Евгения Изюмова - Аттестат зрелости
- Смотри-ка ты, почти к самому дому подвезли, - пошутил мрачно Игорь, выходя из патрульной машины,
- Погоди, может, тебе сейчас не до дома будет, - зловеще пообещал милиционер.
Игорь передернул плечами: да, влип в историю. Ох, и достанется же ему: и от матери с отцом, и от Ольги. Девушка презрительно посмотрит на него, и скажет: «Эх, ты!», - а Игорю потом хоть с камнем на шею в реку: Ольга надуется надолго.
Милиционер сдал задержанных хмурому дежурному с сержантскими лычками на погонах, коротко объяснил, в чем дело, выложил отвертку, найденную у Фитиля, и вновь уехал на патрулирование.
Дежурный раскрыл журнал, вписал время и дату, спросил, хмуря брови:
- Тэк-с... Свидетели кто?
- Да мы, вроде... - поднялся все тот же, с черной косой челкой на лбу, что согласился стать свидетелем в парке.
- Фамилия, имя... отчество... адрес...
- Юрий Иванович Торбачёв, токарь с механического, а это, - он показал рукой на плечистых парней, - это наша бригада, а я, значит, бригадир. Записывать всех будете?
- Обязательно, - было видно, что эти мелкие происшествия очень надоели сержанту, а происшествий немало - вон какой журнал толстый.
Токари всё коротко и ясно рассказали, похвалили Игоря.
Потом дежурный расспросил Оленькова и отпустил его, заставив расписаться под тем, что записал на листе бумаги.
- Иди домой, - доброжелательно кивнул. - Если понадобишься, вызовем. Да не броди по улицам-то, время позднее, домой иди. А вы погодите, - осадил сержант токарей, увидев, что и они поднялись. - Я еще с этими субъектами не поговорил, - показал дежурный на Фитиля и Окуня. - Посидите, ребята, малость...
Игорь ушел, а Окуня охватил страх: Оленькова отпустили, а его оставили, и неизвестно, насколько.
- Начнем с тебя, что ли, - сказал сержант Окуню, разглядывая его суровыми глазами, и ни капли сочувствия не было в его взгляде, даже голос стал злее.
Окунь вздрогнул, внутри у него все задрожало то ли от страха, то ли хмель выходил, но Васька старался держаться нагловато, презрительно щурился на сержанта.
- Фамилия... Имя... Отчество...
Васька все четко произнес, и дежурный удивленно вскинулся:
- Окунь? А хирург Вера Ивановна Окунь кто тебе?
Васька покраснел и опустил голову.
- Кто же тебе Вера Ивановна?
- Мать, - прошептал Васька, еще ниже повесил голову, сгорбился.
- А не обманываешь? - недоверчиво спросил дежурный.
- Не-а, не врет, - ответил за Ваську Фитиль и засмеялся. - Уж сделай снисхождение, гражданин начальник, вдруг под нож к ней попадешь, зарежет ведь за сыночка!
Сержант прикрикнул на Фитиля:
- Ты, Никулин, помолчи, с тобой разговор особый будет! - и он показал Фитилю остро заточенную отвертку: - Это что?
- А чо? - ухмыльнулся Фитиль. - С работы шёл и прихватил, дома надо утюг починить. Так за отвёртку на работе ответ будет, а не тебе спрашивать!
- Утюг чинить? - сержант схватил карандаш, привстал из-за барьера, чтобы было видно всем, и начал чинить карандаш сначала нижним концом отвертки, потом боковыми гранями: аккуратные стружки сыпались на лист бумаги. - Утюг чинить, говоришь? - уже ехидно повторил сержант, глядя, как удивленно открывали рты Окунь и ребята-токари.
Фитиль молчал, понял, что дело принимает серьезный оборот.
- Тэк-с... холодное оружие это называется, Никулин. А ты, между прочим, поднадзорный пока. Или забыл?
Фитиль попробовал улыбнуться по-прежнему нагло, но получилось жалко и криво:
- Да ладно тебе, Никитич... Холодное оружие, холодное оружие! Какое же оно холодное - отвертка это...
-Я вам, Никулин, не Никитич, - официально вдруг заговорил сержант, - Ну-ка, ребята, посмотрите, что это такое? - обратился он к токарям. - Что это за инструментик?
Токари осмотрели острые грани. Торбачев даже пальцем провел - остро ли, как делал, проверяя заточку резца, и присвистнул:
- Вот это да!
- Отвертка! Да ничего этой отверткой не сделаешь, шуруп испортишь, - растерянно сказал один из его товарищей.
Дежурный словно ждал этих слов и припечатал журнал ладонью:
- Вот так-то, гражданин Никулин Виктор Федорович, пятьдесят четвертого года рождения, освобожденный досрочно-условно. Теперь мы и с вами подробненько побеседуем.
Дежурный отпустил Окуня, взяв с него подписку о невыезде из города, и Васька дрожащей рукой расписался на бланке.
- Иди домой, мать, наверное, уже волнуется, - миролюбиво сказал сержант.
Окунь хотел возразить, что мать уже давно за него не волнуется, он - не пацан, но промолчал.
