Михаил Козловский - Своя земля
— Так-то, дядя Никодим, — сказал Андрей Абрамович. — Ерпулев с утра до ночи в поле, бывает, и не жравши весь день — не видно. А чуть преступил, сразу нехорош сделался. Вот оно как оборачивается.
— Ты с председателем душевно поговори, он и сам не без греха… — посоветовал Никодим Павлович.
— Нам его дела недоступны.
Никодим Павлович перевесился через плетень и сказал вполголоса:
— Не скажи! А предумышленное исправление сводки? Знаешь как теперь терзают за это?
— Чего? — не понял Андрей Абрамович. — Какой сводки? Не пойму тебя, дядя Никодим.
— Собственной рукой поправку произвел, — пристально заглядывая в глаза Ерпулеву, продолжал бухгалтер. — Я ему представил сводку на подпись, а он карандашиком — чик, и на тридцать гектаров больше указал, понял? Свеклы той не сеяли, а в сводочке она фигурирует. Только — молчок! Дознается кто, шуму не оберешься, полагаю, кроме меня никому не известно.
Ерпулев мимо ушей пропустил слова бухгалтера, мало ли сводок шлют из колхоза в район, сам видел однажды: чуть поменьше скатерти бумажный лист и весь густо усеян цифрами, не каждый разберется в их пестроте. Но потом, вспоминая вкрадчивый голос соседа, Андрей Абрамович задумался: Никодим ушлый мужик, ни одно слово у него зря не выскочит, все молвится с дальним прицелом. И тут на него нашло просветление: довести до кого следует услышанное от Никодима, и председателю не миновать взбучки, а перед чужой виной своя утешительно уменьшалась.
Может быть, Ерпулев, насладясь про себя сластью возможной мести, и успокоился бы, но случай свел его с Завьяловым. Как-то рано утром он приехал в районный городок и по просьбе Евдокии Ефимовны занес в райком пакет. Бродя по коридору в поисках помощника секретаря, Андрей Абрамович наткнулся на Завьялова. Тот остановил Ерпулева, расспросил, кого ищет, откуда он, и завел в кабинет Протасова, в котором обосновался после отъезда Георгия Даниловича.
— Ну, что у вас нового? — участливо спрашивал Завьялов, усаживаясь в кресло. — Как виды на урожай?
Андрею Абрамовичу не приходилось бывать в таком просторном и показавшемся ему роскошным кабинете, где все блистало чистотой, не дай боже прислониться к чему-либо замызганной, видавшей виды робой. Он присел на край стула, положил на колени заатласненную до блеска кепку.
— Вроде бы ничего, после дождя все оправилось. В рост хлеба пошли.
— Да-а, выручают нас дожди… Ну, а как там Владимир Кузьмич?
Что-то испытующее почуялось в благоприятно-добродушном тоне Завьялова, и Андрей Абрамович настороженно поднял на него глаза. С какой-то прицельной яркостью в остром взоре Завьялов смотрел на бывшего бригадира, чуть красноватые веки напряженно расширены, казалось, взмахни внезапно рукой перед глазами — не моргнут, не вздрогнут. Ерпулев вдруг понял, что встретит здесь отзывчивость, и сразу приободрился, принимая привычный ему облик простака.
— Да что вам сказать… живет… работает.
— И довольны им?
— Кто доволен, а кто… на всех, само собой, не угодишь, — отвечал Андрей Абрамович, давая понять, что может рассказать многое, да не решается.
— Ну, ну, — приободрил его Завьялов. — Несправедлив, что ли? Прижимист?
— Есть и это, — поерзал на стуле Андрей Абрамович. — Иной раз бывает, но опять-таки…
— Да ты не стесняйся, — наставительно сказал Завьялов. — Мы все должны знать, чтобы вовремя поправить. Ламаш хороший руководитель, опытный, но и он может ошибаться. Ведь так? Правильно я говорю?
— Само собой, кто не ошибается, — смелее заговорил Ерпулев. — Взять хотя бы меня. Намедни был у моей дочки праздник, рождение отмечали. Ну, как тут не выпить, сами посудите! — Он метнул зоркий взгляд на своего собеседника. — А Владимир Кузьмич не разобрался, от работы отстранил. Шесть лет отбыл бригадиром — и ничего, все довольны были, а тут такая штука.
— Нехорошо получилось.
— Куда как нехорошо! Да я не в обиде на Владимира Кузьмича, раз виноват — наказывай. Только и со мной поступили неладно, не по-людски. По радио так облаяли, стыдно повторять. Баба моя и досе на улицу не показывается. Прямо-таки зарезал. Я вкладывал душу и буду вкладывать на все сто процентов, а меня на позор. Разве ж к тому нас направляли?
— Кто критиковал? Владимир Кузьмич?
