Рустам Валеев - Браво, молодой человек!
— Как хочешь, — сказал Рустем.
— Ты сердишься?
Он не ответил.
— Ты сердишься? За кого же ты?
— Я болею за своего непутевого братца, — сказал Рустем.
Татушники штурмовали, дико орала толпа болельщиков в темно-синих кителях, визжали девицы.
Рустем избоку, осторожно глянул на Жанну.
— Вовсе я не сержусь, — сказал он нежно и обнял ее за плечи. — Хочешь, сядем на траву?
Они сели. Рустем внимательно следил, как наседают татушники, как орут их дружки и визжат девицы…
Мяч попал к Ильдару, он быстро двинул его вперед по краю «семерке», но у «семерки» тут же отняли и сильным высоким ударом навесили над воротами «Зарева». Ильдар рванулся туда, там уже копошились игроки в синих и красных майках, Ильдар затерялся где-то, потом появился с мячом и повел — быстрей, быстрей! Распсиховался, никому не передаст. Отнимут, не дадут добежать до ворот. Но Ильдар сделал пас, все той же «семерке», и сам побежал вперед, а потом хорошо принял от «семерки», повел прямым сильным бегом к воротам и сильно и прямо ударил.
— Ура! — услышал Рустем рядом тонкий голосок. — Ура! Браво, Ильдар!
И он закричал «ура!» и вскочил. И потом такое «ура» подхватили болельщики — дай бог!
Мяч опять ушел на ту сторону поля, ушел надолго.
Рустем оглянулся и увидел недалеко от себя девчонку. Может, первокурсница медучилища, может, десятиклассница — очень красивая девчонка. Высокий нежный лоб ее был открыт, и черные волосы прямо спадали к плечам, на ней была синяя узкая юбочка и легонькая белая кофточка. Руки ее были открыты по самые плечи и свободны, и девчонка не знала, куда их девать, и то скрещивала на груди, то складывала за спиной.
— У вас глаза, как у старой сплетницы, — сказала девчонка.
Ох, уж эта очаровательная непосредственность юных существ!
— Нет, — с улыбкой сказал Рустем, — старшие братья — добрые молчуны.
Тем временем татушники забили ответный гол. Быстро сквитали. И все наседают, охваченные веселым жестоким безумием, ошеломляюще крепко и гулко звучат удары по мячу, и он, такой добродушно круглый, когда мирно катится по траве, возносится вверх и зловеще блестит на солнце, летит прямо — с резким вьюжным свистом…
Когда закончился первый тайм, Рустем повлек Жанну к раздевалке. Там отдыхали заводские игроки, и их окружали мальчишки. Рустем обошел угол строеньица, прыгнул через перила на веранду, поднял к себе Жанну, и оба они оказались в самом, так сказать, центре событий. Георгий Степанович сидел на скамейке; рядом, с одного бока, сидел начальник стройучастка Панкратов, с другого — Ильдар. Остальные стояли.
— У них подготовка лучше, — говорил Оська, «семерка», потирая ушибленное колено.
— Стонут парнишки, — весело сказал Панкратов.
— Оська правду говорит, — сказал Ильдар. Он был угрюм и все глядел куда-то поверх голов и плеч, словно ждал кого-то. — Они тренируются чаще.
— Стонут парнишки, — весело повторил Панкратов.
— Слишком неравные силы, — заговорил главный инженер завода Мусавиров, наклоняясь к Галкину. — Мальчишки наши упрямы, однако…
— Упрямство характерно для одного симпатичного животного с аршинными ушами, — сказал Рустем, глядя в сторону. — А парни наши упорные.
— Я вижу то, что я вижу, — сказал Мусавиров, не глядя на Рустема. — А если кому-то хочется видеть то, что ему хотелось бы видеть… что ж! — Он так и не поглядел, кто это говорит с ним.
Серьезный дядька! Рустем хотел было сказать что-нибудь по поводу такой серьезности, но Жанна сжала ему локоть обеими руками.
— Не люблю умников, — шепнул ей Рустем. — Не надо умничать, когда идет игра.
— Ладно тебе, — шепнула она.
— У меня в глазах темнеет, как заорут эти татушники, — услышали они голос Оськи.
— Всегда орут, — мрачно сказал Ильдар.
— Надо выиграть, — очень серьезно сказал Галкин.
— Это что получится, — спросил Панкратов, — это что же получится при маленьком делимом и большом делителе?
— Стой, стой, Петр Панкратыч, — рассмеялся Рустем. — Это что за арифметика?
— Делимое, — рассмеялся Панкратов, — возможности команды, делитель — то, чего ей хочется.
— Я полагаю, рассмеялся Мусавиров, — это применимо не только в отношении игры в футбол? Не так ли?
— Это в отношении любой личности.
— Хитрая теория, — невесело сказал Галкин, — это из библии — делимое, делитель?
