Фазиль Искандер - Паром

Пока не напьются мои быки (одры! в заготовку пора!),
Мы будем курить и чесать языки, пока не спадет жара.
Мы будем курить табак городской, которому нет цены…
А вот что случилось над этой рекой за год до германской войны.
То было лет пятьдесят назад, но я говорю всегда:
Да здравствует крупный рогатый скот, а мелкий скот — никогда!
Вот так же слева шумел Кодор, но я еще был юнцом.
Вот так же мы в горы стадо вели (мир праху его!) с отцом.
За веткой черники (эх, губошлеп!) я приотстал слегка.
Но вот вылезаю я на тропу и вижу издалека:
Чужой человек волочит козла… из нашего стада козел.
Я сразу узнал козла своего, узнал и того, кто вел.
Когда-то он в доме гостил у нас. Видать по всему — абрек.
Не то из Мингрелии беглый лаз, не то цебельдинский грек.
Но мы не спросили тогда у него: кто он! куда! зачем!
Право гостей говорить и молчать не нарушалось никем.

— Стой, — говорю и навстречу ему, — это наш, — говорю, — козел.
Ты, помнишь, когда-то гостил у нас, ты с нами садился за стол.
Но мы не спросили тогда у тебя: кто ты? куда? зачем?
Право гостей говорить и молчать не нарушалось никем.

Но он усмехнулся в ответ и сказал, тряхнув на плече ружье:
— Право мое за правым плечом, и то, что я взял, — мое.
Мало ли где я гулял и пил, и съеденный хлеб не клеймо.
А то, что я съел у отца твоего, давно превратилось в дерьмо.

Как пес на поминках, блевотой давясь, я вылакал этот стыд.
Что делать? — когда говорит ружье, палка в руке молчит.
Но все же я снова напомнил ему: — Ты с нами садился за стол.
Но мы не спросили тогда у тебя, куда и зачем ты шел.

Но он толкнул меня и сказал: — С дороги, иначе конец!
Недосчитает не только козла к вечеру твой отец. —
Потом он ударил козла ремешком и начал спускаться в падь.
Что делать? — когда говорит ружье, палка должна молчать.

Но он не знал, что навстречу ему товарищ идет с ружьем.
«Ну что ж, — я подумал, — спускайся вниз, а мы наверху подождем».
Пожалуй, он слишком много сказал про стадо и про отца.
Но раз он такое все же сказал, я дело довел до конца.

И вот, когда он спустился вниз (внизу шумела река),
Навстречу товарищ спускался с горы, я видел издалека.
Я все что надо ему прокричал, я был опозорен и зол,
И голос мой, скрытый шумом реки, над вором, как ворон, прошел.

Короче, когда я спустился вниз, все было готово там.
Стоял он, словно в петле повис, и руки держал по швам.
А рядом товарищ сидел с ружьем, в тени постелив башлык.
У ног — чужой винтовки затвор, как вырванный прочь язык.
Я бросил палку. Винтовку взял, на место вложил затвор.
— Теперь, — говорю я, — тебе молчать, а мне вести разговор.

Я снял ремешок с моего козла и бросил ему: — Держи!
И если черта скрадешь в аду, своим ремешком вяжи.
Так, значит, съеденный хлеб не клеймо и право за тем, кто сильней?
Право твое за правым плечом, я буду стрелять левей!

Ослепнув от страха, попятился он к обрыву за шагом шаг.
Туда, где, давясь камнями, поток скатывался во мрак.
Я мог бы и выстрела не давать, единственного того.
Но я перед богом хитрить не хотел, я выстрелом сбросил его.

С тех пор немало воды утекло, окрашенной кровью воды.
Я знаю меру своей вины и меру своей правоты.
В меня стреляли, и я стрелял и знал предательский нож,
И смутное время меньшевиков, и малярийную дрожь.
В меня стреляли, и я понимал, что это вернется опять.
Что будут стреляющих из-за угла, из-за угла убивать.

Конечно, что такое козел? Чесотка да пара рогов.
Но честь очага дороже зрачка — наш древний обычай таков.
И если ты вор, живи, как вор, гони табуны коней.
Но в доме, который тебя приютил, иголку тронуть не смей.

С тех пор немало воды утекло, взошло и ушло травы.
Что ж, родины честь и честь очага не так понимаете вы.
У каждого времени есть свое, которое будет смешным.
Но то, что завтра будет смешным, сегодня не видят таким.
Мы гнали водку из диких груш, вы — свет из дикой воды.
Но и тогда не пили из луж идущие вдоль борозды.

