Григорий Ходжер - Амур широкий
Ошарашенный Пиапон не находил ответа, из головы его моментально улетучился хмель.
— Откуда знаешь? — спросил он хрипло.
— Мы все знаем, земля полна всякими новостями.
— Знаю, у нас все слухи разносятся из стойбища в стойбище быстрее, чем у русских по железным ниткам.
— Может, и так.
— Ты скажи, священный жбан помог красным победить в войне белых?
— Ты молился, ты должен знать.
— Мы все молились, каждое лето приезжают молиться десятки семей, но никто не знает, помог им жбан или нет. Ты только это можешь знать.
— Я понял тебя, ты сомневаешься в силе жбана.
— Ничего я не понимаю в этом деле, потому так говорю.
— Врешь, Пиапон, ты все понимаешь, ты больше всех и лучше всех понимаешь, потому засомневался. Ты думаешь, кто-нибудь другой сомневается? Нет, не сомневается, все верят, потому приезжают издалека, потому отдают последнее. Ты умный, Пиапон, ты много и долго раздумываешь над всякими вещами, о которых другой никогда в жизни не задумывается. Не хитри, говори прямо.
— Если жбан помог красным победить белых, то пусть еще раз поможет красным — советским.
— Что надо?
— В колхоз людей объединить и всем уделить счастья и здоровья.
— Всем?
— Да, всем.
— И людям других родов?
— И людям других родов, потому что все будут жить и работать в одном колхозе, а это одно и то же, что жить и работать в одной семье, в одном большом доме.
— Люди разных родов никогда не смогут жить одной семьей, всегда люди маленького рода будут завидовать людям большого рода.
— А я знаю, как люди больших родов завидуют охотнику маленького-премаленького рода.
— Кто же этот человек?
— Токто, названый брат Поты.
Шаман обернулся к Пиапону и долго смотрел на него ясными, совсем не стариковскими глазами.
— Ты правда веришь в колхоз? — спросил он после долгой паузы.
— Я поверил советской власти, потому верю и в колхоз.
— А я сомневаюсь.
— Тогда, выходит, ты сомневаешься и в советской власти.
— Да, сомневаюсь.
— Потому что тебе все равно — советская власть или прежняя власть белых, тебе и тогда неплохо было и теперь не стало хуже.
Шаман опять замолчал. Пиапон тоже закурил поданную трубку и тоже молчал, ждал, что скажет в ответ старый Богдано надерзил, конечно, он старику, но что поделаешь? Он должен защищать то, во что верит всем сердцем.
— С малых лет ты такой, — задумчиво проговорил старик, — прямой человек, и потому я не могу на тебя сердиться. Да и никто бы другой не сказал мне в глаза то, что ты сказал сейчас. А ты можешь, честность твоя позволяет. Ты ведь глубоко обидел меня, ты сказал, что я прожил свою долгую жизнь не тем трудом, каким живут все сородичи, прожил без голода, без болезней. Так все, да не так. Шаманы нужны людям, они их помощники. Есть хорошие шаманы, есть просто обманщики. Ты это знаешь. Я честно трудился, Пиапон, мой труд был нужен людям.
— Знаю.
— Не знаешь. Все люди кроме обыкновенных болезней болеют еще внутренней, душевной болезнью — когда они не могут верить во что-нибудь. Это плохая болезнь. Я внушал людям веру в то, во что им хотелось верить.
— Даже в обман?
— Я честный человек, но если кто-то хочет верить в видимый тобой обман, а сам этого не замечает, — пусть верит. Шаманы нужны были, как теперь требуются такие, как ты, сэлэм Советы. Я не знаю, что ты делаешь, в чем твоя сила, и ты не знаешь ничего про меня.
— Моя сила в советской власти, это все знают.
— Во власти… зачем этой власти собирать людей в большие стойбища? Людей будет много, места для рыбной ловли рядом со стойбищем не хватит, надо опять разъезжаться в разные стороны. Это понимают власти?
— Понимают, — ответил Пиапон.
— Когда люди одной семьи в большом доме, каждый беспокоится о сетках, неводах, и подсушит лучше и зашьет дыру. А когда соберутся люди разных родов, каждый будет надеяться на другого и делать все в полсилы. Это понимаешь?
— Догадываюсь. Но в большинстве люди честны.
— На все у тебя готов ответ. А все же я не верю в колхоз, не каждый согласится отдать лошадь, невод, хорошую охотчичью собаку. Меня тоже заставят идти в колхоз?
— Не знаю. В колхоз записывают только желающих.
— Если мне идти в один колхоз, а в другой позовут покамлать, как мне быть? Я, наверно, должен буду камлать только своим колхозникам. Так?
— Не знаю. Наверно, ты должен трудиться только на свой колхоз.
— Но я один лишь могу отправить душу в буни, мне нельзя только в одном стойбище справлять касан, обидятся люди других стойбищ. Потому мне нельзя в колхоз.