— Из жизни, — невесело ответил Панкратов.
— Ребята, ребята! — послышался вдруг писклявый очень решительный голосок. — Ребята! — к игрокам, энергично работая острыми локотками, пробивалась рыженькая, стриженная под мальчика, девчушка.
— Ребята! — крикнула она опять и оказалась в окружении футболистов. — Ну, ребята… ну проникнитесь духом… ну, чтобы еще два мяча… Ну, можно же не уходить так далеко от ворот противника!
— Честное слово, Ольга! — в сердцах сказал Оська. — Честное слово, ты неглупая девчонка, а говоришь… просто смешно!
— Постараемся, Ольга, — серьезно, мягко сказал Ильдар.
— Мы стоим во-он там, — Ольга показала рукой на ту сторону поля.
— Все комсомольское бюро?
— Да!… И мы здорово хлопаем. Нас дразнят пилоты, но мы не обращаем внимания.
3Второй тайм они смотрели с веранды.
Рустем глянул в ту сторону, где они стояли вначале, девчонки там не было. Да, ведь теперь там были ворота «Зарева», и она, видно, перешла на противоположную сторону.
Игра началась вяло; татушники лениво попинывали мяч и не шибко наседали, однако, на свою половину заводских не пускали.
— Ничья, видимо, их устраивает, — сказал Рустем, — обывательское довольство.
Галкин залился смехом.
— Вот именно, — сказал он, — вот именно! Практицизм. А наши ребята действуют на совесть. Как ты полагаешь, выиграют?
— А вы?…
— Я?.. — Галкин прищурился, помедлил.
Мусавиров сказал:
— Разумеется, нет. Но об этом мальчишкам говорить не надо…
— Дабы сохранить бодрость духа? — со смехом спросил Галкин. — Впрочем, не надо предполагать.
— Можно, — вдруг сказал Панкратов, — это футбол, игра. Будет ничья.
— Ничьей не будет, — сказал Рустем.
— Будет.
— А за кого ты болеешь, Панкратыч?
— Я отдыхаю.
Рустем не отозвался.
Георгий Степанович хитро взглядывал то на Рустема, то на Панкратова, тихонько посмеивался, а на поле по-прежнему нашим парням приходилось туго, а он не рвал и не метал, не кричал, не вскакивал с места. Но спрашивать у него, болеет ли он за команду, было просто бестактно. Никто другой так не волнуется за ребят — добывает мячи, бутсы и ратует за воскресники по строительству собственного стадиона и сам выходит на эти воскресники, подбадривает ребят, не пропускает ни одного матча — никто так не волнуется, как Георгий Степанович.
— Смотри, — сказала Жанна взволнованно и сжала Рустему руку. — Смотри же, смотри!
И рядом, по сторонам, напротив — везде уже закипал шумок, наши бежали к воротам татушников, и мяч вел Ильдар… но кто-то закричал: «офсайд! офсайд», — свистел судья, а Ильдар, ничего не слыша, добежал до ворот и ударил пушечным всесокрушающим ударом, и мяч затрепыхался в сетке.
И тогда он услышал издевательский хохот болельщиков ТАТУ и закрыл лицо руками…
Вскоре же татушники увеличили счет, а незадолго до конца игры забили еще один мяч. Болельщики их подняли невообразимый шум, пронзительно визжали поклонницы.
4— Идем пить пиво, — сказал Панкратов, — угощаю.
— Угощай, черт бы тебя побрал, — сказал Рустем, — угощай! Твои прогнозы не оправдались.
— Твои тоже, — весело сказал Панкратов, — угощай сперва ты, а потом я. А там поглядим.
— Там поглядят дружинники.
Ильдар сказал:
— Пойду с вами.
— Идем, идем. Но почему с нами?
— Георгий Степанович уже ушел.
— Да, но почему… — Рустем помолчал, глядя на братишку и вспоминая девчонку, что кричала «браво!», когда Ильдар забил гол. — Почему не с болельщицей?
— С Ирой? Ее держит возле себя папа, — он кивнул, и Рустем глянул и увидел девчонку с Мусавировым.
— Все ясно.
— Что все? Что все? — взвинтился Ильдар. — Ненавижу, когда людям ничего не ясно, а они говорят — все ясно.
— Ни черта мне не ясно, — сказал Рустем и крепко хлопнул его по плечу.
— Да ладно тебе, — пробормотал Ильдар.
Они подошли к павильону. Там было не пробиться, но буфетчица Циля Овсеевна заметила Панкратова, подала знак полной энергичной рукой.
— Надо с тыла, — сказал Панкратов, и они зашли с тыла и уселись перед дверями на огромных пивных бочках.
— Неплохо, — заметил Рустем. — Ты не смущайся, — сказал он Жанне.
— Конечно, неплохо, — обрадовался Панкратов.
— Я не смущаюсь, — сказала Жанна.
