Валентин Селиванов - Свадебные колокола
Веня ничего не ответил. Да и что ответишь, когда нажимают на совесть.
— Всё понимаю. Всё, — говорил Гуревич. — Сегодня суббота. Ваша бригада без выходных сидит целый месяц. Но мы скоро сдаём трассу. Войди в моё положение.
Он ловко, по-женски выжал рубашку, стряхнул с неё остатки воды и повесил сушиться на самодельную вешалку, прицепив её к тонкой трубе.
Веня безнадёжно молчал.
— Ты не серчай и не дуйся, — устало попросил начальник колонны и шумно закашлялся в красный волосатый кулак. — Синоптики снег и пургу предсказывают, а у нас уголков для опор нет. Кажется, мелочь…
Гуревич тяжело вздохнул и на какой-то миг превратился в старого обиженного человека, покинутого женой. Ушедшие жёны, как и истраченные деньги, обратно не возвращаются. Так когда-то случилось и с Гуревичем. Он уселся на полке рядом с Веней.
Он славный малый, подумал Веня. Круглая дура та женщина, которая его бросила. Хорошего человека бросила, а к дураку, верно, ушла. Глупые женщины.
Веня поднялся с полки и ответил:
— Чего там… поеду сегодня.
— К тебе в машину войдёт полторы сотни ящиков, а нам больше и не нужно.
— Хорошо.
— Ты только пробей в управлении разрешение. У нас лимит кончился. А на обратном пути загрузишься на узловой. У тебя там много знакомых, помогут.
— Что ж, выходит, я без шофёра поеду? — удивился Веня.
Гуревич тоже удивился и посмотрел ему в глаза. Потом он скрестил на груди руки, ну вылитый Дон-Жуан, и сказал:
— Как собрание, ты больше всех дерёшь глотку — три профессии… Куда смотрит дирекция? Бюрократов на мыло!
— Я что? Я только спрашиваю. Что, и спросить нельзя?
— А я вот отвечаю — не девчонка, справишься: знай крути по тайге. У нас сейчас каждый человек на вес трактора.
— Хорошо. Я один поеду, — согласился Веня и пошёл к двери.
— Обожди.
Гуревич полез в тумбочку, в которой был такой беспорядок, что только он один мог в нём разобраться.
Он достал из-под вилок, газет, чертежей, рюмок и ножниц какой-то свёрток и протянул его Калашникову:
— Держи. Из области прислали. Не зря, выходит, ты весь отпуск играл в шашки.
Веня развернул свёрток и увидел новенький «Зоркий». Фотоаппарат светился и блестел, как солдат на смотре.
Роскошная игрушка, подумал Веня, она как раз кстати. Не зажилили, прислали всё же.
Он улыбнулся и сказал:
— Мы тогда с главбухом поспорили. Он клялся и божился, что мне никогда в жизни не занять первого места.
Гуревич тоже улыбнулся. Он помнил этот случай: проиграв пари, главбух всё воскресенье ходил босиком, как беспризорник, держа в руках свои парусиновые туфли. Таково было условие пари, которое он сам предложил. Ну и Тимощук! Ну и главбух у него!
КОСТЯ — КОМСОМОЛЬСКИЙ БОСС
— Салют, Венька!
— Не забудь привезти пива!
— Обнимай цивилизацию!
Такими выкриками мальчишки сорок первой колонны провожали его в город.
Все они уже приготовились к танцам и выглядели настоящими пижонами. Веня привык видеть их грязными, перепачканными, в старых пимах и изношенных сапогах, в распахнутых спецовках, срок которых давно прошёл, с маслом от провода под ногтями, и они всегда при этом грубо ругались и спорили, не щадя гордости и самолюбия друг друга.
А теперь они были совсем другими, какие-то выходные, как пёстрые обложки новых журналов. Кое-кто из них успел отдать дань глупому закону или дурацкой привычке, как хотите, — «дёрнуть по махонькой» перед танцами.
Горбоносый Филин, в чёрной пиджачной двойке, в шёлковом галстуке, который держался на месте блестящей булавкой с цепочкой в форме кинжала, с аккордеоном в руках, довольно улыбается. Это как раз про него придумали — элегантный, как рояль. Как же ему не улыбаться? Веня уедет, и Филин будет весь вечер танцевать с Аней-радисткой. Ну и пусть танцует. Ему не жалко. Только цветы достать Ане зимой в самый-то мороз может один Веня. Если она и выйдет замуж за Филина, он всё равно будет доставать ей розы. Пусть Филин ревнует. Где и как Веня достаёт цветы, это его секрет. Секрет-то очень простой.
Мне не хочется раскрывать его — обидится ещё Веня. Да и нужно беречь доверенные тайны, даже совсем меленькие и простые. И, кроме того, все чужие тайны — как буквы в книге, сами по себе они ничего не значат.
