Берды Кербабаев - Небит-Даг
— Как хорошо, что ты все мне рассказал! А то я дожила до двадцати трех лет и не знала, бедная, как мне быть: уважать или презирать его? — Айгюль говорила спокойно, хотя губы дергались. — Но ведь речь-то идет не о нем.
— А я всегда буду говорить о нем, — упрямо настаивал Тойджан. — И поступать буду, как он! Неужели думаешь, что я захочу сбежать из Сазаклы? Это же дезертирство! Это себя перестанешь уважать!
— А меня? — вдруг разъярилась Айгюль. — А меня уважать не надо? Все важнее меня: и Сазаклы, и буровая, и мой собственный отец! Все, все заслуживает времени и усилий, только не я!..
— Ну, если ты так поворачиваешь дело… — начал было Тойджан, но Айгюль не дала договорить.
— Ничего я не поворачиваю, — устало сказала она, — а просто говорю о том, что знаю. Я знаю, что такое разлука, и не верю…
— А если не веришь, так и разговаривать не о чем! — закричал взбешенный Тойджан, вскочил на мотоцикл и помчался в город.
Глава двадцать пятая
Поезд идет на восток
До самого отъезда в Ашхабад Аннатувак Човдуров не заглядывал в присланную ему, как делегату, типографски отпечатанную программу работ сессии Академии наук Туркмении, потому что считал приглашение на эти заседания формальностью и, значит, легализованной тратой времени. Он собирался в эти дни побывать в совнархозе, похлопотать о новом оборудовании и, таким образом, извлечь пользу для конторы из этой, вообще говоря, неделовой поездки.
Между тем в Ашхабаде готовилось нечто чрезвычайное, судя по тому, что от одной лишь конторы бурения были приглашены трое — Човдуров, Сулейманов и Атабаев. На перроне мелькало множество знакомых лиц — руководителей нефтяных промыслов. Наука собиралась широко дебатировать генеральные вопросы будущего развития нефтяной и газовой индустрии республики и приглашала практических работников — промысловых инженеров, геологов из экспедиций — принять участие в спорах.
Тамара Даниловна успела примчаться с промысла на вокзал. На перроне в пестрой толпе отъезжающих Аннатувак издали заметил жену и весело устремился к ней. Одиноко прогуливавшегося Сулейманова Тамара Даниловна подозвала движением руки. Он послушно приблизился. Поздоровались, начался обычный предотъездный разговор.
— Наверно, здесь и яблочные пироги и пожарские котлеты, — смеялся геолог, показывая на портфель Човдурова, — а я бедный холостяк, у меня только бритвенный прибор да зубная щетка.
Аннатувак похлопал по руке Сулейманова:
— Ничего, в вагоне-ресторане подкрепимся…
Аннатувак Човдуров и Рустам Сулейманович не собирались задерживаться в Ашхабаде дольше двух дней, а для такой поездки нужны не чемоданы, а только хорошее настроение да приветливые попутчики. Этого и добивалась Тамара Даниловна. Ей хотелось на перроне соединить Аннатувака с Сулеймановым. Как хорошо бывало прежде: Човдуров, Сулейманов, Сафронов не раз ездили в Ашхабад по вызову министерства, на вокзале открывали шампанское, шутили, смеялись, разыгрывали друг друга. Теперь в корректном разговоре, даже в шутках сквозила отчужденность и, как ни старалась Тамара Даниловна поддержать настроение дружеской болтовней, трудно было что-либо поправить.
— Вот и наш друг Тихомиров! — показал Сулейманов в толпу.
— Он, конечно, с огромным чемоданом… — заметила Тамара Даниловна.
— С чемоданом, полным цитат и… «разбитых тарелок», — поддержал Сулейманов.
Аннатувак улыбнулся, но промолчал.
В последнюю минуту налегке подошел и Аман Атабаев.
— Страна готовится к новому прыжку и выпустила когти на небит-дагском вокзале!
— А ведь мы в одном купе!
— Ужасно… Ты храпишь.
— Я буду всю дорогу изучать английскую грамматику.
— Даже когда будем проезжать разъезд Двадцати шести комиссаров?
Два паровоза подтащили поезд из Красноводска к небит-дагскому вокзалу.
— Ну, ни пуха ни пера! — кричала с перрона в закрытое окно вагона Тамара Даниловна.
И все трое, не поняв ни слова, помахали ей руками.
Поезд шел на восток вдоль горных цепей Копет-Дага, по бесконечной степи, сливающейся вдалеке с Каракумской пустыней.
