Юрий Черняков - Бригада
А кому, спрашиваю, ее доверять? У меня других-то нет! Другие-то, спецы ваши, разбежались! Они ж деньгу пришли зашибать, им изделие наше, что народу защиту дает, побоку. А Пономарев-то что-то не сбежал, хоть и разгильдяй. Начальник мой опять рукой махнул: молчи уж… Попробовал бы он. Ты б ему при всех штаны снял и выдрал ремнем за милую душу.
Тут все засмеялись. А я еще больше озлился. Особая работа? Так особых и ставьте. А у меня — какие есть! Ты-то сам, Алексей Витальевич, так прямо директором и родился? Может, в пеленки никогда не мочился, а сразу в сортир бегал? Тут его замы да помощники зашумели. Безобразие, мол, то да се… Алексей Витальевич, гляжу, морщится, пальцем под затылком трет, карандашиком стучит. Ну-ну, говорит, и что? А то! Где ты найдешь этих особых, если они сами здесь не вырастут?
Может, ты и прав, бригадир, говорит и еще сильнее под затылком трет, мне вот тут предлагают вернуть этих твоих, сбежавших. Как думаешь, стоит? А право у меня такое есть. Дело ваше, говорю, вам видней. Нет, говорит, это тебе видней. Тебе с ними работать. Я о другом сейчас подумал. Может, через год-другой твоей бригаде цены не будет. Только мы этого пока не понимаем. Дело затеяли огромное, такого еще никогда не было, а работаем по-старому. За каких-то дезертиров цепляемся… Вот и получается, товарищи, что кадровый вопрос он лучше нас с вами понимает. И болеет за дело побольше нашего… Но и ты, бригадир, смотри. Бригада твоя разбежалась, а спрос с тебя тот же. Понял? Вот с этим твоим… как его… Пономаревым и кто там у тебя еще есть — работайте за всех. У меня все… Только время у человека отняли. Вот так он сказал.
А через год он умер. Прямо в кабинете удар хватил… И опять все сначала… Новому начальству объясни, что, да почему, да как так… Пока на полигон не попали. Вот тогда все вопросы кончились…
Про Сашку-то Горелова? Расскажу. Работал он на авиазаводе. Я и раньше о нем слыхал. Мол, есть такой умелец, каких не бывает.
Съездил пару раз, посмотрел… Работает молча. Что ни поручат, кивнет только и за дело. Все что ни сделает-в высших кондициях, эталоны сплошные. Только тогда мне его не отдали. Слава про меня такая пошла, что я только голову людям морочу и бегут все от меня. А мне запало, понимаешь, как он работает. Ни от чего не отказывается! Халат на нем всегда чистенький, глаженый. Руки — вот никто не верит — с мылом перед работой мыл. Инструмент у него всегда блестит. Его так хирургом и прозвали… А вот пальчики его частенько дрожали, да… Слаб был насчет водки. И как выпьет — сразу дуреет. Не буянит, нет. Он и пьяный молчун был. Только в беспамятство впадал. Черт те где, бывало, ночь проспит, но на работу, как всегда, в белом халате и с чистыми руками. Какая-то нехорошая история с ним приключилась. То ли на глазах у большого начальства отвертку в головку винта вставить не мог, то ли еще что… Обычно там как? — напился, ну и мотай с объекта в двадцать четыре часа! А его, говорят, сам Сергей Павлович тогда отстоял под свою ответственность. И меня потом за него просил. Рассказал, что у Саши, а он нас всех, считай, по именам знал, во время войны жена ушла с сынишкой к какому-то тыловику. А Горелов узнал о том, когда только с фронта вернулся. И запил. Приобщи его, тезка, к делу, говорит. Давай ему работу посложней, поинтересней, чтоб забылся поскорей. Вот ведь какой человек… Не его, кажется, дело. У Горелова своих этих начальников — хоть пруд пруди. Было кому плакаться. Не каждому, конечно, расскажешь, тоже верно…
На полигон-то поначалу мы без него приехали. Со своими изделиями. Пятеро нас, кажется, было… Значит, я, Рыжий, Ерфилов, потом Панкратов и Савин.
Эти двое потом уволились. Жалел я о них очень. Работящие были мужики и мастера классные. Панкратов скоро не выдержал — здоровье у него было слабое. А у Савина мать одна оставалась старая с двумя его детьми. Жена, кажется, еще в войну умерла. Пришлось отпустить…
…Так вот, приехали мы туда, на полигон этот, вот тут-то, смотрю, бригада моя скуксилась. И есть отчего. Степь без краю, колючки, не на чем глазу зацепиться. И палатки одни. Изделия первое время и то в палатках держали. Ни ангаров, ни техничек тогда и в помине еще не было. Не то что сейчас.
Солдат полно. Взрывы гремят, пыль столбом — там ведь камень сплошной да солончаки… И нам сразу же ломы и лопаты вручили. Давай-давай, мол, тоже интеллигенты приехали, все готовое им подавай. А изделием ночью будете заниматься, когда жара спадет. Солнце там, скажу тебе, хуже артобстрела. Не спрячешься. Голову, плечи жжет сил никаких нет, а начальство над ухом: давай-давай, что ты, как мертвый, возишься… Иной свалится, оттащат его в тенек, воды на лоб плеснут, но так, чтоб немного — ее нам за сотню километров возили, — очухается, снова встанет и за лопату. А куда денешься? Вместо перекуров нам газеты читали. То там, то здесь американцы свои базы создают с атомными бомбами, а мы, мол, здесь работаем кое-как, а за нами Россия вся, как в сорок первом!..