Боря Зарян, шелестя блестящим итальянским плащом, подошёл к Вене и сказал:
— Ты сигарет прихвати обязательно. Этих, с розовым фильтром. Столичных. Ящика два бери смело. Потом рассчитаемся.
Папа Чингис забросил в кузов машины помятую бочку с бензином и протянул Вене широкую тяжёлую ладонь, в которой можно было спрятать арбуз.
— Бывай, жеребёнок, — сказал он, доставая из-за пазухи внушительную пачку писем. — Все авиа отправь. И по каждому адресу ударь по телеграмме, мол, кончаем трассу, перебираемся на Саяны, шлём ноябрьские поздравления. И переводы заодно, — и папа Чингис протянул солидную пачку денег.
Подошёл и Гуревич в накинутом на плечи полушубке, из-под которого выглядывала свежая белая сорочка.
Успел уже погладить, подумал Веня. Ну и хитрая же морда этот Гуревич. Какие могут быть танцы? Его теперь до ночи за уши не вытащишь из клуба.
Начальник колонны бросил в кабину бумажный пакет и на молчаливый вопрос Вени ответил:
— Пригодится. Всё вас учить надо.
Калашников захлопнул дверь «ЗИЛа», и машина взяла разгон.
Проезжая мимо последних вагончиков, Веня увидел сквозь боковое стекло рыжего Костю с трубой на плече.
Костя Луньков, тоненький, с покатыми, как у бутылки, плечами, был в колонне комсомольским боссом, бессменным секретарём и лихим заводилой. Но если кто даст маху, тогда держись, брат! Костя беспощадно разорвёт твою душу на мелкие кусочки и развеет эти кусочки по ветру. Все очень любили Костю, хотя откровенного разговора об этом никогда не было. Это было ясно и без разговоров. Его два раза приглашали работать в обком комсомола, и каждый раз Гуревич уезжал скандалить на неделю в область. Ну и доскандалился до выговора. А как тут не скандалить? Их ЛЭП-500 — ударная стройка. В колонне шестьдесят четыре человека и пятьдесят из них — комсомольцы. Нынче уж такое время — предъявите талант и комсомольский билет.
Костя был маленький, юркий, его, как пчелу, можно было уложить одним ударом. Но ни разу на Лунькова никто не поднял руку, хотя не было в колонне ни одного человека, которому бы от него не доставалось на орехи. Костя никогда не бегал за каждым с просьбой уплатить ему взносы. В день получки все пятьдесят молодцов аккуратно рассчитывались с ним, расписываясь в ведомостях.
И никто не удивился, когда Луньков в тайге нос к носу встретил медведя, имея в руках один топор. Медведя он на санях привёз в колонну, а шапку, на которой была медвежья кровь, выбросил, не смог больше носить.
Рыжий Костя стоял у вагончика и орал во всю глотку:
— Эй! Венька! Обожди!
Он подбежал к остановившейся машине, придерживая на плече трубу, и открыл дверцу кабины. Потом он снял с плеч трубу и попросил:
— Прихвати с собой инструмент. Подлатать надо.
— Ну куда я с ней? — горько и виновато сказал Веня. — Буду я с этой дурой таскаться! — Ему так не хотелось брать эту проклятую трубу.
— Будет болтать.
— Не возьму.
Костя надел трубу обратно на плечо и обиженно сказал:
— Пищишь вечно — эстрадный джаз, культурный отдых, музыкальное кафе, а как дело… Да трубу при тебе за пять минут сделают.
Костя был в майке. Он, верно, сейчас гладился, чистился, готовился к танцам. У него всегда каждая минута была на учёте и расписана, как у министра финансов.
Веня вздохнул и ответил:
— Давай.
Машина отъезжала от посёлка, и, провожая его, в кабину к Вене донеслась издалека песня:
До свиданья, белый город,
С огоньками на весу.
Через реки, через горы
Мне на речку Бирюсу…
Они хорошо умели петь. Были бы песни, а исполнить их они смогут лучшим образом. Когда поднимешься на высоту и у твоей головы синее пушистое небо, как мягкая подушка, так и хочется положить на неё голову, а под тобой тайга, дороги, люди, разве не запоёшь?
Вене стало немного грустно. Он развернул одной рукой пакет Гуревича и увидел зелёную флягу со спиртом, буханку серого хлеба и большой кусок варёной колбасы.
Милый парень этот Гуревич, подумал Веня, он никогда не будет дерьмом. Приятно работать у такого. Вот только хитёр он, сатана. Ведь мог послать за этими уголками кого-нибудь из отдела снабжения. Сатана Гуревич. Добрый, хороший сатана. А если бы не был он сатаной, ничего хорошего у них в колонне не было. И Кости не было. А Костя — парень гвоздь. Разве мне трудно эту трубу починить? Чёрт с ней, с этой трубой. А ребята у нас все — гвозди. Это истина.
СЫН ВЫБИРАЕТ ОТЦА
Пронеслись за окном тихие безмятежные сумерки, и мягко пришла ночь.
