Владимир Попов - Закипела сталь
Дежурный по общежитию, студент доменного факультета, светло-рыжий, как солома, которой он топил печь, хохотал так, что забывал о своей обязанности истопника, и ему то и дело приходилось разводить огонь.
— Ох, не выйдет из тебя металлурга, парень! — поддел его Пермяков. — Такую печь вести не можешь. Что же будет, когда к мартену станешь?
— Он у нас доменщик.
— А, доменщик. Тогда дуй!
Скоро юноши увели гостей на свою половину, и оттуда стал доноситься раскатистый смех Ивана Петровича: хозяева, не желая остаться в долгу, угощали его анекдотами.
Утром, когда Иван Петрович прощался с Ольгой, она спросила, как быть с ботинками.
— Обувайся и ходи. Смотри, не обидь парня. Это от Души делается… А что я Валерия не вижу?
— Заболел. В городе он.
Шел дождь. Как ни уговаривала Ольга взять плащ обратно, Иван Петрович оставил его. Студенты мигом натащили соломы и забросали ею усевшихся на овощах гостей.
С наступлением сухой погоды Андросов вернулся, и Ольга снова почувствовала себя счастливой. Вечера уже были холодные, и теперь после работы Валерий и Ольга вместе со всеми рассаживались у печи, в которой нещадно жгли солому.
Ни один вечер не был похож на другой. Вспыхивали споры о международной политике, о стратегии и тактике войны, организовывались вечера самодеятельности, проводились дискуссии по книгам.
Однажды студенты затащили к себе героя судебного процесса в подсобном хозяйстве — конюха с толстовской бородой. Не скупясь на краски, он рассказал, что творилось здесь до приезда Гаевого, которому якобы он первый поведал обо всем.
— От меня все началось. Да, от меня. Я и письмо ему написал, и привез сюда, и все тут показал… — расточал он похвалы в собственный адрес. — И когда обратно товарищ Гаевой уезжал, то прямо так и сказал всем: «Только с этим стариком, с правдолюбцем, в одни сани сяду. Остальные у вас молчальники»». А сейчас как подменили народ. Зубастым стал. Новое руководство хоть и честное, а не расторопное. Мы ему тут всем сходом мозги вправляем.
Долго потом молодежь отсеивала вымысел от правды, чтобы установить истину.
Погожие дни стояли недолго, снова зарядили дожди. Четыре ненастных дня проработал Валерий, а на пятый, услыхав утром стук капель по крыше, торопливо оделся и прошел на половину девушек. Ольга уже не спала, ожидала сигнала подъема.
— Уезжай в город, Оленька, — тихо сказал он. — И ты заболеешь здесь.
— Что ты? Как можно! — возмутилась девушка.
Валерий не уловил в голосе Ольги негодования и шепнул:
— Папа все сделает…
— Что-о? — Ольге стало страшно: неужели Валерий пользуется услугами отца? — Нет, — отрезала она.
— Как хочешь…
Валерий постоял в раздумье и вышел, осторожно прикрыв дверь.
Бешеным хороводом закружились в голове Ольги мысли. Уехал! Как он может! Студенты работают безропотно, а ведь многие из них хуже одеты, менее здоровы и сильны, чем Валерий. Ей тоже здесь тяжело, но даже только для того, чтобы быть вместе, она работала бы в грязи, под дождем, в снегу, в стужу. А тем более если это нужно стране. И как непонятно сочетаются в его характере смелость, способность рискнуть жизнью и неумение переносить обыденные трудности. Значит, между героизмом порыва и героизмом будней подчас лежит целая пропасть…
Ольга встала темнее тучи, машинально взяла лопату и направилась к конторе хозяйства, где собирались студенты. Среди них был и Валерий. Опершись на лопату, он слушал указания агронома.
Молодость отходчива. Девушке вдруг показалось, что солнце выглянуло из-за туч. Но все же что-то тревожное осталось в душе и не давало покоя.
6
Зима этого года оказалась тяжелой. Население в городе увеличилось втрое, подвоз продуктов на рынок значительно сократился, и были они непомерно дороги. Особенно вздорожал картофель. Еще в конце февраля Пермяков стал ратовать за огороды. Он так надоел председателю завкома, что тот, завидя «огородного агитатора», стремился уйти в любом направлении, лишь бы избавиться от назойливых разговоров. По весне Пермякова избрали в заводскую огородную комиссию.
Нет беспокойных постов, есть беспокойные люди. Едва только растаял снег, Иван Петрович уже бродил по отведенной рабочим земле, следил за правильностью разбивки участков, а наступило время пахоты — ругался с трактористами, когда те норовили пахать недостаточно глубоко. Пришлось ссориться и на базе при выдаче семенного картофеля из запасов, сохраненных директором.
