Сергей Снегов - Двадцать четыре часа
— Неплохо мы с тобою поработали, Василий Петрович, — сказал он довольный. И, не удержавшись, по обыкновению прихвастнул: — Первое место в стране — начало хорошее, но лишь начало.
Очень скоро он показал, что все это были только слова. Добившись хороших показателей, он забыл, что победу нужно закрепить. Он совсем забросил производство. На шахте, на руднике, в цехах его неделями никто не видел. Он просиживал дни в лабораториях, не вылезал из опытного цеха, наезжал к проектантам, прямо из машины шел не в кабинет, а в технический отдел. Все это, конечно, сказалось — срочные бумаги залеживались, доклады в Москву шли неаккуратно, люди размагничивались. В результате обогатительная фабрика сорвала месячный план, срыв был незначительный, всего полтора процента не дотянула, но суть была не в этом, а в самом факте. Пришлось ему, Семенову, кое-кому хорошенько всыпать — это не понравилось. На бюро горкома заслушали доклад Маркова, содоклад Шадрина — Маркову поставили на вид, Шадрину влепили «строгача». Смешно и неприятно было слушать, как Марков, оправдываясь, наводил тень на плетень, лепетал что-то о технической политике, о завтрашнем дне, пытался уязвить Семенова словами: да поймите, надо крупные задачи решать, а вы в мелочах путаетесь.
— Основной закон у нас — план. Если не умеете закрепить успеха, вас надо призвать к порядку, — так сказал он, Семенов. И пригрозил: — Не повернешься лицом к плану, Алексей Антонович, примем более серьезные меры.
Марков уехал взбешенный. Но накачка подействовала — на следующий день он появился на обогатительной фабрике, провел собрание. Ему помогло и то, что в опытном цехе разработали новый метод — вместо классификаторов применили гидроциклоны. Марков весь механический завод перевел на производство гидроциклонов, успешно провел их монтаж на фабрике, это и спасло — классификаторы план начисто проваливали, а гидроциклоны оказались более производительными. Но уже после этого заседания горкома Марков по возможности старался не встречаться с Семеновым.
А затем произошел окончательный разрыв. Пришла правительственная директива сократить аппарат на двадцать пять — тридцать процентов. И тут сразу обнаружилось, что Марков ничего не забыл и ничему не научился. Сокращение аппарата было большой общественной кампанией, так ее понимал он, Семенов, — сокращаемых переводили на производство, направляли на курсы для переквалификации: безработицы не создавали. А Марков превратил эту работу в сведение личных счетов с неугодными ему людьми, и в горком снова посыпались заявления. Пришлось созвать специальное заседание бюро для рассмотрения этого вопроса. Он, Семенов, сказал там: «Хозяйственники путают, нам придется вмешаться в дело рационализации аппарата и взять его на себя». И он привел возмутительный факт, показывающий, как директива правительства превращается в свою противоположность: на медном заводе сократили несколько человек из аппарата, одновременно сократили и рабочих и значительно расширили лабораторию, службу контроля, автоматики и прочее.
— Это не сокращение аппарата, а раздувание его, — так сказал он на бюро.
Семенов никогда еще не видел Маркова в таком неистовстве. Чего только он не наговорил про Семенова! Тут были и его грубость, и непонимание им насущных задач технического строительства, и игнорирование интересов государства. Он наотрез отказался выполнять указания горкома — пока еще он директор комбината, он не позволит вмешиваться в свои распоряжения. Он дрожал от злобы, портфель в его руках трясся, губы побелели. Семенов ответил ему усмехаясь:
— Борись, Алексей Антонович, если силенок хватит. А сейчас имеешь решение бюро — придется его выполнить!
Вот тогда Марков и сказал при всех это свое: «Мира на конференции не жди, открыто пойду на тебя». Что ж, слово свое он сдержал, даже перекрыл обещание. Он не остановился перед прямым нарушением устава, стал сколачивать свою группку, агитировать против него, Семенова, вызывать к себе людей и настраивать их. Это была самая скверная, самая антипартийная работа — тайная. Кое-какие слухи о такой подготовке до Семенова доходили — его большая вина, это он должен признать, что не придал ей значения, не оборвал ее в самом начале, когда это еще можно было сделать. Он понадеялся на свой авторитет в городской партийной организации, а Марков нажал на заводские коллективы — на конференцию выбирали только его сторонников. Все было заранее запланировано, договорено, расписано по часам — против Семенова выступали, Семенова критиковали и провалили при голосовании. И при всем этом старались свой сговор сохранить в тайне — ни у кого не хватило партийного мужества встать и открыто дать ему отвод. Даже при голосовании резолюции — признать работу горкома удовлетворительной — только двое выступили против, вся группка Маркова голосовала за, сам Марков в президиуме выше всех тянул свою руку. Вот так обстоит дело с ответом на первый вопрос — как все это случилось? Это случилось потому, что они крупно поссорились с Марковым, что пришлось Маркову вправлять мозги, а он не стерпел этого.
