Андрей Блинов - Никогда без любви
Через несколько дней Иван дает мне денег, и мы втроем — он, я и Костя Мармеладов — идем в магазин, чтобы выбрать костюм. Долго спорим, какой цвет лучше. Мне нравится цвет какао, Косте — серый. Иван Чарушин молча глядит на нас, роняет скупо:
— Непрактично...
Я молчу, поникший: на приемы, что ли, мне в черном-то ходить?
— А ну его! Пусть носит, что ему нравится, — говорит Костя, видя, как я скис от одного вида черного, скучного костюма. — Только твои лошади так его обслюнявят, что не узнаешь в первый же день.
Чудак этот Костя: да разве я пойду в цирк в таком костюме? Меня там и в кофте хорошо встречают.
Сестренка приходит в ужас, увидев мою покупку.
— Где ты взял деньги? — спрашивает она строго.
— Занял.
— Смотри! Ты начнешь еще воровать...
— Ну, Надя, зачем ты так говоришь? Неужели не веришь своему единственному, горячо любимому брату?
Она смотрит на меня, и в глазах ее я не вижу больше ужаса.
— Ты всегда такой, — говорит она, все еще немножко сердясь. — Не посоветуешься.
— Это так неожиданно случилось. Зашли — купили.
— Столько, наверно, стоит!..
— И вовсе недорого. До весны рассчитаюсь. И тебе платье куплю.
— И не выдумывай!
— Куплю! Все равно куплю!
— Ладно. Только имей в виду — нужно на размер больше. Я к тому времени вырасту.
— Учту.
С этого дня сестренка относится ко мне с еще большей заботливостью. Каждый день она докучает вопросами: не болен ли я, почему окучен, почему подолгу не сплю?
— Нет, ты, Витька, не спорь. Я давно вижу, что ты нездоров. Ты стал какой-то не такой, как раньше.
— Надя, я здоров. Ну, право же! Я на коньках каждый день бегаю в ЦПКиО имени Алексея Максимовича Горького.
— Значит, тебя долги мучают.
— Не мучают. За костюм я почти рассчитался.
— Но ты приносишь домой столько же, сколько раньше!
— Я же больше теперь зарабатываю.
— А трахома?
— Надя! — кричу я. — Оставь меня, пожалуйста! Ну почему ты такая нудная?
Надя обижается. Уходит на кухню и там плачет. Я вижу ее покрасневшие глаза. Мне становится жаль ее. На другой день я покупаю ей платье — голубое, с такими красивыми волнами. Ничего, что почти вся премия, которую мне выдали за работу в последнем месяце, уходит на платье. Я даже рад этому. Куда мне девать сразу столько денег?
Сестренка ужасно рада платью. Такого дорогого у нее еще не было. Но как ни радуется Надя, она все-таки не забывает, что в доме она старшая. Поэтому мне приходится объяснять, откуда у меня появилась такая сумма денег.
Да, на работе дела у меня идут неплохо. Мне нравится, что меня никто теперь не прорабатывает. Мастер Семен Иосифович поручает точить такие детали, которые раньше доверял только Ивану Чарушину. А Иван Чарушин учит меня, дает разные приспособления, с которыми работать — одна прелесть.
Однажды я слушаю заводские известия и не верю своим ушам: рассказывают обо мне, о том, что я когда-то был отстающим, а теперь перевоспитался и стал передовиком. Диктор перечислил проценты, какие стояли против моей фамилии на большой доске в цехе. Мне приятно. Недоволен я только словом «перевоспитался». Никто меня не перевоспитывал, и сам я не перевоспитывался. Перевоспитались Костя, Иван Чарушин, мастер и все другие, кто по-иному стал относиться ко мне. Как ко мне, так и я к ним.
Но Костя замечает, когда я высказываю ему свое неудовольствие:
— Цирк, видно, в самом деле попортил тебя. Вниз головой ходишь.
— Выражайся яснее.
— Куда еще яснее-то? По-твоему, все были плохи, ты один хорош? Так выходит?
Да, что-то у меня тут не получается. Но я не пытаюсь выяснить, что именно. Голова забита другим. Я думаю о том, как встречу Лилю. Сегодня ее смена. Я буду ждать ее новый автобус, пусть для этого потребуется вся ночь. Ее новый автобус мне нравится. Окрашенный в голубое с серым, он красив. Формы его радуют глаз, и я готов без конца любоваться им.
...Наконец он подходит. Мягко открывается дверь, и я прыгаю на ступеньку. Мягкий вечерний свет падает через верхние окна, чуть припорошенные снегом. Лили нет на своем месте. Она стоит впереди, опираясь спиной о металлическую стойку.
— Здравствуйте, — говорю я, подходя, и чувствую, что краснею.
— Здравствуйте, если не шутите, — отвечает она, улыбаясь.
— Два билета.
— Пожалуйста.
