Борис Бондаренко - Залив Терпения (Повести)
3
Отыскав квартиру, Василий вдруг почти с испугом подумал: а что, если она не живет здесь? Сунув свертки под мышку, он торопливо потянулся к кнопке звонка, с силой надавил. Но вместо звонка послышалось тихое мелодичное звяканье, и он надавил еще раз. Снова звякнуло, послышались шаги, которые он сразу узнал, — ее шаги, — и Василий удивился тому, как вдруг заколотилось сердце.
Дверь открылась, и он увидел Таню.
— Здрассьте, Татьяна Георгиевна, не узнаете? — гулко забасил он в расчете на мужа и продолжал, не давая ей ответить: — Помните, года полтора назад встречались, вы еще книжки давали мне читать, объясняли… Вот случайно оказался в вашем городе, решил зайти, проведать. Извините, если что не так…
Таня спокойно, словно не узнавая, смотрела на него, и он уже с отчаянием подумал: «Забыла…» Но тут она улыбнулась, шире открыла дверь:
— Здравствуй, Вася.
И посторонилась, пропуская его. А он, войдя в переднюю, продолжал играть свою роль:
— Вы уж извините, если помешал, я ненадолго…
Таня засмеялась, и он обрадовался, узнав по этому легкому смеху ее, прежнюю, и с облегчением вздохнул, услышав:
— Хватит конспирации, я одна. Раздевайся, проходи.
— Фу! — радостно выдохнул Василий, свалил свертки прямо на пол и затоптался, освобождаясь от одежды. — А я боялся твоего мужа застать… Скоро он придет?
— Проходи, — словно не услышала вопроса Таня и усадила его в низкое, показавшееся Василию очень неудобным кресло. Сама села напротив, и Василий, разглядывая ее, отметил, что Таня пополнела, стала как будто еще красивее и что смотрит на него так спокойно, словно знакомство у них было шапочное.
— Ну, рассказывай, — откуда, куда? И борода опять, — улыбнулась она ему.
— Борода — что, ерунда, — смущенно пробасил Василий. — Сбрить — минутное дело.
— Ну, зачем же? Она идет тебе… Так откуда ты?
— С Севера, золотишко там добывали.
— А здесь какими судьбами?
— Да вот, это самое… из-за погоды. Посадили нас здесь, до утра продержат… Слушай, я там… это самое… коньяку принес, конфет… Может, выпьем за встречу?
Василий и сам чувствовал, что тон у него какой-то чересчур уж просительный. Он боялся, что Таня откажется, но она тут же согласилась:
— Немножко можно.
— Ну, это ты молодец! — обрадовался Василий и пошел за свертками.
Таня на низеньком столике собрала закуску, тонкими пластинками нарезала сыр, лимон, и даже кусочки хлеба выглядели какими-то очень уж тощими. И рюмки были чуть ли не с наперсток и с такими тонкими ножками, что Василий боялся притронуться к ним. «Как котенка, кормить собирается, — неодобрительно покосился Василий на это подобие еды. — А интересно, когда же это ее мужик заявится?» — не без тревоги подумал он, взглянув на часы. Таня, перехватив его взгляд, спокойно объяснила:
— Зря волнуешься — муж в командировке.
«Во дает!» — восхитился Василий и невольно подумал, что, может быть, останется здесь на ночь. Но тут же прогнал эту мысль — очень уж чужой и далекой казалась Таня. Она разглядывала его так, словно ничего, кроме его имени, не помнила и знать не знала, что это за человек сидит перед ней. А Василий на мгновение вспомнил ее тихий голос, шептавший какие-то ласковые благодарные слова. Но только на мгновение — очень уж непохожа была та Таня на эту, нынешнюю, сидящую сейчас перед ним.
— Не женился? — спросила она.
— Бог миловал.
— Так и бродишь по свету?
— Так и брожу.
— И не собираешься осесть где-нибудь?
Сказала так, будто мать у взрослой девки спрашивала — не надоело ли ей в куклы играть. Василий с вызовом ответил:
— А зачем? Мне и так хорошо.
Таня с сомнением посмотрела на него и явно не поверила, что ему так уж хорошо. Василий торопливо сказал:
— Ладно, чего насухую разговаривать, давай-ка выпьем… — И со значением добавил: — Помянем старое…
Таня выпила, не морщась, закусила лимоном и усмехнулась:
— Помянуть покойника можно, а старое — вспоминают.
Василий, задетый ее тоном, сказал, сдерживая злость:
— Где уж нам, со свиным-то рылом, в таких тонкостях разбираться.