Пиапон не мог сказать, потребуется колхозу шаман или нет, потому промолчал. Он знал, что вслед за учительницей в стойбище приедет доктор, который будет лечить людей и возьмет на себя половину шаманских дел. А шаман, видимо, будет просить счастья, удачи на рыбной ловле и охоте колхозникам. Без него тоже не обойтись — такие речи говорились на туземном съезде в Хабаровске.
— Ты один останешься здесь, когда все будут разъезжаться? — спросил Пиапон. — Колхозы будут в Нярги, Болони, Туссере, Джуене. Туда будут переезжать люди.
— Старый я, одному как жить? Придется за людьми в хвосте ползком ползти.
— Переезжай к нам, в Нярги почти все Заксоры.
— Подумаю еще, не сегодня же люди начнут переезжать. А жбан возьми на время, за колхозную удачу, за счастье помолитесь, потом возвращай обратно.
— Зачем возвращать, когда все Заксоры в Нярги?
— Возвращай. Пока его место здесь, в Хулусэне. Если не вернешь, в колхоз никто не пойдет, запомни. Я сделаю это, ты знаешь мое слово.
Да, Пиапон давно знал силу слова великого шамана, стоит ему сказать людям — не вступайте в колхоз, никто не осмелится ослушаться, и будет Пиапону только лишняя морока.
— Привезу, — пообещал он.
На следующий день он вернулся в Нярги, а вечером все жители стойбища молились жбану, просили счастья и удачи будущему колхозу. Пиапон не стал во время молитвы уговаривать охотников записываться в колхоз, но когда молодежь отвезла святыню в Хулусэн, он пришел на стройку к Холгитону.
— Так всегда будет? — спросил его Холгитон.
— Что? — не понял Пиапон.
— Священный жбан будем привозить и отвозить?
— А зачем нам его держать?
— Лучше бы здесь держать. Ты же знаешь, как я верю в эндури, в мио, в ваш жбан. Теперь мно у меня не стало, было бы хорошо, если бы жбан был рядом…
— Ты что, передумал идти в колхоз?
— Жбан колхозный или нет? Если колхозный, то пусть останется у нас.
Пиапон сплюнул под ноги на горячий песок и со злостью растер ногой.
— Не злись, я передумал, не пойду в колхоз, — примирительно проговорил Холгитон.
— На старости лет ты стал хуже болтливой женщины! Слово свое не держишь.
— У меня свой колхоз, зачем мне идти в общий? Сердись не сердись, не пойду.
— Хорошо, не иди! Без тебя обойдемся. Но отсюда тебе придется уходить.
— Почему? Куда уходить? — в глазах старика заметалась тревога.
— Потому, что это колхозная земля, здесь будут жить только колхозники.
— А кто не в колхозе, тем на небо переселиться?
— Куда хотите! В колхозных реках, озерах не будете ловить рыбу. В колхозной тайге не будете охотиться.
Пиапон все это придумал сию минуту и был доволен выдумкой, он видел, как встревожились охотники, обступившие его.
— Все! Думайте, пока не поздно!
Он резко поднялся и пошел в сельсовет.
— Обожди! Отец Миры, обожди, растолкуй! — закричали ему вслед, но он даже не обернулся. Только успел он сесть за председательским столом, как ворвались в контору строители. Все были возбуждены, это Пиапон видел по глазам.
— Сказал я, думайте! — бросил он резко.
— Ты разъясни, отец Миры, — попросил Холгитон.
— Чего разъяснять? Сам не можешь догадаться? В Болони колхоз будет, в Джуене, в Туссере, в Малмыже, и каждый будет ловить возле дома. Значит, реки, озера, тайга будут поделены между колхозами. Чего тут непонятного? Кто не в колхозе — не разрешим на своих участках рыбачить и охотиться!
— Что, так советская власть говорит?
— Советская власть тебя уговаривает как человека вступить в колхоз! Тянет тебя за косу в колхоз…
Охотники замолчали; никогда еще не видали они таким сердитым Пиапона. Значит, это не пустяковое дело — колхоз. Но как отдать лошадь, о которой столько мечтал, которую купил за счет многих лишений. В колхозе она будет считаться твоей, но ее будут запрягать чужие, будут хлестать, вовремя не напоят, досыта не накормят. Как отдать? Отдать дочь в чужую семью не бывает так жалко, потому что ее там тоже будут любить и ласкать. А твою лошадь в колхозе никто не пожалеет.
Строители сидели на корточках, подпирая мокрыми спинами стены, и думали. У Холгитона своя боль. Десять лет он вязал себе невод. Каждое лето рубил коноплю, готовил нити, и зимой на охоте в пуржливые дни вязал невод. Получился крепкий невод. Веревки крепкие, грузила красивые, а поплавки из коры бархатного дерева — загляденье. Нынче осенью впервые думал половить этим неводом кету, а потом продубить его. Теперь что? В колхоз отдавать? Лошадь он отдаст, лошадь ему нисколько не жалко, но как невод отдать? Десять лет он готовил его! Не может он отдать его, поэтому не может вступить в колхоз. Ну пойми ты, Пиапон, железный Совет!