Они были в комнате вдвоем: дежурный и Васька. Токари ушли, Фитиля отвели в камеру предварительного заключения.
- Что же ты, парень, творишь, - спросил дежурный, и Васька увидел, что глаза у сержанта совсем не злые, а усталые и добрые, и лет ему, видимо, уже немало - голова почти седая.
Васька молчал.
- Мать у тебя - золотой человек, а ты ее позоришь. С Никулиным связался, пьешь, наверное... Какой он тебе друг?
У него две судимости, вот опять получит свое, а тебе не такие друзья нужны... Вот Оленьков, вы с ним из одной школы, даже из одного класса, почему ты с ним не дружишь? На девчонку-малолетку напал, парнишку ударил... За что?
Васька молчал. Да и что он мог сказать? Ему порой и самому было противно с Фитилем, но кто-то, внутри его сидящий, толкал к нему. Всем назло, И одноклассникам, и матери, и учителям. Он старался держаться независимо, даже порой нагло, хамил всем подряд, и некоторым девчонкам на танцплощадке, это даже нравилось. А в классе, он это знал, его не любили.
- Что же ты молчишь, Василий?
- А что сказать? Расплакаться – «дядя, я больше не буду»? Я ж не первоклассник.
- Вот и обидно: вон какой здоровый, а ничего не понимаешь. А мать не обижай. Я ей, знаешь, до конца жизни буду благодарен. Вот такой же, как Никулин, порезал меня, и если б не Вера Ивановна... Ну, ладно, иди.
Окунь вышел из отделения, постоял немного у ярко горевшей надписи «Милиция» и побрел домой. Автобусы уже не ходили, но Васька вышел к ближайшей автобусной остановке, постоял, ежась, и побрел дальше.
В городе была тишина, только на станции, далеко, постукивали вагоны, свистели тепловозы. От этой тишины, от черноты осенней ночи Ваське стало до жути страшно. Слезы подступили к глазам, потекли сами собой, и он шел, не разбирая дороги, по середине улицы, ориентируясь лишь на размытый свет уличных фонарей.
Он был обижен на всех. На Игоря, что стукнул его. На мать, что прогнала отца. На отца, который совсем забыл, что живут на свете два его сына - Василий и Валерка, что они любят его, а его любовь проявляется в ежемесячных сторублевых переводах - отец, Васька знал это, не платил алименты по решению суда, а сам высылал деньги. Но разве в деньгах дело? Вот пришел бы Васька домой, а там - отец, и Васька бы ему все рассказал...
Васька чувствовал себя таким несчастным, что зарыдал почти во весь голос, а слезы текли и текли по лицу горячими струйками...
Вера Ивановна не спала. Уже давно замолчал радио-динамик на кухне - ее своеобразный будильник, по которому она и вставала и ложилась спать. А Василия всё не было. Где он?
Ох, как тяжело Вере Ивановне! Она думала, что стоит лишь первый год пережить разрыв с мужем, а потом будет легче. Но легче не стало.
Тот год вспоминался ей в мельчайших подробностях, день за днём. И самое первое время она всё думала, анализировала свои взаимоотношения с мужем и не могла понять, почему так произошло. Почему?! Ведь любил её Павел, это было очевидно, ухаживал трогательно и нежно. Им, студентам институтов: ему - инженерно-технического, ей - медицинского - все казалось прекрасным, а их любовь - вечной... Шли годы, рождались дети. Она всё крепче привязывалась к мужу, гордилась им, а он, оказывается, всё больше отдалялся. Когда произошло что-то такое, что в их отношениях появилась трещина, выросшая в бездонную пропасть, которую не перешагнешь, не перепрыгнешь? Когда?
Вновь и вновь Вера Ивановна перебирала в памяти их жизнь, искала свою вину, ведь, наверное, и её вина была в случившемся. И не находила. Разве она не заботилась о детях, о муже? Заботилась... Разве не старалась, чтобы их семья жила лучше, а потому брала и сверхурочные дежурства, и работала на полставки на заводе. Старалась... А он? Он сидел в это время дома и смотрел телевизор, а когда она приходила уставшая после дежурства, ворчливо пенял, что не готов обед, что не выглажены брюки, что вот она не проверила домашнее задание у Васи, и он получил двойку...
А дети? Разве ей не хотелось, чтобы мальчишки были ближе к отцу, чтобы были постоянно с ним? Хотелось... А он? Он читал, лежа на диване, и отмахивался от вопросов Васи, а потом и Валерика, и сыновья шли к ней. Она отвечала, как могла, иногда хитрила, посылала их к отцу, ссылаясь на незнание. Впрочем, она и в самом деле не знала марок легковых автомобилей, про которые спрашивал Вася: для неё автомобили все были на одно «лицо». Но старший сын быстро разгадал её невинную хитрость, и когда слышал от Веры Ивановны: «Извини, я не знаю, спроси у папы»,- уходил в свою комнату, не подходя к отцу. Веру Ивановну это тревожило, она переживала, что у Васи нет контакта с отцом. А Павел? Его, это, видимо, совсем не волновало.