Таня небрежно бросила, не глядя на него:
— Напрасно обижаешься, к слову так пришлось. Я воспитывать тебя не собираюсь. Да и не так уж ты не прав, ведь говорят же — кто старое помянет, тому глаз вон.
Это показалось Василию совсем уж обидным, он стал думать, как ответить ей, но тут в соседней комнате, за дверью, раздалось какое-то кряхтенье, а затем — чей-то тонкий жалобный голос. Василий не сразу понял, что это плачет ребенок. Таня быстро встала и пошла в комнату. Через минуту она вернулась с маленьким круглолицым человечком на руках, изумленно вглядывавшимся во все круглыми и темными, как спелые вишни, глазами. Таня, — с преображенным, светившимся радостью лицом, — прошлась по комнате, бережно прижимая его к себе красивыми сильными руками. Даже походка у нее изменилась — стала плавной, неторопливой. Остановившись перед Василием, она горделиво спросила:
— Ну, каковы мы?
— Это что же, твой? — спросил Василий.
— Нет, дядин, — радостно засмеялась Таня. И маленький человечек неудержимо заулыбался, качая большой головой, обнажая розовые десны с четырьмя торчащими в них зубами.
— Мальчик?
— Ну конечно, — сказала Таня таким тоном, словно во всем мире рождались одни только мальчики. — Сын, сынище…
Она поцеловала его в редкие темные волосы и сказала:
— Ну, ты посиди пока, а мы наши дела сделаем.
И ушла на кухню.
Василий прошелся по комнате, оглядел шкафы, туго набитые книгами, — многие были на каких-то иностранных языках, — чудные картинки на стенах, — видно, художник и рисовать-то как следует не умел, не сразу и разберешь, что намалевано, — машинально отметил, что мебель в квартире дорогая, даже занавески на окнах из какого-то плотного, красивого материала, из которого можно было бы, наверно, штук пять приличных платьев сшить.
Почему-то неприятно было ему, что у Тани родился сын. «Интересно, сколько ему? С год, наверно, крупный пацан…» И тут же Василий сообразил, что если так, то Таня наверняка была беременна, когда они встретились, и в изумлении покрутил головой: «Вот это да… Хват-баба… Решила, видно, погулять напоследок…» На всякий случай он все же спросил, остановившись на пороге кухни:
— Сколько ему?
— Скоро девять.
— И только-то? — удивился Василий. — Крупный мальчишка.
— А мы с мелочью не связываемся. Мы — такие…
Василий снова вернулся в комнату — и вдруг остановился.
— А когда скоро?
— Через восемь дней, — невнятно отозвалась Таня.
Василий стал думать — и вдруг его кинуло в жар. Жарко стало даже ногам, и руки сделались тяжелыми, горячими. Он выпил рюмку коньяку, тут же налил другую, зажевал невесомым ломтиком сыра. Стал считать, загибая пальцы на руках, и опять получалось то же самое — если Татьяна говорит правду, то забеременела она в мае прошлого года, когда они вместе были в Гагре, и этот большеголовый человечек мог быть только его сыном. Только его… Он выплеснул в себя еще рюмку и пошел на кухню.
Таня кормила ребенка кашей, вытирая ему рот после каждой ложки. Василий вгляделся в круглое лицо малыша — и без труда увидел его сходство с собой. Даже в маленьких, едва наметившихся бровках угадывался будущий разлет его собственных густых бровей, даже в улыбке почудилось ему что-то знакомое…
— Ну что, сосчитал? — спросила Таня, поднимая на него глаза.
— Мой? — спросил Василий.
— Нет, мой, — спокойно сказала Таня.
— Не шути, Татьяна…
— А я и не шучу. Это мой сын.
Василий опустился на стул и растерянно сказал:
— Вот так номер… Выходит, что я — папаша…
— Ну, какой ты папаша? — усмехнулась Таня, но, перехватив его взгляд, серьезно сказала: — Да ты не так понял меня. Твой это, чей же еще. Я уж думала, ты и так, без всякой арифметики догадался, да не сообразила, что с детьми ты дела никогда не имел.
— Как его зовут?
— Олежек.
— Олежек… — повторил Василий. Он все еще не мог до конца понять, что этот Олежек, о существовании которого он не подозревал еще полчаса назад, его сын. Сын… — Значит, Олег Васильевич…
Таня, снимая с сына крошечный фартучек, невозмутимо сказала:
— Ну, какой же он Васильевич… — И, поднимая и целуя его, весело проговорила, улыбаясь темным глазам сына: — Мы не Васильевич, мы Александрович…
«Какой еще Александрович?» — чуть было не сказал Василий, но спохватился и тихо спросил:
— А он… знает?
Таня промолчала, потом протянула ему ребенка:
— Подержи-ка, я немного приберусь.
