Фаина Оржеховская - Всего лишь несколько лет…
Три года назад, когда мужа Евгении Андреевны арестовали, Ада постепенно стала отдаляться от нее, и затем знакомство само собой прекратилось. И все же она обрадовалась, увидев Женю в Москве.
И опять посыпались торопливые вопросы:
— Как Витенька? Совсем большой стал? В каком он классе?
— В седьмом.
— А посмотрела бы ты на Андрея! Он уже в девятом.
— Напрасно ты смущаешься, Ада.
— Голубчик, если бы ты только знала…
— В конце концов мы были с тобой не так уж близки, а рисковала ты многим.
— Главным образом, я из-за мужа. У него такое положение. Но мы справлялись… о тебе. — Ада приложила платок к губам. — Скажи мне только: ты не получала известий?
— Нет.
— Ни разу?
— Ни разу.
— Может быть, это как раз и значит… что есть надежда.
— Довольно странное предположение. Но тебя ждут. И мне пора.
Рабочие уже выгрузили все вещи.
— Извини, — засуетилась Ада. — Но я обязательно зайду навестить тебя, и скоро.
И она значительно кивнула, а Женя пошла к воротам.
В стороне двое мужчин обнимали друг друга.
— Значит, это ты! — восклицал Битюгов. — Тульский беспризорник!
— Он самый.
— Как тесен мир! Я говорю Оле: «Это он, Николай Вознесенский, я не могу ошибиться, хоть и двадцать лет прошло». Ты откуда же свалился? Из Харькова?
— Точнее говоря, из Рима. Там был конгресс. А вообще я жил в последнее время в Новосибирске.
— Ну и ну! Помнишь смоляной котел у Биржи труда?
— Уютное местечко, как не помнить!
— А все же спасало от морозов.
Лицо у Вознесенского усталое, в мелких прожилках, и волосы уже с легкой проседью, хотя он старше Битюгова всего на четыре года. Но он моложав, как все белокурые. И по его сухим чертам можно узнать прежнего подростка.
— А мы читали о тебе, Николай. Ты получил орден. Я так обрадовался, у меня гора с плеч. Значит, туберкулез уже не так страшен?
— Именно не так. Но страшен. Впрочем, дело идет на лад.
— Да-да. И я в тебе кровно заинтересован. Моя Оля… Ну, да мы еще успеем переговорить.
Трое из флигеля — Витя Грушко, Маша и их подружка Дуся Рощина — стояли во дворе и смотрели, как заселяется новый дом.
— Там везде газ, — сообщала толстенькая Дуся, — примусов нет, на кухне тишина. И мусора — ни-ни. Откроешь дверцу, бросишь, чего не надо, — ветерок подхватит, и все.
— Абсолютно преувеличено, — с важностью заметил Виктор и тряхнул чубом. — У нас еще не умеют строить как следует.
— Ага! — сказала Дуся.
До самого вечера к дому подъезжали грузовики и легковые машины. Вот выпорхнули на мостовую хорошо одетая женщина со свертками в руках и девочка в шляпке грибком — уменьшенная копия своей матери. Она капризно отмахнулась, когда та спросила ее о чем-то.
— Она, кажется, не рада! — удивленно шепнула Маша.
— Буква «П»! — сказала Дуся и опустила углы губ.
Последний грузовик уехал, а Маша все еще ждала чего-то, то и дело прикладывая ладони к пылающим щекам.
— Замечательный дом!
— Все новое кажется экстраординарным, — сказал Виктор.
— Что? — переспросила Маша.
— А потом разочаровываешься…
Высокий юноша с саквояжем в руках прошел мимо, мельком взглянув на Машу.
— Где ты пропадал, Андрей? — крикнула сверху дама, которая раньше разговаривала с художницей. — Я жду.
— Что? — опять спросила Маша.
Недавно они смотрели «Синюю птицу». Поэтому Виктор сказал:
— Хватит любоваться на чужое жильё, как… Тильтиль и Митиль.
— Хватит, — сказала Дуся. — И пора по домам.
Виктор ушел, но Маша уговорила Дусю постоять еще немного во дворе.
— Ну, а теперь идем, — сказала Дуся.
— Подожди.
— Все уже. Никого больше нет.
— А вдруг кто-нибудь выйдет?
— Зачем? Что он тут забыл?
Маша вздохнула.
— Ну ладно, идем, — сказала она.
— И так насмотрелись.
Но Маша не согласилась с этим. И позднее, когда в новом доме зажглись огни, она подошла к окну своей комнаты.
«Красивое имя… — думала она. — Но где это? Слева, на третьем этаже… А окна? Те или эти?»