Трое расположились по-домашнему. Четвертое место было занято чемоданом. Евгений Евсеевич шнырял по другим вагонам в поисках нужных собеседников, часа два провел в купе управляющего Объединением, пока тот его не выдворил под каким-то вежливым предлогом, затем насмерть заговорил директора Красноводского нефтеперегонного завода. В Казанджике в вагон села смуглая черноволосая русская женщина в пыльных сапогах и в белоснежном шелковом платке, цеплявшемся бахромой за грубое черное пальто. Она подъехала к станции в потрепанном «газике» и казалась усталой, наверно, очень хотела отдохнуть в поезде. Это, вероятно, была офицерская жена из какого-нибудь затерянного в песках пограничного гарнизона. Так подумал Аман. Ему только показалось странным, что Тихомиров вцепился в нее с бесцеремонной жадностью, как будто и она имела какое-либо касательство к предстоящей сессии Академии наук.
В своем купе Тихомирову было нечего делать, с ним ехали скучные практики, ничего не ожидающие от ученых в Ашхабаде. Он же, Евгений Евсеевич, связывал с сессией многие надежды: из Москвы должны были приехать виднейшие геологи страны, члены коллегии союзного министерства, члены технического совета, влиятельные лица, он собирался выступить, блеснуть эрудицией, рассчитывал, что его выслушают с уважением, как человека, несколько лет прожившего на окраине страны, «у самого бурового станка». И, вслушиваясь в разных вагонах и в разное время в цветистые речи человека в золотых очках, посторонние лица дивились его учености — он так и сыпал непонятными словами, среди которых чаще всего мелькали отложения — мезозойские, кайнозойские, плиоценовые, палеогеновые, апшеронские…
А послушав мирную неторопливую болтовню наших друзей, попивавших в своем купе утренний чай, никто бы и не подумал, что люди едут на форум науки; разговор касался то предстоящих в Небит-Даге гастролей русского драматического театра, то долгожданного пересмотра тарифной сетки для бурильщиков, то пользы морской капусты для гипертоников.
Попив чайку, Аман Атабаев отодвинулся поглубже в угол и погрузился в учебник английской грамматики. Сулейманов, сняв пиджак, развернул свежий номер «Правды». Аннатувак вышел в коридор.
Было тепло и уютно в чистом вагоне, было, наверно, тепло и за окном. Он опустил стекло и, обвеваемый ветерком, залюбовался степью, убегавшей назад, в Небит-Даг. Ни леска, ни реки, ни кустарников, ни человеческого жилья — бесконечная серовато-розовая равнина, кое-где заплатанная озимыми полями. Но вот пробежали мимо окна густые сады Кизыл-Арвата… А вот и Бахарден… «Как сказочно щедра земля Туркмении, — думал Аннатувак. — Чуть больше дай воды, и вся она покрывается зеленью. А если бы воды было вдоволь… Не хватило бы ни амбаров для зерна, ни прилавков для тканей, сотканных из нашего туркменского хлопка… Но земля видит воду лишь во сне. Весенние дожди брызнут, как птичьи стайки, и снова сушь. Сколько трудов положено, чтобы вырыть каналы и арыки. Но ведь еще быстрее растут города, поселки, заводы, воды нужно все больше и больше… Когда вода встречается с землей, та исполняет все желания человека. Но если они в разлуке, земля, обожженная солнцем, засыпает тебя пылью и песком…»
Как бы подтверждая мысли Човдурова, вошедший в вагон Тихомиров пожаловался:
— Нельзя ли закрыть окно? Помилуйте, Аннатувак Таганович! Мы и так круглый год задыхаемся от пыли!
— А я эту пыль считаю сурьмой для глаз своих, так прекрасна земля наша… — с улыбкой ответил Аннатувак, еще погруженный в свои высокие мечтания.
— Товарищ Човдуров, я тоже патриот, — сварливо возразил Тихомиров и потянулся к ремням оконной рамы, — но я предпочел бы, чтобы наша республика дарила нам цветы, а не швыряла в глаза горстями пыль!
Он резко поднял раму окна, при этом очки, не удержавшись, упали и одно стеклышко разлетелось на куски.
Аннатувак молча наблюдал за этим непонятным взрывом негодования, потом мягко заметил:
— Евгений Евсеевич, я бы и сам закрыл окно. Зря вы очки разбили…
— Не жалко… — буркнул Тихомиров.
Но в очевидном противоречии со своими словами он собирал и прикладывал друг к другу осколки. Аннатувак сделал вид, что не замечает, как он расстроен, и мирно продолжил вслух свою мысль:
— Э, дорогой Евгений Евсеевич… Прежде, чем мы украсим нашу землю цветами, придется исходить много пыльных дорог.
Не разделяя мечтаний «практического работника», Тихомиров шумно удалился из вагона. Только его розовую лысину успел увидеть Сулейманов, выглянувший из купе. Несколько минут Човдуров и геолог стояли рядом у окна.
— Хороша земля? — коротко спросил Аннатувак.
