Геннадий Шпаликов - День обаятельного человека
— А что он вообще делает? — спросил приятель.
— Пишет что-то. Да ничего он не напишет. Все у него плохие, все врут. Один он — честный писатель. Остальные — жулики. Все пьесы написали жулики, все книжки напечатали, все стихи, а он, честный писатель, ничего принципиально не пишет, кроме каких-то передач для телевидения.
— Он все-таки неплохой парень.
— Тоже мне профессия! По мне — лучше плохие. Мне неважно, какой ты человек. Лишь бы дело делал. И вообще, знаешь, с определенного возраста дружба переходит в другое качество. Я не могу дружить просто так! И очень хорошо понимаю людей, которые ко мне относятся так же.
— Но я же к тебе так не отношусь.
— Ты — другое дело! Ты — святой человек, прелесть! И я ценю в тебе эти качества, как никто. А ты себя мало ценишь! Я посмотрел, как ты разговариваешь с людьми! Чем ты проще, обходительней, деликатней — тем меньше тебя уважают окружающие. Но хамы всегда в почете. Уж так устроено. Попробуй похамить. Ну, не слишком, в меру. Да у тебя и не получится слишком!
— Официант! — позвал он. И — приятелю: — Скажи ему, чтобы тебе переменили прибор и стакан вымыли: нечист!
— Но все чистое.
А ты скажи. Попробуй. Только тверже, наглее.
— Что вам? — подошел официант.
— Вилки переменить, — сказал недостаточно твердо, но гораздо требовательней. — Стакан вымыть: нечист.
— Будет сделано, — сказал официант послушно, все забрал и скрылся.
— Ну! — Андрей весело откинулся на спинку стула. — Как это ни странно, но люди любят, чтобы ими командовали! Они без этого просто не могут! — Он встал. — Ты прости, я уже опаздываю. — Приятель тоже встал. — Мы договорились? Учти, твоя поездка хороша для нас обоих. Помни об этом, а я тебя тоже здесь не забуду.
Он поцеловал приятеля в щеку и пошел через кафе, стройный и крепкий, привлекающий внимание.
Андрей вел машину по Москве, насвистывая что-то. Солнце светило ему прямо в глаза, и он сначала опустил зеленый защитный козырек, а потом надел темные очки.
Вел машину он очень легко, на большой скорости.
Панорама города, улиц, открывавшаяся перед ним, была прекрасна и соответствовала его настроению.
Он остановился перед старым домом с тяжелыми лепными карнизами, каменными балконами.
Легко взбежал по лестнице.
Дверь, в которую он позвонил, ему открыл подросток лет семнадцати, худощавый, длиннорукий.
— Здравствуйте, Андрей Николаевич, — сказал подросток.
— Что-то ты сегодня плохо выглядишь. — Андрей проходил по коридору. — Родители дома?
— Слава богу, нет. — Подросток шел за ним.
— Тебе нужно заняться спортом, — говорил Андрей.— Спорт — не развлечение, а необходимость. Посмотри на себя в зеркало. Куда это годится? — Они вошли в комнату, и Андрей подвел подростка к высокому зеркалу: — Ну? Где гантели, которые я тебе принес?
— Честно говоря, я их в канале утопил, на даче, — сказал подросток. Вы только не обижайтесь.
В этой комнате стоял рояль, на стенах висели фотографии в рамках.
— Ты не представляешь, что ты с собой делаешь! — Андрей снял пиджак и ходил по комнате. — Сколько раз ты можешь отжаться? А? А ну — ложись на пол! — И Андрей сам лег, держась на руках.
Подросток нехотя последовал его примеру.
— Раз, два, — начал Андрей, пружинисто сгибая и выпрямляя руки. — Три, четыре...
Подросток сел на пол.
— Все, — сказал он. — Слабак я, да? — Он улыбнулся, и улыбка у него была удивительно хорошая.
— И этот человек хочет быть оперным певцом! — Андрей встал.
— Да я вовсе не хочу быть певцом, — сказал подросток. — Вы же знаете. Я не виноват, что у меня отец — профессор консерватории.
— Твой отец достойный человек, — сказал Андрей. — А ты гантели утопил в канале! Ну, какие у тебя новости? Как твои девочки?
— Какие девочки?
— Ну, у всех в твоем возрасте должны быть какие-то девочки, Или ты выше этого?
— Все дуры. Ни одного нормального человека, — сказал подросток.
— Абсолютно точно. Когда это тебе пришло в голову? Я тоже когда-то так думал. А потом свыкся.
— Но к этому же нельзя привыкнуть!
— Ты преувеличиваешь. — Андрей сел за рояль. — Ты в таком возрасте, когда все несколько не так. Главное — не относиться ко всему слишком серьезно. Будь снисходителен.
— Я очень снисходителен, — сказал подросток. Он сел рядом, и они заиграли в четыре руки Шопена.
— Да? — Андрей посмотрел на него.
