Василий Белов - Целуются зори
— Это которая летом приезжала?
— Она, батюшко. У вас-то есть где ночевать?
— Есть, есть. Ты давай это… иди.
— А то, думаю, дом у ее свой, места бы для всех хватило.
Николай Иванович хотел что-то сказать, но Лешка уже отправил Настасью:
— Найдешь дорогу-то?
— Найду, Олеша, найду! Настасья ушла.
— Добро, ладно, хорошо, — сказал довольный Егорович. — Мы сейчас, значит, это… зять Станислав… Придем, чаю попьем…
— Егорович, а ты чего… фуражка-то. Ты у нас в новом чине, повысили за ночь, что ли? — спросил Лешка.
— Хм… мать честная! А вить фуражка-то не моя!
— Обокрал кого-то или подменил, — подначивал Лешка старика. — Ведь теперь тебя искать будут.
Егорович с вопросительным испугом поглядел на Николая Ивановича, потом на Лешку.
— Это уж точно, — не унимался Лешка, — всю милицию поднимут на ноги. Чья фуражка-то?
— Хм… убей, не помню. Ох, мать-перемать, а вить адрес-то… зять Станислав… адрес-то в той фуражке остался…
— Бармалей! — уже всерьез рассердился Лешка. — С кем обменялся-то?
— Не говори! Наделал делов. Может, вспомнишь?
— Дом-то помню, семьдесят семь, два топорика. Квартера пятьдесят.
— А улица?
— И улицу помню, на сы букву.
— На сы, на сы! Вот тебе и на сы! — передразнил Лешка. — Это… ну ладно, держи хвост пистолетом. Узнаем в справочном. Фамилия какая у зятя?
— Есть и фамилия.
— Узнаем, — уверенно сказал Лешка. — А пока рыжики сдадим в камеру хранения.
На камере хранения висел большой замок и бумажка: «Ушла здкументацией». На самом же деле приемщица барабанила на дебаркадере языком со своей товаркой. Она не торопилась, хотя заметила клиентов. Наконец пришла, важно открыла свою контору.
— Хозяюшка, можно сдать? — Лешка знал правила городского обхождения.
— Можно.
— Вот, рыжики… — не к месту сунулся Егорович.
— Мокрых вещей не принимаем!
— Девушка, девушка… — Девушке было под пятьдесят. — Это как же теперь?
— Могу принять без квитанции.
— Да шут с ней, с квитанцией, — сказал Лешка.
— Фамилия?
— Воробьев Егор Егорович, — сказал Егорович.
— Воробьев Николай Иванович, — сказал и Николай Иванович.
— А мою не надо? Моя Кузнецов. — Лешка явно кокетничал.
— Хватит одной фамилии. Воробьев?.. Который. Воробьев? Чьи вещи? Инициалы?
— Воробьев! Да у нас, милая, половина деревни Воробьевы. Вот и он Воробьев, и я Воробьев.
— Тридцать копеек.
— Что?
— Тридцать копеек — тариф за двое суток.
Лешка подал деньги. Николай Иванович затащил кадушку.
— Теперь, значит, хозяюшка, у меня тут зять Станислав. Ежели я, к примеру, это…
Лешка дернул Егоровича за полу:
— Пошли.
— Добро, ладно, хорошо.
Егорович, как и Николай Иванович, сразу стал непохож на того, каким был обычно в деревне.
Город шумел под июньским зноем. Друзья шли по людной улице, ища справочное бюро. Кто-то посоветовал им, куда идти. Будка справочного бюро сразу вызвала у них недоверие: уж больно была мала, несолидна. Лешка обратился в окошечко:
— Девушка, нам бы адрес.
— Фамилия, имя, отчество.
— Станислав! — Егорович тоже приник к окошку. — Николаев Станислав Иванович.
— Год, место рождения?
— Станислава-то?
— Да, да. Поживее, товарищи!
— А я и не знаю, — честно признался Егорович. — Вроде бы из-под Астрахани.
— Обождите минут пятнадцать.
Друзья сели на скамью в сквере. Город шумел вокруг, везде спешили прохожие.
— Зять, зять, — ехидно передразнивал Лешка. — Вот тебе и зять! Адрес-то надо было в голове держать, в не в фуражке, голову-то небось не обменял.
— Дак ведь… все она, выпивка, — оправдывался Егорович.
— А вот что, — твердо сказал Николай Иванович. — Кучей надо было держаться. Хоть сейчас-то давайте кучей держаться, не оставлять друг дружку. Ну что, как?
— Никак. — Лешка вернулся от будки ни с чем. — Говорит, что такого в списках не значится.
— Это как так в списке не значится? — возмутился Егорович.
— Ничего не известно про твоего зятя.
— Путаники, — заругался Егорович. — Путаники, они все на свете запутали!
— Может, вспомнишь улицу-то?
