Евгений Наумов - Черная радуга
– Ну а подданным Занзибара как стал?
– Сказали: надо, Коляша, надо. Вот и стал.
– Кто сказал?
– Не балабонь лишнего. Сам знаешь, кто может сказать.
– Ну а раз подданный, почему там не живешь?
– Погорел. На чем горят мужики? Бабы – водка. Влюбился в одну москвичку – такая с кудряшками, а мне говорят: нельзя, вы подданный другой страны. Я паспорт занзибарский в клочья порвал, мне справку выдали, теперь вот по справке еле-еле временный паспорт получил. И северную прописку, тоже временную.
– Все мы тут временные, – Матвей хлопнул его по плечу. – Через сто лет, например, никого из живущих сейчас на Земле не будет. Ну, там, десятка два-три грузин из Осетии наберется – тех, которые в горы повыше залезут.
– А что? – остановился пораженный этой мыслью Коляша. – Ведь верно! А мы колотимся, правду какую-то ищем…
Остановились в безлюдном месте, даже домов вокруг не было.
– Здесь, – сказал Коляша.
– Всю ночь плясать здесь?
– А хоть бы и плясать, – Коляша стал на канализационный люк, ударил каблуком и сплясал замысловатую чечетку. Внизу заскрипело, люк стал подниматься.
– Влезай скорее, – просипел изнутри голос, будто изъеденный сыростью. – Холода напустишь.
На ощупь спустились по лесенке, люк захлопнулся, заскрипел запор.
– Вот и попался, карьерист, – сказал рядом Коляша. – Тут тебе и крышка.
– Войлок не забудь подпереть! – загрохотало в темноте. Голос Матвей узнал сразу – такого голоса ни у кого до самого Уральского хребта не было. А может, и дальше. Сочный – пропитый, прокуренный, как бы настоянный на спирту. Им можно было глушить волков без ружья в морозную ночь.
– Роман Эсхакович! – закричал Матвей в темноту. – Академик!
Разом вспыхнуло несколько сильных фонарей. «Морские, – определил он. – Краденые».
– Это же Быстрый! – раздались голоса. – Да еще со своим пойлом. А там кто маячит?
– Привел одного фертика, – сказал «турок», осторожно опуская узел с бутылками. – Шибко любопытный… проверить надо.
К ним приблизился – по виду ни дать ни взять профессор или директор крупного завода: очки в толстой оправе, шнобель, реденькие волосы, экономно уложенные по всей лысине. Роман Эсхакович, бессменный староста, бугор наркодиспансера, – какого, Матвей уже не помнил. Помнил лишь, что тот восемнадцать раз проходил курс. Он возвращался туда с регулярностью магнитной пульки.
Увидя его первый раз, Матвей изумился. Среди людей этой национальности, как правило, алкашей не было. Дюже умные, истиноискатели, воплотившие в себе мировую скорбь, отчаянно стремящиеся выжить в этом враждебном мире, они не засоряли мозги сивухой. А вид Романа Эсхаковича вообще исключал какие бы то ни было подозрения о пьянстве или других пороках: важный, деловитый, он проходил по палатам и отдавал распоряжения своим командирским басом: таких-то на кухню, растаких на завод, разэтаких на уборку помещений. «Начальника занесло, – подумал Матвей. – Перебрал на симпозиуме…»
Романа Эсхаковича выпустили через несколько дней – у него как раз окончился срок. Он обошел палаты, раскланиваясь, пожимая всем руки. Матвей даже не расспрашивал алкашей, кто есть кто, – у него была депрессия, не хотелось ни с кем общаться. Только подумал вяло: «Этот больше сюда не залетит…»
Романа Эсхаковича привезли через неделю. Но в каком виде! Исхудавший (он сразу вошел в сухой запой – в штопор: только пил, а ничего не ел), совершенно голый, завернутый в одеяло, но в очках, хотя с разбитыми стеклами.
Матвей уже стал оживать, спросил, в чем дело.
– Дело было вечером, – ответил один алкаш. – Его всегда так привозят.
Откачали сердягу, и уже через недельку Роман Эсхакович как ни в чем не бывало ходил по палатам со своими бумажками и покрикивал. Надушенная дама в манто привезла ему приличный костюм, новые очки, сумку с продуктами – сквозь полиэтилен матово просвечивали крупные апельсины: редкость! У нее было измученное лицо и большие печальные глаза.
Вечером Роман Эсхакович поделил на всю палату апельсины, угощал деликатесами.
– А эти выглядки не показываются, – буркнул он как бы между прочим. Среди алкашей не приняты расспросы: кто ты да что у тебя на душе. Так обложит в ответ, так пошлет… Они сами выкладывают, когда вдруг накатит.
– Кто? – так же между прочим бросил Матвей. Помолчав, староста ответил:
– Детишки дорогие.
На него, видимо, накатило, и он рассказал, что воспитал двух дочерей и двух сыновей, – все ублаготворены, все пристроены: кто кандидатом в кандидаты каких-то наук, кто управляющий, кто заведующий. И никто! никто из них за все залеты в нарко не навестил его.