Так в хлопотах прошла ранняя весна. Потом началась посадка, прополка, окучивание. Пермяков порой приходил в цех уставший, невыспавшийся.
Случилось однажды, он выпустил холодную плавку. Макаров даже не пожурил мастера, понимая, что тот несет непосильную ношу на своих плечах. Но вмешался Ротов.
— Еще раз напакостите — под суд отдам! — буркнул он, проходя мимо Пермякова, и не пожелал слушать оправданий.
Макаров решил понаблюдать за работой Пермякова, пришел к нему в ночную смену.
На девятой, печи брали последнюю пробу. Подручный слил пробу на плиту по всем правилам — непрерывающаяся струя стали в одну точку. Металл был достаточно горяч. Макаров видел это и по цвету, и по жидкоподвижности его, и по тому, как быстро образовалось на застывающем коржике черное пятно — сталь приварилась в этом месте к плите. Заглянул в печь — металл кипел ровно и интенсивно.
Не веря себе, Пермяков заставил сливать пробу несколько раз. Уставший подручный делал это с каждым разом все хуже. Наконец, обессилев и разозлившись, он бросил ложку на площадку и ушел за печь.
Растерявшийся Пермяков даже не прикрикнул на него.
— Тепла достаточно, — подсказал Макаров. — Чего боитесь? Пускайте.
Пермяков признательно кивнул головой и принялся готовиться к выпуску.
На рапорте Иван Петрович сидел грустный, коротко отвечал на вопросы, ни на кого не нападал, даже о поступке подручного не сказал ни слова.
Макаров сам пробрал подручного, но тот, не чувствуя за собой вины, грубо ответил:
— А что он, ослеп, что ли? Я же силой не Илья Муромцев, чтобы ложку за ложкой таскать без перерыва. В ней все-таки килограммов восемь будет… Если ослеп, пусть очки наденет, а я натаскался проб — руки не подниму.
— Ты отработал свою смену — и на боковую. А Иван Петрович круглые сутки покоя не знает. И возраст.
Отпустив рабочих, Макаров увел Пермякова в кабинет.
— Что с вами, Иван Петрович? — участливо спросил он. — Заболели?
Пермяков отрицательно покачал головой.
— Устали?
— Я больше не мастер, — уныло ответил Пермяков, глядя себе под ноги.
— С каких это пор?
— Не пойму сам. Растерялся я. И вижу теплый металл, а не верю. Себе не верю. А тут еще директор — под суд, говорит, отдам. Ну, как теперь к печи подходить? Напуганный мастер уже не мастер. Снимите меня, Василий Николаевич.
— Вы рыбную ловлю любите? — неожиданно поинтересовался Макаров.
Пермяков посмотрел ему в глаза — не издевка ли, — но, кроме сочувствия и пытливого внимания, ничего в них не прочел.
— Нет, — буркнул он. — Отродясь не занимался.
— А что любите? Как до войны вы отдыхали?
— До войны? — Иван Петрович усмехнулся. — Тогда легче было. В сталеварах ходил и думал только о своей печи — хорошо ли пороги заправил, как сработали после меня. А если плавку на завалке сдам, то спокойно мог не только в кино, но и в театре сидеть. А сейчас и за других отвечаю. И партийная работа. Все своими глазами не увидишь, руками не перепробуешь. Уйдешь и думаешь: а хорошо ли на седьмой отверстие закрыли, а как на восьмой пороги заправили — не шарахнет ли плавка, — а как на девятой зашихтовали? Вот директору кажется, что только у руководителей все мысли заняты. Нет. Рабочие сейчас и дома помыслами в цеху. Книгу читаешь, а сам о работе думаешь. И никому невдомек, что телефон мне нужен. Почитал бы — и позвонил: как, мол, работа идет, — и успокоился. А то ждать до следующего дня. Если мастеру телефон не полагается, то как секретарю партбюро поставили бы…
— В командировку на Магнитку поедете? — спросил Макаров.
У Пермякова блеснули глаза, но тотчас потухли.
— Не могу. Жена прихворнула, дочка в подсобном. Огород на мне остался, картошку копать пора.
Макаров написал записку в контору: «Предоставлен отпуск на семь дней». Отдавая Пермякову, сказал:
— Неделю отдыхайте и не показывайтесь. Увижу в цехе — с вахтером выведу. Устали вы. Не ноги — нервы устали. Бывает такое со всяким.
Пермяков хотел возразить, но, вспомнив угрозу директора, безропотно взял бумажку.
Дома он свалился в постель и проспал до утра мертвым сном.
На другой день Иван Петрович проснулся таким бодрым, что стыдно показалось не идти в цех. Включил репродуктор и услышал: противнику удалось захватить несколько улиц в северной части Сталинграда.