— Да вот на языке так и вертится! На сы букву. Пенсионер, читавший газету и сидевший на той же скамейке, слышал весь разговор. Обернулся:
— Сибирская есть. Строителей.
— Нет, непохоже.
— Может, Советская?
— Нет.
— Садовая?
— Нет, опять не эта.
— Соломенная, Сенная?
— Нет, все не те.
— Спортивная, может?
— Нет, не она, не Спортивная…
— Больше нет на эс, я город хорошо знаю. Сергея Лазо?
— Вот, вот! Нет, опять не она.
— Тогда не знаю. — Пенсионер уткнулся в газету. — Поезжайте в гостиницу, на первом автобусе, до площади. Можно и в Доме колхозника ночевать. Вот я адрес гостиницы вам запишу.
Дядька написал на крае газеты адрес, подал Лешке и встал:
— Счастливо устроиться.
— Вишь, какой человек-то хороший, — сказал Егорович, когда дядька ушел.
— Адрес дал, чин чином.
— Пустят? — усомнился бригадир.
— Обязаны. Ты ведь на совещание приехал? А мы при тебе. Должны пустить всех троих.
— Ну! — Лешка встал. — А чего будем до вечера делать? Надо бы гармонью купить, пока деньги не растряс. Да и магазины потом закроются.
Все трое пошли в магазин. Город все так же шумел под июньским зноем. Асфальт отмякал и был весь истыкан дамскими каблуками. Приезжие дивились на высоченные женские прически: тогда еще были в моде узлы, набитые вместо волос капроновыми чулками. Лешка вздыхал и оглядывался при виде модниц, щеголяющих в мини-юбках… Причмокивал. Присвистывал.
— Хм, Егорович, вот это да!
— Оне чево, и зимой так ходят? — спросил Егорович.
— Ну! Ты не гляди, что она тонконогая. Ей никакой мороз нипочем.
— Может, мазь есть такая? От морозу.
— Мазь тут всякая есть. Любая.
— Больно уж это… заголились-то, — смущался Егорович. — Смелые.
— Ежели бы одна, дак не осмелилась бы… А много их, вот и смелые.
Лешка читал вывески, ища музыкальный магазин. Внимание его привлекла небольшая вывеска у одного из подъездов: «Дантист А. Б. Фокельман, прием с 10 до 16».
— Дантист. Что это значит?
— Дантист? — Егорович тоже поглядел на вывеску. — Вроде защитник. Защитник, которые в суде выступают, я один раз на суде был, дак выступал особый защитник, из области.
(В том, что Егорович перепутал два иностранных слова, адвокат и дантист, ничего не было странного. В этих словах есть определенное созвучие, они чем-то и еще похожи друг на друга. Я и сам до сих пор путаю такие, например, слова, как флора и фауна. Что же спрашивать с Егоровича?)
Магазин оказался совсем рядом с «защитником». Все трое зашли, и Лешка опять даже присвистнул — так велик был выбор баянов и всяких гармоней.
— Девушка, а девушка?
Продавщица отсутствующими глазами глядела куда-то поверх голов.
— Тут же написано. Русским языком, — сказала она, когда Лешка спросил цену. Он облюбовал одну гармонь тульского производства.
— Поглядеть можно?
Девица нехотя подала ему гармонь. Лешка надел ремень, приладился… И вдруг в магазине раздался мощный звук игры «под драку». Лешка заиграл старательно и сильно. Игра была красивой, но довольно буйной, Лешкины пальцы стремительно прошлись от самого низа до самого верха. Гармонь словно только и ждала такого хозяина Можно себе представить, что тогда началось в магазине!
— Гражданин! Гражданин!..
Но Лешка не слышал никого на свете.
— Гражданин, вы что, сумасшедший?
— Давай, давай, — послышалась чья-то ободряющая реплика.
— Как не стыдно! — возмутилась одна из дам и притворно зажала уши.
— Гражданин, где вы находитесь?
— Ну парень!
— Давай, давай, хорошо!
— Беру, — коротко заключил Лешка, но в магазине поднялся такой шум, что Лешкины спутники перепугались и уже тащили его на выход.
— Заведующий?
— Куда смотрит заведывающий?
— Безобразие!
— Что безобразие? — защищался кто-то.
— Ему что, разве нельзя попробовать? Подумаешь, принцесса на горошине.
— Хулиган какой!
— Кто хулиган, я, что ли, хулиган?
— Вы, конечно, вы!
— Ну, знаете…
— Чего с ним разговаривать, он же пьян!
— Сама ты пьяная, дура шпаклеванная.
— Что? Что ты сказал?
Виновника шума уже позабыли, но спор разгорался. Публика разделилась на два антагонистических лагеря… Путешественники, стремясь от греха подальше, быстро выпростались на улицу, завернули за угол и отдышались в каком-то скверике.
Поперек скверика было натянуто большое полотнище с надписью: «Горячий привет участникам слета передовиков с/х-ва!»
