Фазиль Искандер - Софичка
Мы провели бурную ночь: я — стареющий Ромео и она — все еще молодая Джульетта. Я исцеловал все ее тело, и она мне отдавалась бесконечно. Я только просил при этом лежать профилем ко мне, и она с улыбкой подчинялась моей просьбе. Уже к утру во время близости я вдруг почувствовал, что она уснула. Я удивленно замер.
— Трахайте, трахайте, я все слышу, — вдруг прошептала она, не открывая глаз, и все еще повернутая ко мне своим ангельским профилем.
Я оцепенел от вульгарности ее слов. Но потом взглянул на ее невинный, ангельский профиль, и истина осенила меня: ее пьяница муж других слов никогда и не употреблял! Святая наивность! Она думает, что так и надо говорить!
Я еще более вдохновенно подумал: надо работать, работать над ней! Надо заново лепить ее, оставив только профиль! И тут сам провалился в сон.
Проснулся я раньше нее. Почти не веря своему счастью, я взглянул на ее профиль. Он был на месте. Я тихо встал, принял душ, оделся, приготовил завтрак. Я разбудил ее поцелуями в оба профиля, и она, открывая глаза, улыбнулась и обняла меня.
Мы сели завтракать. Она была свежа, как ландыш. Она так кокетливо вертела головой, дразня меня то одним, то другим профилем, что я чуть не прервал трапезу. Я предложил ей слегка опохмелиться. Она не отказалась.
Мы договорились, что она будет приходить ко мне, пока не уговорит мать этого пьяницы перейти жить к нему. Мне показалось бесконечно трогательным, что она даже этого изверга пьяницу не может оставить без присмотра. Она вынула из сумочки записную книжку и вписала туда мой телефон.
Я был счастлив, как никогда! Я догнал судьбу, уцепился за ее хвост и притянул к себе через двадцать пять лет! Я очень хотел спросить о ее матери, о ее отце, но мне все стыдно было, потому что она их дочь, а я с ней спал. Мне было очень любопытно поговорить с ее отцом и иносказательно выяснить, не преследует ли его чувство мистической вины за то, что он всю свою жизнь провел с чужой женой.
И уже когда она надела свой плащ и я ее выпускал из дверей, я все-таки с замирающим сердцем спросил:
— Мама жива?
— Да, слава Богу.
— Познакомишь нас когда-нибудь?
— Конечно, если она приедет.
— А где она? — спросил я почему-то гаснущим голосом. Я что-то почувствовал.
— Как — где? — удивилась она. — В Казани. Разве я вам не говорила, что я оттуда.
— Она всегда жила в Казани? — спросил я, чувствуя, что дух из меня выходит.
— Всегда. А что?
— И она никогда не жила в Москве?!
— Она даже никогда не была в Москве! А что?
Дух из меня вышел вон.
— Ничего, — ответил я и, как говорят женщине, когда нечего ей сказать, добавил: — Звоните.
Так она и ушла. Оказывается, она не ее дочь! И профиль ее, оказывается, сам по себе мне не нужен! Крылья моей души повисли. Я вспомнил ее ночные слова и почувствовал, что не в состоянии забыть эту грубость. Сам я нередко бываю груб, но вот как я устроен — не выношу женской грубости.
Сейчас я вспомнил, что вечером, когда мы пили и целовались, она, подбежав к большому зеркалу, висевшему на стене, оглядела себя во весь рост и лихо сказала:
— С такими ножками не пропадешь!
Странно, что тогда меня не передернуло от этой пошлости! Но в тот миг, когда она говорила это, она стояла профилем ко мне, и я, завороженный им, не придал значения ее словам.
Я вдруг ясно понял, что она шлюха и, разумеется, к той девушке, которую я когда-то встретил в кино, не имеет ни малейшего отношения. Но этот нежный, беззащитный профиль… Проклятье! К тому же я никогда до этого не имел дело с проституткой…
— И я никогда не изменял своим женам, — добавил он зачем-то с вызовом неизвестно кому.
— Имея столько жен, ты не мелочился, изменяя им, — сказал я, поддразнивая его. — Ты изменял всему институту брака.
— Кстати, ты хоть раз ударил женщину? — вдруг спросил он.
— Не помню, — ответил я.
— Как такое можно не помнить! — удивился он. — Я ни разу в жизни не ударил женщину!
— А мужчину? — спросил я.
— И мужчину! — ответил он.
— В таком случае, достоинство того, что ты ни разу в жизни не ударил женщину, сильно снижается, — сказал я. — У тебя, видимо, принцип: не бить двуногих.
— Четвероногих тем более! — с очаровательной поспешностью ответил он и продолжил свой рассказ: — С тех пор она мне целый месяц звонила, а я, ссылаясь на занятость, но не грубя, отказывался от встречи. В конце концов она поняла, что я больше не хочу с ней видеться, и вдруг сказала в трубку:
— Вы сильно пожалеете об этом.