Уж на что я здоров был, отощал и почками да давлением до сих пор мучаюсь. Этой ночи, как воскресенья, ждали. Выходных-то не было… Ночью хорошо, ветерок обдувает. Ветер, он и днем есть, только б лучше его не было. Дует как из печи, да еще с песком и пылью… Ясное дело, не все выдерживали. Мы-то фронтовики, чего только не видели, а и то… Солдат молодых — вот кого было жалко. Его только от мамки забрали, иной лопату сроду в руках не держал. Один, помню, приехал только, их часть развернуться не успела, спросил у меня по-тихому: где, мол, здесь туалет, дяденька? Из культурной семьи, видно сразу. А другой по ночам плакал, все маму звал. Мы-то с ними рядом жили, в палатках… Разбудишь его, дашь ему закурить и расскажешь, как на войне бывало, там куда, мол, страшнее, вы здесь горя не знаете. А сам думаешь: сидел бы я сейчас где-нибудь в землянке своей под Гомелем. Наверху дождик идет, травой да грибами пахнет… Что с того, что немцы? А здесь скорпионы да тарантулы! Я этих скорпионов хуже танков боялся. Лучше с «тигром» дело иметь, я так тебе скажу. Там уж от тебя все зависит. А тут, главное дело, и не увидишь его! Ужалит, проклятый, и ходу… Скольких ребят перекусали. Меня фаланга какая-то за палец цапнула. Ну, я ей так это не оставил. Поймал и на медленном огне зажарил на сковородке прямо. Пока в пепел не обратилась. А палец, хоть и прижег его головешкой, раздуло — как рука, толстый стал.
Ну а зимой там тоже не лучше. Особенно в буран. И морозы за тридцать. Рассказываешь иному солдатику, мол, как в Карелии зимой тяжело было, а у самого зуб на зуб не попадает…
Но какая бы трудная работа там ни была, хуже нет бестолковщины, так я тебе скажу. А ее по тем временам тоже хватало.
Был у нас там один начальник участка. Фамилии его не помню уже… То ли Плавин, то ли Клавин. Потом-то убрали его от нас. Но крови всем попортил дай боже… Откуда только берутся такие, вот что удивительно! Носился как угорелый. Орет на всех, руками машет. Набаламутит, запутает всех, что за неделю не расхлебаешь, и убежит. И не найдешь его. Веришь, даже лица его не помню. Других, кажется, всех помню, а его нет. Зуб золотой, помню, сам низенький такой… Черт его знает, совсем из головы вылетел…
Как-то прибегает он к нам. А у нас аврал был. К сборке изделия стапель готовили и тельферы на балки устанавливали. Посмотрел на нас и за голову схватился. Сидоров, орет, а ну иди сюда! Подхожу. Ты погляди, кричит, как у тебя люди работают! А что, спрашиваю, чем они плохо работают? Да где ж у них каски, где монтажные пояса и пристяжные ремни? Почему электросварка без ограждения производится? И понес, и понес… Я гляжу на него, ни черта понять не могу. Что это на него нашло? С луны, что ли, свалился? Раньше и не такое еще бывало, вообще дым коромыслом стоял. И ничего. Где я их возьму тебе, каски да ремни? Куда в этих касках да ремнях подлезешь? А ограждения эти сварщики себе на голову поставят, что ли?.. Если все соблюдать, то вообще хоть не работай. Наконец, вон оно что, вот в чем дело, оказывается. Комиссия из самой Москвы приехала, по ангарам ходит. Вот он и мечется, как наскипидаренный. Что ж, говорю, они раньше не приезжали? Когда мы в солончаках уродовались да со скорпионами в обнимку спали? А нас с тобой не спрашивают, говорит. Потом в затылке почесал и рукой махнул. Ладно, говорит, пусть твои ребята на обед идут. Прямо сейчас. И чтоб ни один сюда носа не совал, пока комиссия не уйдет! А сам пройдись, говорит, по ангару, проследи, чтоб ни одна балка незакрепленная над головой не висела, чтоб все обесточено было.
Только я это, значит, ребят своих отослал, комиссия заходит. Человек пять и председатель — важный такой, лысый, в очках… Та-ак, говорит, а где ж народ? Так их на другой участок перебросили, начальник наш отвечает. Что-то я смотрю, у вас со всех ангаров людей на другие участки перебросили… А это кто? — и в меня пальцем тычет. Почему он без каски и монтажного пояса? Так это посторонний, начальничек мой нашелся, а мне страшные глаза делает: сгинь, мол. Председатель свой палец на члена комиссии навел и говорит: запиши это. В рабочее время посторонние люди на производственном участке находятся. А если его по незнанию током ударит, кто отвечать будет? И опять на меня палец нацелил. А вы что здесь делаете? Разве не знаете, что здесь важный, оборонного значения объект? А вы тут без дела болтаетесь, только мешаете. Где работаете? Кто ваш начальник? А ну марш отсюда! Ухожу, ухожу, говорю. Повернулся и ушел. Назавтра, смотрю, приказ уже висит. Бригадиру Сидорову строгий выговор. За то, что на его участке в рабочее время посторонние шляются.
