Владимир Пшеничников - Выздоровление
— Попрощайся теперь с трактором, — сказал Урюпин.
— Да вот, — смущенно пробормотал Николай.
От конторы их окликнули, приглашая на перекур, но Урюпин равнодушно прошагал мимо, а Николай не захотел отстать от соседа. Теперь и их палисадники было видно.
Возле колонки Урюпин остановился, сбросил мешок и попросил Николая нажать на рычаг. Подождав, пока сойдет вода, нагревшаяся в стояке, сосед расправил на плечах рубаху и подставил потную шею под тугую струю.
— У-ух-ха-ра-шо!
— Ну, и буйвол ты, Тимоха! — не удержался Николай.
— Теперь нормально, — слегка промокнув шею и лицо кепкой, солидно проговорил Урюпин.
От колонки Николай разглядывал свой дом, искал перемены. Пыльная сирень и клены с сухими верхушками загораживали окна, но по крайнему было видно, что Катерина перекрасила рамы белилами. Что-то там, за этими перекрашенными окнами делалось сейчас…
— Слышь, сосед, — уже перед самым палисадником буркнул Урюпин, — а твоей дома нету, наверное.
— Почему? — Николай приостановился.
— Да она этим… «дикой» бригаде обеды варит.
«Да ты что?!» — чуть не выпалил Николай и схватился свободной рукой за штакетину.
— Ну, пока, — обронил Урюпин.
Николай только кивнул ему, отрывая руку от изгороди. «Обеды варит…»
На сенной двери висел замок, Николай тронул его недоверчиво и огляделся. Двор показался чужим, неприбранным. Клочки соломы валялись повсюду, возле хлева высилась куча пересохшего навоза. Николай ударил ладонью по измятым пыльным штанинам, по плечам, подогнув колени, заглянул под кирпичик у крыльца. Ключ оказался на месте. «Какой обед, когда скоро ужин», — подумал он и сам понял, что глупо: ведь и ужин надо варить…
Глава 4
ДО́МА-ТО ДО́МА…
Окно на кухне по летнему времени было наглухо залеплено куском обоев, и пришлось задержаться на пороге, чтобы привыкли глаза. Николай повесил на крюк пиджак и авоську, присел на топчан, чтобы снять ботинки. В холодильнике «Апшерон» громко завывала вьюга, и слышен был торопливый ход часов с двигающимися кошачьими глазами.
Николай заглянул в горницу, в такой же полумрак, и в глаза ему неприятно, вызывающе даже бросилась постель на полу с двумя подушками в изголовье. Летом они вообще-то всегда на полу спали, отворяя по ночам окна… Николай вдруг вспомнил, как несколько ночей подряд ему снилась в больнице нераспечатанная пачка «Севера». Лежала она себе на шифоньере… Николай поднял руку и, точно, нащупал ее, обросшую пыльным пушком, подержал в руках и отбросил поглубже.
Теперь он заглянул за шифоньер, в их «спальню». Кровать была оголена, только в головах лежала свернутая старая телогрейка, да облегала сетку тонкая детская пеленочка. Возле самодельной, еще отцовой тумбочки громоздилось белье, приготовленное или собираемое изо дня в день для стирки. Николай сначала присел на койку, а потом и лег, с облегчением вытянувшись во всю длину. Сетка под ним почти не прогибалась. В голове еще шумело от городской канители и езды в автобусе, и тело сразу как-то расплылось, обмякло в покое…
Николаю показалось, что он тут же проснулся и услышал громкий шепот Катерины и шлепанье босых Витькиных ног по полу.
— Папка спит? — совсем рядом спросил Витька.
— А ты зайди, разбуди его, — подсказала Катерина. — «Здо-ррово!» скажи. Как ты теперь «ррэ» выговариваешь, ну…
Николай, не сдержавшись, хмыкнул и заскрипел сеткой кровати.
— Это кто меня будить собрался? — громко спросил.
— А мы думаем, кто это наш дом отомкнул… Заходи, сынок, — Катерина включила свет в закутке и подтолкнула вперед Витьку.
Николай сел, свесив ноги.
— Здррасьте! — сказал Витька, притыкаясь к отцовым коленям.
— Ух ты! Ворона, наверно, научила?
— Сами научились, скажи…
Николай быстро взглянул на жену и подхватил сына на колени.
— Принеси-ка нам, мать, коробку.
Катерина послушно вышла, а Николай, вспомнив Тимкино известие, уже не знал, что говорить сыну.
— Ух ты, карапет! Ды-ды-ды-ды, — забормотал он, тыкая Витьке в бок «козу».
Сынишка, слабо улыбнувшись, соскользнул с колен.
— Че ж нам папка из города привез? — игриво спросила Катерина, внося помятую, загрязнившуюся коробку. — Ух, какой пистолетик! Ну-ка застрели нас!