Все девять этажей были ярко освещены. И на дворе было светло. Особенно выделялась большая липа, стоявшая посередине двора. Она приветливо шелестела листьями.
Глава шестая
ПРИЯТНЫЕ И НЕПРИЯТНЫЕ ЗНАКОМСТВА
Двор раньше был запущенный: сквозь камни росла трава. А любимица всех жильцов — большая, раскидистая липа напоминала о даче, о саде. В самое жаркое время было прохладно в ее тени.
Теперь город приблизился, наступал.
Рядом со штабелями дров, заготовленных на зиму, свалили большую кучу угля, возле дровяного сарая открылась котельная, а рядом — гараж, откуда с фырканьем выкатывались машины.
Двор заполнился детьми нового дома. Через двор они пробегали в школу, а маленькие играли под липой, уже растерявшей листья.
Машу перевели в новую школу, и она была бы совершенно счастлива, если бы не ее соседка по парте.
Эту девочку она видела в день заселения, капризную, чем-то недовольную: «буква „П“» — как назвала ее Дуся. И с того же дня Маша невзлюбила ее. А между тем Антонина Реброва многим нравилась. Классная руководительница называла ее «маленькой женщиной». Чистенькая, беленькая, с нежной кожей, с волосами цвета меда, Нина (она почему-то не позволяла называть себя Тоней) держалась как взрослая. И говорила по-взрослому — законченными, определенными фразами; и всегда казалось, что она насмешливо переспрашивает собеседника, как бы не доверяя его словам.
Это чувствовалось в интонациях: «Вот как?», «Смотри-ка!», «Забавно!», «Расскажи кому-нибудь другому!» Сомнения слышались во всем, что говорила Нина, в ее вопросительно-высоком голосе. И ее манера высоко поднимать брови усиливала это впечатление.
Машу угнетало чувство, которое внушала ей эта девочка. Никогда не приходилось ей ненавидеть кого-либо (о своем отце она старалась не думать). А теперь вот не могла выносить, и главное — неизвестно за что. Нельзя же возненавидеть человека только за то, что у него неприятный голос! Она даже не пыталась подавить свое злое чувство: это было невозможно. И только обвиняла себя.
Даже с Дусей Рощиной, к которой она в конце концов пересела, она не говорила об этом. Объяснить она ничего не могла. А подыскивать оправдания своей враждебности считала недостойным, низким.
Или вот другой тип — из девятого «Б», долговязый, у которого тоже противный голос. Вместо «д» произносит «дз», чтобы получалось, как по-английски: «дзядзя, тсется»… Однажды, когда она на перемене нечаянно задела его локтем, он процедил: «Смотри, куда идешь! Заглядзелась?» А его одноклассник, Андрей Ольшанский, стоял тут же. Правда, вся вспыхнув, Маша выпалила: «Сам дурак!» Но вряд ли это было ответом по существу. Надо было сказать: «Не на тебя загляделась». Но это значило бы выдать себя и ему, и тому, кто стоял с ним рядом.
Вот так приходилось не любить некоторых людей. Зато другие ей очень нравились. Например, Коля Вознесенский из седьмого «А», белобрысый, с ясными синими глазами, всегда вежливый, даже чуть стеснительный. Он жил в новом доме, и Маша видела его родителей, тоже очень симпатичных. Отец Коли был известный ученый, медик.
Или Володя Игнатов, друг Коли и любимец всего двора. Он был сыном знаменитого летчика-испытателя, но, конечно, не за это Володю любили во дворе, а за его поступки. Володя был ярым тимуровцем еще до появления гайдаровского Тимура. Ему верно служила команда, собранная со всех ближайших дворов. В конце дня, усевшись под липой на большущей скамье, ребята обсуждали разные вопросы. И не было ни одного известного ему школьника, которому Володя не поручал бы какого-нибудь дела. Уж на что Андрей Ольшанский держался особняком и редко показывался на дворе, но и его Володя втянул в сбор металлического лома. А длинному денди, который постоянно «дзикал», попросту велел выгрузить мешок песка из машины и утрамбовать площадку для игр. И денди, пожимая плечами и криво улыбаясь, трудился вместе с рабочими.
Разумеется, Володя и сам работал не хуже других. По характеру он вовсе не был вожаком и верил в силу примера больше, чем в какое-то особенное умение повелевать.
Правда, в одном Володя невыгодно отличался от Тимура Гараева. Его деятельность была менее поэтичной: он не окружал ее дымкой романтической тайны, что составляло главную прелесть тимуровских придумок. Но Володина изобретательность, как скоро узнала Маша, заключалась в том, что он за делом изучал характеры. Его особенно интересовали отношения людей, или, как выразился Коля Вознесенский, «этическое отношение к действительности».
