Владимир Богомолов - Связная Центра
— Ну вот и первая осечка, — добродушно сказала Софья, протягивая руку Буркову. — По рукам.
— Какая осечка? — поддаваясь обаянию юности, тоже улыбнулся Бурков в надежде, что за такой открытостью не может таиться подвоха. Он протянул ей свою руку и сказал, как скрепил печатью договор:
— Мое слово — закон.
— Говорили, что вы скряга, — удовлетворила она любопытство атамана. — Говорили, меньше, чем на два ящика, не согласитесь.
— Продешевил, выходит, Венечка, — поддела его попадья, почуявшая, что ее главком начинает подпадать под влияние горожанки, которая не может сравниться с нею красотой, но умом и обаянием достойно может потягаться, а искренностью, восторженностью может заразить кого угодно.
Она сама ведь начинала с горячей агитации среди сверстников из семей среднего достатка, среди рабочей молодежи, посещающей оркестр народных инструментов при администрации летнего сада. В ту пору она верила, что только такая решительная робеспьеровская партия, каковой считала себя партия эсеров, способна создать республику равенства, справедливости, всеобщего благоденствия. Но после того, как среди ее книг жандармы обнаружили несколько листовок, текст которых был далек от прославления существующего в России режима, и она была приглашена в тайное отделение, Ольга затаила в себе лютую ненависть к краснобаям из своей партии и к жандармам. К первым — за то, что на словах они слыли бескорыстными борцами за народное счастье, а на деле чуть ли не вся партийная верхушка была тайной агентурой жандармерии, а ко вторым — за то, что они так ловко, так иезуитски расставили капканы во время ее допроса, что она, глубоко презирая себя, рассказывала все, что ей было известно о нелегальной деятельности группы. Именно после этой трагедии она встретилась с Трифоном Смердовым и, не оглядываясь, не раздумывая, выскочила за него замуж, искренне полагая, что заботы мужа станут ее заботами..
Но мечте не суждено было сбыться. То есть не до конца. И вот волею судьбы она снова втянута в водоворот великих политических событий. Не просто втянута в них, а играет определенную роль. Ольга была уверена, что ее показания, данные жандармам, давным-давно превратились в пепел и развеяны над холодными волнами Невы. Значит, она свободна от всех вытекающих из того допроса обязательств и может начинать новую жизнь.
Она и начала ее, поближе познакомившись с есаулом Вениамином Бурковым. Теперь, два года спустя, Ольга все чаще задумывается над своим будущим. И видится оно не радужным, не светлым, а мрачным, все чаще за тюремной решеткой, а иногда и над могильным рвом под дулами винтовок. Вот почему последние ночи умоляет она Веню бросить все и всех, забрать золотишко, выправить у нужных людей документы и махнуть в Москву или Петроград. Чем больше город, тем легче в нем затеряться. Ну не хочешь в столицы, заберемся в сибирскую глухомань… И вроде заколебался Бурков, стал даже советоваться, куда лучше скрыться, что, кроме золота и драгоценностей, взять с собой в новую жизнь… А тут, на тебе, как с неба свалилась представительница какого-то эсеровского центра. Морочит голову, подбивает на новое выступление. Ольга знала, что настроение центра совпало с желанием Буркова. В минуты особого откровения признавался он своей желанной, что мечтает на прощанье устроить в округе такой фейерверк, какого еще никто и никогда не устраивал. Но она всячески отговаривала любимого от вандализма, потому что понимала: после такого выпада не будет Буркову нигде и ни в какие годы пощады, рано или поздно его найдут и поставят к стенке, а заодно с ним могут прихватить и ее. Сейчас еще оставался какой-то шанс на жизнь. Советская власть обещает сохранить ее всем, кто, осознав свое отступничество, явится с повинной. Пусть Бурков не явится, потому что не очень верит в амнистию для себя и подобных себе, но он после обнародования решения местного Совета ничего плохого новой власти не сделал, точнее попросту бездельничал… Смехотворная армия его давным-давно рассыпалась. Многие, узнав о помиловании, бросили винтовки и, даже не опасаясь получить пулю в спину, ушли к своим семьям, к родным дворам, другие, видя колебания есаула, предали его и подались в соседние банды, третьи, оставшиеся с Бурковым, как и атаман чего-то выжидали… И вот дождались.
А между тем за столом завершался торг.
— Значит, договорились: в субботу ваши люди привозят на базар сено. Половину — в Трехостровскую, половину — в Береславку, — подытоживала деловую встречу Софья Казимировна Пуришкевич, овладев инициативой.
Это Ольга Павловна почувствовала по ее тону, по оживленному блеску в голубых глазах, каковой загорается лишь в случае успеха.
— А пароль будет?
— Обязательно. Наши люди подойдут и, допустим, спросят: «Уж не Вениамин ли Бурков столько накосил?»
— Нет, нет, — испугалась вдовствующая попадья. — Не надо упоминать его фамилию. Ею казачки детишек пугают…
— И правда, — прохрипел Бурков, — давайте что-либо другое придумаем.
Сошлись на простом и не вызывающем подозрения. Подошедший возьмет быка за рога: «Если за миллион продашь, поехали», — обозник ответит: «Если еще любую половину накинешь, тогда поеду». А уж детали — куда везти, где менять винтовки на патроны — уточнятся по ходу торга.
Когда прощались в сенцах, Бурков, с надеждой глядя в глаза связной, высказал заветное:
— Если в центре решат, что нам нужны комиссары, то передай мою просьбу: пусть сюда направят тебя.
— А как же Ольга Павловна?
— Какой она комиссар, — сморщился, как от зубного зуда, бывший есаул. — Одно слово «попадья». Стреножила меня, проклятая. Вот ты — другое дело. Ты из нашего роду-племени. Что задумано — нужно довести до конца. Или — или.
— Спасибо за похвалу, — протянула маленькую крепкую руку связная. — Непременно нужно доводить до конца.
На следующее утро Софья двинулась в соседние хутора: может быть, они окажутся удачливее для девушки из города, желающей обменять французский пеньюар, оренбургский платок, бухарский шелковый отрез на хлеб, просо, сало…
Через два часа пути, в нелюдимой балке близ леска ее задержал наряд чоновцев. Девицу с подозрительным буржуйским ассортиментом для обмена посадили на коня и с сопровождающим отправили до ближайшего разъезда, а оттуда первым же проходящим поездом в Царицын, к товарищу Чугунову.
В назначенное утро на базаре Береславки и Трехостровской чоновцы встретили условленным паролем людей Буркова. Приблизительно в это же время в доме гражданки Смердовой была взята без шума и выстрелов вся головка «народной» армии.
Никто из станичников не пожелал проводить земляка в дальний путь. Лишь Анфиса, сложив на груди сильные руки, с тоской глядела, как заколачиваются двери и ставни поповского дома, в тайниках которого — Буркова даст голову на отсечение, если не так, теперь пропадет несметное богатство.
Бурков от всего открещивался до тех пор, пока ему не показали среди состава эсеровского «центра», арестованного на днях, «связную» Софью Казимировну Пуришкевич, а по настоящим документам-сотрудницу отдела губчека по борьбе с бандитизмом Людмилу Ивановну Мартынову.