Теперь второй вопрос: кто же был против него? Кто еще, помимо Маркова и его дружков, проголосовал на конференции против? На этот вопрос ответить легко. Против него были все те, кого он обижал — крыл, выносил выговоры, добивался понижения в должности. Но он обижал плохих работников. Значит, против него объединилось все самое беспринципное и безидейное, что было в их организации. А так как их организация в целом здоровая, крепкая, то много таких людей не нашлось: одни они решить исход голосования не могли. Что ж, понятно, их поддержали дружки, обманутые и сагитированные ими люди, — может, и тут был тайный сговор! И чтоб решить этот вопрос до конца, он должен вспомнить их всех, точно выяснить, кто голосовал против него и кто — за.
Он начнет с Лазарева. Лазарев голосовал за него. Это не подлежит никакому сомнению. Лазарев за него горой. Конечно, на конференции он выступал круто, очень круто, но таков уж Лазарев, он никому спуска не даст. Ведь Лазарев кто? Старый большевик, потомственный, отец его в царской ссылке погиб, сам он в партии с семнадцатого года. И потом — светлая, умная голова, знающий инженер, горный директор первого ранга. Нет ни одного другого человека, на которого бы он, Семенов, так опирался в своей работе, как опирается он на Лазарева, которого бы так любил и уважал, как Лазарева. И Лазарев его любит — встречает с улыбкой, берет его под руку, сам спускается с ним в шахту. Нет, нет, тут и думать нечего, Лазарев хоть и ругал его, а полностью за него, а за Лазаревым идут все коммунисты на шахтах — они тоже голосовали за него, Семенова, в этом он уверен. Следующая крупная организация — рудник. Там самая влиятельная фигура Ружанский — тихоня, нуда, но честный человек; он за Семенова, это неоспоримо. Никому другому он, Семенов, не сделал столько добра, сколько Ружанскому. Марков Ружанского недолюбливает, на каждом совещании ругает его за непонимание роли новой техники, за нерасторопность, отсутствие перспективы — много страшных слов выискивается для того, чтоб разнести Ружанского. И разве Семенов не остановил руку Маркова на самом размахе, когда тот собирался снимать Ружанского с работы за провал плана? А раньше, до Маркова, ведь именно он, Семенов, и добился для Ружанского ордена Ленина, когда правительство приняло решение наградить их комбинат в связи с десятилетием его существования — он сам, своей рукой, даже кляксу сделал, вписывая Ружанского в список. Значит, это тоже доказано — Ружанский за него. А за рудником — обогатительная фабрика. Там делами вершит Шадрин, начальник ведущего цеха, — фигура путаная и скользкая. Шадрин против него. Этот человек не сможет никогда забыть, как он, Семенов, влепил ему подряд два выговора — простой и «строгач» — за самоснабжение и бытовое разложение. И, если говорить правду, этого было мало: человека, открыто жившего с двумя женами, следовало из партии гнать, а не только выговоры ему выносить. Как он извивался на бюро, когда были представлены прямые доказательства, что он еще и с секретаршей жил. Правда, ловок — с женщинами пошаливал, порой крупно пил, а государственный план, кроме одного случая, не срывал, знал, что головой рискует. Вот он и помог возглавить всю эту группку карьеристов и лизоблюдов Маркова, всех тех, кому так доставалось от Семенова. Гляди на своих людей, Алексей Антонович: нечего сказать, хорош фундамент для твоей технической перестройки заводов — труха да гнилье. Нет, не честностью ты взял, а количеством голосов подвластных тебе людей.
Ну, а раз так, то ясно, что требуется делать. Тут сомнений быть не может. Допущено прямое антипартийное дело — создана тайная группировка, чтобы провалить на выборах его, Семенова, рекомендованного крайкомом в первые секретари. Об этом надо писать в крайком и ЦК. Конечно, придется говорить все начистоту, показать этих Шадриных и прочих такими, каковы они есть; возможно, и ему самому достанется, что до сих пор не заявлял о неблагополучии в отдельных звеньях парторганизации, но зато план Маркова, поначалу так удавшийся, начисто сорвется. Вот так: писать в крайком и ЦК, завтра же писать. Но писать не одному — это будет несолидно; нужно, чтоб его заявление поддержали самые видные, самые уважаемые люди организации, такие, как Лазарев, как Ружанский. Вот с этого и надо начинать — он вызовет к себе их двоих, вероятно они даже сами к нему придут, и они договорятся, как все это можно сделать. Да, Алексей Антонович, мира ты не обещал и не дал — ну, что ж, раз война, значит, по-военному: первый тур ты взял, а дальше — увидим.
