаевна, — я не хочу иметь на своей совести смерть мужа. Я напишу в райком, пусть назначат медкомиссию и силой положат тебя в больницу.
— Полина, — с трудом улыбнулся Иона Овсеич, — силой могут положить только в сумасшедший дом.
В десять — начале одиннадцатого, никто уже не мог ждать гостей, постучал Адя Лапидис.
— Товарищ Дегтярь, — сказал Адя, — я прошу вас выйти на минуту: мне надо с вами поговорить.
— Тебе надо поговорить? — Иона Овсеич машинально отступил назад, ближе к свету. — Говори здесь: мне незачем выходить.
Адя на секунду задумался, сделал шаг к столу, опустил голову, как бычок, и тихо сказал:
— Сегодня меня вызвал декан и предупредил: если сигнал, который они получили, подтвердится, я буду исключен из консерватории.
— Интересно! — Иона Овсеич прищурил правый глаз. — А почему, собственно, ты обращаешься ко мне? Декан назвал мое имя? Или ты ждешь от меня поддержки?
— Нет, — Адя положил руки на спинку стула, длинные худые пальцы сильно дрожали, — я не жду от вас поддержки. Я хочу чтобы вы сказали ему правду.
— Адя, — возмутилась Полина Исаевна, — ты не отдаешь себе отчета, что говоришь!
— Я хочу, — с трудом, как будто не хватало воздуха, повторил Адя, — я хочу, чтобы вы сказали ему правду.
— Спокойно, — сказал Иона Овсеич, — спокойно. Среди ночи ты пришел ко мне домой, я не знаю, что ты прячешь в кармане, и в присутствии моей жены, с которой мы прожили тридцать лет, угрожаешь мне? Вон, сукин сын, вон отсюда!
Иона Овсеич схватил табурет, поднял высоко над головой, Адя машинально присел и ударился подбородком о спинку стула, изо рта от уголков потекли две струйки крови.
Полина Исаевна закрыла ладонями лицо, потом вскочила, окунула полотенце в ведро и хотела приложить Аде ко рту, но он вытер рукой, вся наружная сторона была в крови, посмотрел на Иону Овсеича такими глазами, что сделалось жутко, и вышел.
— Боже мой, — Полина Исаевна бегала вокруг стола, прижимая пальцы к вискам, — что теперь будет, что теперь будет!
— Ничего не будет. Перестань паниковать, — приказал Иона Овсеич.
— Он выбил себе все зубы и скажет, что оборонялся от Дегтяря! — не могла успокоиться Полина Исаевна. — И меня потребуют в свидетели. Аня Котляр делает нам уколы, а ее Адя уходит от нас весь в крови. Что будет!
— Перестань паниковать! — повторил Иона Овсеич. — Всю жизнь я с тобой нянчусь, всю жизнь я имею дело с больницами и докторами, потому что моя жена хворает на легкие, на сердце, на голову, на черт знает что! А все от расхлябанности и распущенности, вместо того, чтобы держать себя в руках!
Полина Исаевна присела на кровать, закрыла глаза, из-под век текли слезы. Иона Овсеич присел рядом, погладил по спине и сказал, что чересчур погорячился, у каждого бывает, тем более, он уже давно не парубок и не те силы. А насчет Лапидиса нет оснований беспокоиться: Адя не такой человек, чтобы переворачивать вверх ногами и врать в свою пользу. Можно ручаться, даже сама Аня об этом не будет знать.
Иона Овсеич оказался абсолютно прав. Больше того, буквально через день-два Адя, по собственной глупости, дал дополнительные материалы против себя: в комитете комсомола и деканате узнали, что он ведет среди студентов разговоры в защиту профессора Рабиновича, которого на собраниях и в газете «Большевистское знамя» критиковали за космополитизм, и теперь, по требованию профессоров и преподавателей, сняли с работы.
Во двор приходил парень из консерватории и сообщил Ане Котляр, что Адя висит на волоске, уже готов приказ, осталось только подписать, исключить его на год и послать на какую-нибудь тяжелую физическую работу, но декан предлагает исключить условно, тоже на год, так как Лапидис — круглый сирота, в годы войны работал на военном заводе токарем. Но насчет военного завода никакой справки нет, Аде говорят, чтобы выслали подтверждение, а он отвечает, что никуда писать не будет: не верят — не надо.