— Да нет, не он. Есть у нас тракторист, Прожогин Санька. Он-то и облаял меня.
— В этом деле мы разберемся, оскорблять людей нельзя, это не наша политика. Правильно? — сочувственно отозвался Завьялов. — Погорячился, видать, ваш председатель?
Андрей Абрамович все больше проникался тем чувством, которое говорило, что встретился нужный человек и все сказанное в этой доверительной беседе будет понято и не останется без ответа. С пристально-трезвой отчетливостью он внезапно вспомнил свой разговор с Никодимом Павловичем у плетня. Слушая, Завьялов неподвижно смотрел на него. Белесые бровки его вздернулись, отчего на детски-округлый лоб наплыли толстые морщинки, верхняя губа приподнялась, он, казалось, впитывал в себя ненасытно все, что сбивчиво говорил Андрей Абрамович. Установившееся в разговоре доверие доставляло и ему приятность не меньшую, чем Ерпулеву, а может быть, и большую.
— У тебя все или еще что? — несколько властно спросил Завьялов замолчавшего Андрея Абрамовича.
Ерпулев приподнял плечи в знак того, что выложил все, чем располагал, и понимает, как все это неприятно, однако ничего не поделаешь: правду не прикроешь.
— Ну, езжай подобру-поздорову, — сказал Завьялов. — Я про тебя не забуду.
Едва за ним закрылась дверь, Завьялов ударил ладонями по столу и насмешливо засмеялся.
Ладони так и остались на столе, на зеркальном стекле, под которым лежали разные бумаги, а он, откинувшись на спинку кресла с вытянутыми руками, смотрел перед собой слегка сощуренными глазами. Вот теперь он держал Ламаша в руках; захочет, и тот вылетит из колхоза с клеймом очковтирателя, попробуй-ка вернуть прежнее положение. И ничего-то Ламаш не подозревает, ни о чем не догадывается, грянет над ним гром с ясного неба. Ну что ж, сам во всем виноват.
Завьялов поднялся и подошел к окну. По небольшой площади неторопливо брели люди. У дверей кинотеатра терпеливая кучка ребятишек ожидала открытия кассы. Почти под самыми окнами райкома прошли две старушки в одинаковых кофтах, в длинных широких юбках, они только тем и различались, что одна несла в руке пучок бумажных цветов, ярких и диковинных, каких, наверно, и на свете нет. Завьялов смотрел без всякого интереса, рассеянно, почти ничего не замечая. Он восстанавливал в себе равновесие духа, так необходимое ему, чтобы с отчетливой ясностью представить себе, что нужно сделать.
Ламаш простоват и недальновиден, подозревая его в желании спихнуть Протасова с секретарского места. Георгий Данилович человек в области авторитетный, он дружит со вторым секретарем обкома партии, — вместе были в одном партизанском отряде, и надо не иметь головы на плечах или закоснеть в заблуждениях, чтобы подкапываться под него. Он и секунды не помышлял об этом, всегда стремился лишь опереться на Протасова, обрести его поддержку. В области немало районов, пусть с менее благоустроенными центрами, где он сможет развернуться, показать себя, стать на виду у всех. Он чувствовал в себе достаточно силы.
Завьялов вернулся к столу, по телефону велел вызвать председателя райисполкома. Услышав в трубке ее голос, попросил срочно, отложив все дела, прийти к нему, и в ожидании Гуляевой разложил на столе папки с бумагами.
Она пришла быстрее, чем можно было ожидать.
— Что случилось? — спросила Гуляева, появляясь в дверях кабинета. — У меня совещание, я попросила всех прерваться и — сюда. Что-то очень срочное? Да?
Медленно, как птица, мигнув веками, он сказал:
— Неприятная новость, Галина Порфирьевна. Мы все-таки были правы тогда, помните, на бюро. Ламаш, оказывается, обманул, свеклу так и не посеял.
— Не может быть! — удивилась она. — А как же сводка? Я не могу представить…
— Факт установлен. — Он пожал плечами, словно поражаясь ее недоверию. — Сводка-то липовая.
Оба пристально посмотрели глаза в глаза, как будто силясь вникнуть в значимость того, что произошло у Ламаша.
— Да-а, — произнесла Гуляева после долгого молчания. — Думаю, скверное дело! Как он решился! Не туда попер конь бороздной…
— То-то и оно, хуже не придумаешь, — тотчас же отозвался Завьялов. — И это после бюро, а!
— Я уже забыла, когда были приписки, и вот тебе — на! Проморгали мы где-то, недосмотрели… Ведь он еще и опериться не успел как председатель.
— А вы не подумали, что будет, если узнают там. — Он оттопырил большой палец, показывая на потолок. — В первую голову нам с вами влетит, сигналы, скажут, и раньше были, а вы что же… Вы-то куда смотрели…