Два главных корня в каждой душе — извечные Страх и Стыд.
И каждый Страх, побеждающий Стыд, людей, как свиней, скопит.
Два главных корня в каждой душе среди неглавных корней.
И каждый, Стыдом побеждающий Страх, хранит молоко матерей.

Что ж, древний обычай себя изжил, но тот ли будет рабом,
В котором сначала кровь из жил, а доблесть уходит потом.
Пусть родины честь и честь очага не так понимаете вы.
Но если сумеете вечно хранить, вы будете вечно правы.
Но правом своим и делом своим вам незачем нас корить —
Мы садим табак, мы сушим табак, мы просим у вас закурить.

Как ты рванулся, брат мой,
Вслед за бегущей косулей!
Как ты рванулся, брат мой.
Пулей рванулся за пулей!

Как ты стрелял с разбегу.
Вниз пробегая по склону.
Черный по белому снегу
Вниз пробегая по склону

Грянула третья пуля,
Грянула, чтобы настигнуть!
Перевернулась косуля.
Хотела судьбу перепрыгнуть.

Вихрями крови и снега
Кончилась, затихая.
Словно упала с неба
Летчица молодая.

Ты горло лебяжье надрезал,
Чтобы не думать об этом.
И обагрилось железо
Струйкой горячей, как лето.

И вдруг: виноградные гроздья,
Лоза на ветке ореха.
Ледяные, черные гроздья
Сверкнули тебе из-под снега.

Чудесная неразбериха!
Ты дерево взглядом окинул.
И ты засмеялся тихо
И снова винтовку вскинул.

И выстрел ударил над лесом,
И эхо метну лось следом.
Ты гроздья лиловые срезал.
Как пару дроздов дуплетом.

На шее тяжесть косули.
Снега разрывая, как пахарь,
Ты шел, а губы тянули
Ягод холодный сахар.

И капали капли со шкурки
Тобою убитой косули,
А виноградные шкурки
Ложились, как черные пули.

Мы знали в погоне надсадной
Тяжелое пламя азарта.
Но разве мы знали, брат мой.
Какая нам выпадет карта?

И разве я знал, что за год
Губы навек остудишь.
Как шкурки проглоченных ягод.
Выплевывать легкие будешь?

Ломоть поминального хлеба.
Поминальной струи услада.
Бесконечное зимнее небо.
Ледяная гроздь винограда.

Никогда не позабуду
Этот сванский хуторок.
Он возник подобно чуду
Среди каменных дорог.

Здесь эпоха на эпоху
Навалилась впопыхах,
Здесь российскую картоху
Сван сажает на полях.

Край форели и фазана
В пене с головы до пят.
Во дворе любого свана
Свой домашний водопад.

Глядя в пропасти с уклона,
Можно сдуру, невпопад.
Дьяволу по телефону
Позвонить в ближайший ад.

Над дорогой в диком крене
Хищно замерла скала.
На лугу схлестнулись тени
Самолета и орла.

Океан травы и света
Вчетвером проходим вброд.
…Домик сванского поэта.
Стой! Хозяин у ворот.

Вмиг откуда-то из чащи
Доставляет мальчуган
Два ведра воды кипящей —
Злой, пузырчатый нарзан.

Ощущают, словно голод.
Жаждой выжженные рты
Сладостно томящий холод.
Холод цинка и воды.

Напились. Глядим на башни,
Влажный пот стирая с лиц.
Это сванский день вчерашний
Смотрит из кривых бойниц.

Вот он, дух средневековья.
Романтические сны.
Гордой кровью, бедной кровью
Эти камни скреплены.

А хозяин — дело чести —
Шуткой потчует друзей.
Сдав оружье кровной мести
В исторический музей.

Здесь оружьем не бряцают,
Вместо вражьих черепов
Вдоль стены ряды мерцают
Турьих выгнутых рогов.

Развалившись на кушетке,
Выбираем тамаду,
Стол ломится, словно ветка
У садовника в саду.

Сколько лиц! Восток и Запад
Льнут к хозяйскому теплу.
Запах трав и дружбы запах
Лучшей из приправ к столу.

Поднимая тост за дружбу.
Как венчальную свечу.
Чокнуться хочу я с Ушбой,
С Ушбой чокнуться хочу!

Потому что чище дружбы
Ничего не знали мы.
Потому что выше Ушбы
Только Ушба, черт возьми!

Между тем на пир из сада
На слова мои в окно
Ломится горы громада
Вместе с небом заодно.

Кончил я. Свежеет воздух.
Зябко зыблется туман.
Светляки, а может, звезды.
Гаснут, падая в стакан.