Аня побежала немедленно к мадам Малой, та — к Дегтярю, передала всю историю и развела руками:
— Ну, как тебе нравится этот идиот!
— Идиот? — удивился Иона Овсеич. — Нет, Малая, ошибаешься: здесь четкая позиция и линия. Клава Ивановна отмахнулась:
— Какая может быть линия у человека, который в свои двадцать лет еще остается ребенком. Дегтярь, ты должен помочь ему.
— Малая, — рассердился Иона Овсеич, — или ты притворяешься или в самом деле от старости у тебя полное размягчение мозга!
Клава Ивановна, тайком от Ади, сама написала на завод, где он работал во время войны токарем, чтобы прислали справку и обязательно заверили гербовой печатью. Но, пока письмо пришло на Урал, а оттуда прибыл ответ в Одессу, Адя своим упрямством восстановил против себя всех, в том числе декана, который теперь тоже присоединился к мнению, что студенту Лапидису следует хотя бы год постоять у станка, в кадровом рабочем коллективе, а потом, в зависимости от результатов, можно будет опять вернуться к вопросу насчет учебы в консерватории.
Зиновий устроил Адю у себя на заводе Кирова, сначала учеником, но уже через полтора месяца ему дали разряд и перевели на самостоятельную работу. Такие быстрые успехи никого не удивляли, потому что у токаря и у пианиста много общего: и здесь, и там нужны особенно чуткие пальцы.
Да, повторяла вслух Клава Ивановна, токарь-пекарь, это теперь в моде, но что будет у Ади с его руками?
Иона Овсеич до глубины души возмущался подобными настроениями, которые у нас в Одессе насаждают всякие толстые мамы, водя за ручку своих толстых детей в музыкальную школу Столярского. Какие толстые мамы, возмущалась в ответ Клава Ивановна, Адя вообще вырос без мамы, без папы, надо еще удивляться, что он не стал беспризорником и вором!
— Малая, — потерял всякое терпение Иона Овсеич, — мы с тобой живем в одном дворе тридцать лет, но я начинаю думать, что про человека нельзя говорить с полной уверенностью, пока ему остается впереди хотя бы один день!
Клава Ивановна обиделась: народ правильно подметил — умный, умный, аж дурак!
— Малая, — Иона Овсеич погрозил пальцем, — мещанская стихия имеет еще свои корни в каждом из нас, и дай ей только хорошее удобрение, она расцветет таким пышным цветом, что темно в глазах станет.
— Тебя послушать, — цеплялась за свое Клава Ивановна, — получается, сегодня мы от коммунизма дальше, чем пятнадцать лет назад, когда никто еще не думал ни про план преобразования природы, ни про великие стройки коммунизма.
— Малая, — Иона Овсеич наклонил голову, холодные глаза смотрели исподлобья, — от больших успехов мы делаемся добренькие и благодушные, а благодушие и бдительность никогда не ходили в одной упряжке: или — или!
Наконец, Клава Ивановна сдала назад: здесь она согласна. Но тогда встает другой вопрос: мы разбили Гитлера, мы разбили его фактически сами. Америка и Англия сбоку припека, кого же еще на свете мы можем бояться? Пусть Дегтярь отвечает ясно, без философии.
— Хорошо, — сказал Иона Овсеич, — я тебе отвечу, как ты просишь, без философии. Во время Первой мировой войны, за четыре года, Англия, Франция, Россия и Америка, вместе взятые, потеряли убитыми три миллиона человек, а от маленького микробчика испанки, которого никто своими глазами не видел, за два года в одной лишь Европе умерло больше трех миллионов.
— Ну и что! — сказала Клава Ивановна. — Это не пример.
— Нет, — хлопнул по столу Иона Овсеич, — это классический пример, как невидимый враг в десять раз, в сто раз опаснее видимого!
— Подожди, — остановила Клава Ивановна, — а при чем здесь наш Адя Лапидис?
— При чем? — с гневом повторил Иона Овсеич. — А при том, что простая, ясная дорога его не устраивает, что за пазухой, если там еще нет камня, место уже приготовлено. Спроси у Хомицкого, спроси у Зиновия, спроси у Дины Варгафтик: надо сегодня, сейчас, письменно поручиться за твоего Адю — они готовы? А ты сама готова?