Я не придал значения ее словам. И вдруг однажды кто-то позвонил. Резкий мужской голос спросил у меня:
— Это ты, поэт?
— Да, — говорю.
— Верни Джульетте ее пять тысяч баксов! — грозно приказал он. — Иначе получишь пять пуль!
— Ты с ума сошел! — заорал я. — Какие баксы, какие деньги! Она никаких денег у меня не оставляла! И больше не смей звонить сюда!
Видно, я своим мощным голосом на минуту осадил его.
— Слушай, ты, — сказал он после некоторой паузы, — я серьезный человек. И не дурак, в отличие от тебя. Она мне соврать никак не могла, потому что знает, что я ее за это убью. Итак, через неделю пять тысяч баксов. Не сможешь, через две недели — семь. А если будешь дурить — смерть!
Кстати, скитаясь по стране, я давно заметил, что партийные работники, к которым я обращался с той или иной просьбой, всегда сразу заговаривали со мной на «ты». То же самое и этот уголовник. Что их объединяет? Все остальные люди классом ниже, и это немедленно надо подчеркнуть.
Я был потрясен. Я даже заново убрал постель, заглянул под кровать, думая, что, может быть, у нее эти деньги были и случайно вывалились. Но нет, там ничего не оказалось.
По голосу я понял, что этот человек не шутит. Он явно уголовник. Пять тысяч долларов! А я еще, хотя настали новые времена, в глаза не видел ни одного доллара! Что делать? Я уже знал, что с наездом уголовников можно бороться только при помощи других уголовных авторитетов. Я уже знал, что все бизнесмены только так и поступают.
У меня был хорошо знакомый джазовый певец, для которого я в свое время писал тексты песен. Я знал, что он якшается с людьми уголовного мира. Я поехал к нему и все рассказал.
— А у тебя ее телефон есть? — спросил он у меня.
— В том-то и дело, что нет.
— Я постараюсь тебе помочь, — обнадежил он меня. — Жди моего звонка в ближайшие дни.
Через два дня утром он звонит мне.
— Пляши, — кричит он мне в трубку, — пляши! С тобой сегодня встретится знаменитый человек. Вор в законе по прозвищу Еж. Сегодня в три часа он тебя ждет в своем черном «мерседесе» с затемненными стеклами возле… — Он назвал один из главных универмагов Москвы. — У него там дело. Но он тебе уделит полчаса.
И вот я к трем часам являюсь к этому универмагу и, сильно волнуясь, приглядываюсь к машинам. В самом деле, ровно в три подъехал черный «мерседес» с затемненными стеклами. Остановился. Я подошел к нему. Не решаюсь постучать в окно, но дверца сама открылась, и я услышал:
— Поэт?
— Да.
— Садись.
Я сел рядом с хозяином на переднее сиденье. Это был модно одетый, на вид тридцатипятилетний человек. Волосы на хорошо остриженной голове в самом деле торчали ежиком.
— Джазист мне сказал, — объяснил он свое появление, — что ты поэт, не работающий на государство. Уважаю. Рассказывай все, как было, ничего не скрывая.
И я стал ему все рассказывать, как было, хотя, конечно, о романтической предшественнице этой Джульетты не стал ничего говорить. И вдруг во время рассказа вижу, что голова его упала на грудь, глаза закрыты и он даже слегка посапывает. Я остановился. Думаю: кому я это все рассказываю? Он, видно, колотый, а теперь уснул.
— Говори, говори, я все слышу, — вдруг произнес он, не открывая глаз.
Я вспомнил ночные слова Джульетты. Мистика параллелей преследует меня всю жизнь, подумал я, и продолжал свой рассказ. И вдруг — чудо! Оказывается, он действительно все слышал и, как ястреб, стал выклевывать точные вопросы.
— Она у тебя один раз ночевала? — спросил он, позевывая.
— Да, только один раз.
— Понятно, — сказал он уверенно, — ни одна телка не оставит деньги мужику, с которым только раз переспала.
Я продолжал рассказ.
— А у тебя богатая квартира? — спросил он у меня через минуту.
— Какое там богатство! — ответил я. — Разбитая машинка да книги. Никакой аппаратуры. Я ее презираю.
— Или она тебя презирает? — вдруг жестко уточнил он.
— Мы друг друга презираем, — сказал я примирительно.
— Вот так будет лучше, — согласился он. — Значит, она не наводчица. Но что ей надо?
Я продолжал говорить. Его голова опять упала на грудь.
— Нет, — сказал он через несколько минут, поднимая голову. — Ты мне что-то недоговариваешь. Ты что, ей в любви признался, что ли?