– Боятся себя скомпрометировать, – квакнул кто-то.
– Боятся! – гаркнул Роман Эсхакович. – А я не боялся себя скомпрометировать, когда сам лично в молодости развешивал отстиранные пеленки во дворе? А теперь стал им не нужен. Раньше прибегали: папочка, машину покупаем, папочка, квартиру кооперируем… помоги! Когда же папочка высох – рыла отвернули! Разложилось общество… Заветы предков забыли.
И вот он оказался в канализации. Видать, и тут бугор, командует. Голос у него подходящий.
Он узнал Матвея – обнялись, даже всхлипнули.
– Его проверять не надо, – бросил Роман Эсхакович через плечо Быстрому. – Наш человек.
– Ты чего не дома? – спросил Матвей. – У тебя ж трехкомнатная, шведский гарнитур с переливами.
– Там такие переливы с утра до вечера, а в выходной соберутся всем кагалом воспитывать – вой будто по упокойнику. Тут я себя человеком чувствую.
Приличный костюм он еще не пропил, но вид уже имел обшарпанный, одно стекло очков треснуло, глаза даже не по-хамелеоньи, а по рачьи – от высокого давления вылезли – разъезжались. Академик подходил к штопору.
– А ты чего?
– Сели мне на хвост. Я девушку одну ищу – Лену.
– Есть тут… морда как печеное яблоко. Вон там в углу валяется. Не она?
– Скорей всего, нет.
Матвей вгляделся. Публика как на вокзале – есть и оборванцы, есть и прилично одетые. Один даже при галстуке, правда, засаленном. Вроде бы и знакомые лица мелькали. Кожухи, ватники постланы на толстую трубу отопления. Кто-то сидит на ящиках из-под водки. Из ящиков же сколочены импровизированные столики, на одном забивают «козла», на другом некто в кацавейке жарит на сковороде оленину – металлическая подставка, горит сухой спирт. Запашок так себе, дышать можно. Впрочем, после «Быстрого» у Матвея горело в ноздрях.
Более всего поражало то, что вокруг в изобилии стояла сивуха: водка, портвейны, бормотуха. Даже болгарский сухач где-то в дыму блистал медалями.
– Притыкайтесь, – сказал Роман Эсхакович. – Пьем по-северному: наливай, что видишь. А ты с «Быстрым» ко мне не лезь! – вызверился он на «турка». – У меня голос.
Он повернулся и махнул руками:
– Продолжим!
Хор из четырех бичей грянул:
И тут среди бутылок,
В дыму от папирос
Сидел, чесал затылок
И сам Исус Христос!
– Тарам-бум-бум, тарам-бум-бум, тара-бум-бум-бум, бум-бум-бум-бум! – нечеловеческим голосом захрипел солист. Матвея шатнуло к стенке, по которой слезилась вода.
Долго пороли похабщину пьяные бичи – своеобразную «Энеиду», сочиненную, видимо, одним из подземных бардов, сплошь непечатную, в узорах замысловатой матерщины.
Матвей такого никогда не слышал. Сначала ему было интересно, но потом из дыма к нему протянулся стакан водки, он его высосал – после «Быстрого» водка казалась томатным соком, приятно прокатилась по телу, – закусил горячей жареной олениной с луком («Откуда тут лук? Наверное, сухой…»), а потом приткнулся в свободном месте на трубе, обтянутой стекловатой, – настоящий матрац с подогревом, и его сморило. «Тут меня не найдут», – подумал, засыпая.
Проснулся сразу, с тяжким всхлипом, будто из омута вынырнул.
Первая мысль была: «Пожар!» В глаза ярко било багровое пламя, качался огонь.
– Вздынь! – он узнал неповторимый голос Романа Эсхаковича. – Ну тебя и дотолкаться… Спишь как министр.
– Что? Горим? – от «Быстрого» и другой сивухи его била неудержимая, такая знакомая дрожь. – Опохмелиться осталось?
– Будет тебе опохмелка… – Фонарь, на стекло которого был надвинут почему-то красный светофильтр, качнулся вправо. – Слышишь, мусора ломятся?
Со стороны люка доносилось негромкое, но какое-то злое, напористое позвякивание.
– Мусора? Значит, и тут меня нашли… – Он мигом вскочил, но тут же чуть не упал.
– Эге… – в красном свете он различил протянутую кружку, поймал ее и выпил залпом. Ожгло, зажгло.
– Ну, спасибо! Куда тикать? У вас должны быть запасные выходы…
– Они не из балетного кружка. И у запасных выходов стоят. Только тут он заметил, что вокруг ничего не видно. Пригнулся. Что-то капало. Мысли привычно путались.
– Где все? Где «турок» – Коляша из Занзибара?
– Идем. – Он двинулся вслед за покачивающимся красным кругом фонаря. В голове в такт шагам ухало.