Она отрывает мне два билета и сдает с рубля. Ее рука касается моей руки. Пальцы теплые. Она только что грела их в рукавах своей куртки. Я сажусь. Думаю, огорченный: откуда узнает Лиля, что второй билет я купил за прошлый раз? Она, наверно, думает, что нас двое. Я хочу заговорить с ней, но в голове нет ни одного слова. Пустота! Все слова, какие я мысленно говорил ей, стоя за станком или лежа дома на своем стареньком диване, исчезают, как дым.
В автобус набивается много пассажиров, и Лиля уходит на свое место. Это, очевидно, студенты, шумные, оживленные, с розовыми лицами. У иных коньки. Догадываюсь: едут с катка. Они окружают Лилю, что-то рассказывают ей. Она смеется. Смех у нее веселый, легкий, какой-то порхающий.
— Хорошо, хорошо, завтра. В раздевалке... Люблю на озерах... — долетают до меня отдельные ее слова. Значит, студенты пригласили ее на каток. Почему не сделал этого я? Что я, хуже их? Ведь я хожу на коньках «совсем недурно», как говорит Костя Мармеладов.
С этой минуты я ненавижу этих веселых, нахальных парней. Да, нахальных. Иначе они не лезли бы к девушке с разными предложениями, увидев ее в первый раз.
Студенты выходят у Манежа. Они, будто по команде, выстраиваются на тротуаре, закинув за спину коньки, и что-то поют. Лиля смеется и машет им рукой. Мне кажется, что автобус стоит тут слишком долго.
VI
— Костя, ты идешь на каток?
Мармеладов смотрит на меня отсутствующим взглядом, лохматит и без того лохматые черные волосы.
— Не могу. У меня зарез.
— Деталь запорол?
— Хуже. Тут запорешь — из заработка вычтут, и все. Экзамены в техникуме. Там запорешь — ничем не откупишься. Черт знает, какая трудная штука! Голова — чугун!
— Может, я тебе помогу? Я ведь недавно все это проходил.
— А верно! Ты, Витя, настоящий друг. Будем сидеть над алгеброй.
— Сегодня?
— Сегодня, и завтра, и послезавтра.
— Хорошо, — уныло говорю я.
— Ничего, Витя, лед еще не растает. Вот сдам экзамены — и привет! Тогда-то мы ринемся на каток и покажем, почем сотня гребешков. Я научу тебя ходить на настоящих норвегах. Это тебе не какие-то сопливые гаги. Усвоил?
— Усвоил.
— Ну и не кисни.
— Ладно.
А Лиля будет кататься с теми студентами... Будет смеяться своим порхающим смехом.
Гудят станки. Вьется стружка. Льется струйкой эмульсия. В окно глядит по-весеннему яркое солнце и дробится на моем станке.
Лиля, наверно, катается со студентами...
Вечером мы сидим у Кости, и я объясняю ему алгебру. Он позабыл ее начисто, и мне приятно объяснять ему и немножко позадаваться. Костя, наверно, видит, что я задаюсь, но молчит. Потом, правда, я увлекаюсь и забываю задаваться. Мы сидим с ним долго. Его мама угощает нас чаем и домашними ватрушками. Я пью чай, уплетаю творожные ватрушки и думаю о Лиле.
Проходит неделя. Костя наконец отправляется на свой последний экзамен. Я жду его, пока он сдает. Выходит красный, озабоченный.
— Завалил? — пугаюсь я.
— Да нет. Сдал. Но было время, когда чувствовал: тону!
— А что там было?
— Да эти уравнения с тремя неизвестными. Они мне даже во сне снились, проклятые! Идут будто по улице три человека в масках. Неизвестные!
— Чудак! Это же просто.
Он глядит на меня так, будто сделал какое-то открытие.
— Вот тебе было бы легко учиться, — говорит он. — А у меня подготовка, знаешь, липовая.
Помолчав, спрашивает:
— И чего ты не учишься? У тебя запросто бы пошло.
— И чего, в самом деле, я не учусь?
— Смеешься! Я тоже когда-то смеялся.
— Ну, ладно. Пойдем на каток?
— Ох, и давно не были!.. — вздыхает Костя и расправляет плечи. — А хорошо, Витька, чувствовать себя человеком!
— Так пойдем или нет, человек?
Мне хочется скорее на каток. Сегодня я не видел Лилю на линии; возможно, она придет в парк, на озера.
Костя минуту колеблется. Я знаю почему. Ему после трудного испытания хочется пропустить рюмочку. Но я знаю также, что мастер строго наказывал не пить «с молодым поколением», то есть со мной. И вот Костя борется с самим собой. Я это вижу. Мне жалко его. Конечно, один он не захочет пойти и выпить. Скажет — так не по-товарищески. И меня пригласить ему неловко.
Я говорю ему с полной серьезностью:
— Эх, стопочку бы за твои успехи, Константин!..
Он сразу приходит в себя. Сердится:
— Ну, ты не заговаривай. Мал еще!
— Сходи один.
— Не твое дело. Понял?
— Понял.
— Тогда молчи!
Я сержусь. Молчу.
— Пошли, что ли? Ну, ты, Витька, брось сердиться. В самом деле, зачем каждый экзамен отмечать стопкой?
— В самом деле, зачем?