Витька взял игрушку и, прижав к маечке, стал смотреть на нее.
— Ну-ка щелкни, — невольно подавая в тон жене, сказал Николай, но сбился, и в носу у него защипало.
Витька щелкнул пистолетиком.
— А этого волка куда прилепим? — спросила Катерина.
— На костюмчик, — взглянув на значок, серьезно сказал Витька.
— Ну, беги, кур тогда постреляй, — подтолкнув его, предложила Катерина. — А туфли мне?
«Я с базара, что ли, приехал?» — подумал Николай.
— Легкие. Малы небось.
— Тридцать восьмой.
Жена вытащила обувку из коробки, развязала шнурки и прицелилась мерить.
— Погоди, — остановил ее Николай.
— Почему?
— Да нога-то…
— А-а, все равно для работы.
Катерина сунула в белое нутро полуботинка серую от пыли ступню, притопнула.
— Слава богу, хороши.
Николай качнулся на койке.
— Ну, и как ты, чего? Совсем приехал? — отложив обнову, спросила жена.
Глядя на ее полную шею, открытую загорелую грудь, Николай сжал зубы и спросил коротко и с вызовом:
— А вы?
— Да мы-то, — потянула было Катерина.
— К «диким» зачем пошла? — оборвал ее Николай.
— А чего мне ждать оставалось? Пошла. Иди, глянь: холодильник с мясом.
— Ну, и что?
— И заплотют хорошо.
— Это я знаю, как они платят.
— А знаешь, чего тогда спрашиваешь, — обиделась Катерина. — А если что, то я вон с собой Витьку беру…
Николай хмыкнул, намереваясь подняться с койки.
— Да мне Сурик сам сказал: «Не думай, Катя, Колькину жену не обидим». Они же тебя искали, как на свинарник перешли…
— А нашли тебя? — Николай поднялся, и Катерина опустила руки. — Ладно, помоюсь я.
От последних слов жены Николаю стало полегче, посвободней. Главное, она, кажется, не врала, не юлила.
Мыться Николай пошел во двор и заметил, что день уже сильно склонился к вечеру.
— А сколько же время? — спросил он вышедшую следом жену.
— Да уж восьмой доходит. Или девятый…
— Ничего себе! Чем же я теперь ночью заниматься буду? — Николай скосил на Катерину повеселевшие глаза. — Витька, правда, что ли, корью переболел?
— Ох, правда, недели три с ним мучилась. Сыпи этой только что на ногтях не было. Ладно еще не работала, все с ним да с ним, а, говорят, осложнения уж больно страшные бывают. И раскосые делаются, и глупые…
— Денег никаких за меня не получала?
— Да было там рублей сорок.
— Ну, ничего, больничный закроют, работать начну. А ты бросай это занятие, срамиться нечего.
— А мне, думаешь, больно глянется? Про них ведь чего только не говорят. Может, и про меня уже брешут.
— Не ходи завтра — и все.
— Да что ж я, за спасибо эту орду кормила? Вот так ничего себе! Богач какой…
Спорить Николай не стал, спорить он, что ли, домой приехал… Витька был где-то на улице, Катерина взялась мыть полы, и он, все больше увлекаясь, все свое подворье облазил, примечая изъяны, вынес мешанину бойкому остроухому поросенку, которого Катерина каким-то путем завела без него, бросил принесенной с огорода травы теленку, подозрительно обнюхавшему его, — ну, только что кур не перещупал, пока, подоив корову, не позвала Катерина на ужин.
На столе в кухне парила глубокая сковорода с картошкой, рядом стояло молоко в банке и чашка отмытых базарных огурцов. Николай сел на обычное свое место в углу, взял на колени Витьку.
— Ну, и даст он тебе поесть? — сказала Катерина. — Садись, сынок, на свое место.
— Пусть сидит, — улыбнулся Николай. — Из папы теперь едок…
— Че? — не поняла Катерина. — А-а, да… И долго еще зарастать будет?
— Да кто его знает, я не знаю… Налей мне кружку молока.
— Тогда уж лучше парного…
Разговаривали мало, Николай только с Витькой перемигивался.
— Да-а, едок, — сказала наблюдавшая за ним Катерина. — Ладно, буду что полегче варить. Нынче как-то не сообразила. Да тебя ведь еще в бане надо отмыть! Ну, это мы завтра. А тебе как же, ни поднять, ни опустить — ничего?
— Вообще-то нежелательно, — виновато ответил Николай.
— Ну, ладно, лишь бы заросло, — обнадеживающе заключила Катерина.
После ужина она начала стелить постели, а Николай вышел во двор. Хорошо ему было на вечернем воздухе. Остановившись посреди двора, он слушал возню скотины и птицы, дальний смех и повизгивание молодежи на улице. Прохладный воздух овевал его, делал легким, здоровым, и он, словно запнувшись в своих размышлениях, поспешил в дом.