— Просто всему есть свой предел. У глупости тоже есть свой предел.
— Тебе сейчас кто-нибудь нравится? — спросил Андрей.
— Да нет.
— Я же вижу. Поделись. Помнишь, Пьер Безухов рассказал о своей любви к Наташе какому-то пьяному французу, а я все-таки твой друг.
— И учитель, — сказал подросток, продолжая играть, и это, кстати, получалось у них очень хорошо. — Все они дуры, а мы тоже дураки, — говорил он задумчиво. — Понимаете, я вижу в этом какую-то закономерность.
— В чем? — спросил Андрей.
Вот мой отец, — продолжал подросток. — Славный человек, я его люблю. Он уже двадцать пять лет живет с моей мамой, а она мелочна, неинтересна, глупа. У меня нет глоса, а я пою — это ее затея. Мой отец ненавидит чинопочитание, он иначе как-то распределяет для себя людей, но, однако, в нашем доме бывают самые неприятные для нас с отцом люди.
— Не так уж твоя мать глупа, — сказал Андрей. — Поверь мне, не так уж. Но это правда: чем лучше человек, тем хуже ему живется. Не знаю ни одного счастливого хорошего человека.
— Но вы-то счастливы, — сказал подросток.
— Как тебе сказать. Это сложный вопрос. Всегда кажется, что что-то не так. Ты меня понимаешь? Но я бы хотел тебе счастья. Главное — не попадаться им на удочку. Такие, как ты, всегда попадаются. Ты доверчивый, добрый. Тебя по головке погладь — ты куда хочешь побежишь. А ты не бегай. Тебя гладят, а ты сиди помалкивай. Не ликуй, не обожай. Принимай все как должное.
— Андрей Николаевич, и что — так всю жизнь? — Подросток продолжал играть.
— Что?
— Ну, улыбаться там, где нужно орать. Помалкивать. Что-то из себя строить. Я на самом деле не такой, а для вас я такой, потому что вы все сволочи и этого заслуживаете, да?
— Да.
— Да?
— Нет. Все очень хорошие, славные люди. Один лучше другого. Но вообще, если так подумать: неужели совсем нет хороших людей? Может быть, они нам просто не попадаются? — Андрей продолжал играть. — Или мы сами недостаточно для этого хороши? Помню, был я пионером. Ты был пионером?
— Был, конечно.
— Самое смешное, что все мы были пионерами. — Андрей заиграл мелодию песни «Пионер, не теряй ни минуты, никогда, никогда не скучай... » — Сколько сейчас времени?
— Половина четвертого.
— Ты ничего не хочешь спеть? — спросил Андрей. — А то моя совесть учителя нечиста.
— Нет, не хочется. Зачем?
— А я настаиваю.
— А я решительно сопротивляюсь. Вам, между прочим, деньги за этот месяц оставили. В конверте.
— Учитель должен получать деньги не через ученика, а из рук его родителей, — сказал Андрей. — Ты и не подозреваешь что я работаю за деньги. Не догадываешься. Я для тебя — светоч разума и таланта. Твой бескорыстный друг и наставник, твой Галилео Галилей. — Андрей поднялся. — Ну и жара. — Он взял протянутый конверт. — Благодарю.
И снова машина его мчится по городу.
Город, лица, жара, белый раскаленный асфальт со следами, которые остаются на его мягкой поверхности, с палочками от мороженого, впрессованными в него, с блеском бензиновых и масляных пятен и горячим воздухом, который колеблется над мостовой.
А машина — мчится.
Андрей шел через зал звукозаписи, где был перерыв и музыканты оставили свои инструменты и, переговариваясь негромко, собирались в углу, а кто-то, кто, может быть, недостаточно хорошо был подготовлен и хотел еще раз проверить себя, сидел перед нотными листами, что-то наигрывая.
В зале было полутемно, только светились лампочки на пюпитрах, и стоял совершенно определенный шум помещения с хорошей акустикой. Кроме того, после яркости летнего дня здесь было гораздо прохладнее, чем на улице.
Андрей, проходя мимо певца, который стоял рядом с дирижером (оба без пиджаков, сосредоточенные), поздоровался, положил ему руку на плечо.
— Привет. Как работа?
— Андрей! — обрадовался певец. — Вы знакомы? — обратился он к дирижеру.
— Конечно. — Дирижер протянул руку. — Привет.
— Тебя страшно разыскивал Ковалев, — сказал певец. — Он и в театр звонил. Но он знает, что ты тут будешь.
— А в чем дело, ты не знаешь? — спросил Андрей.
— Не знаю.
— Я буду в кассе, — сказал Андрей. — Счастливо.
В коридоре его догнал плотный, лысоватый человек в белом пиджаке с короткими рукавами.
— Андрей! — крикнул он. — Андрей
— Привет! — Андрей остановился. — Ты меня искал?
— Ты только не волнуйся. — Он взял Андрея за руку.
