Фока Бурлачук - Нержавеющий клинок
Наполеон присел к столу, взял перо и чистый лист бумаги, начал писать. Лористон сидел напротив и, бросая взгляд на стол, читал из-под пера императора:
«Посылаю к Вам одного из многих генерал-адъютантов для переговоров с Вами о многих важных предметах. Прошу Вашу светлость верить словам его…
Наполеон, Москва, 20 сентября 1812 г.».
…Русская армия стояла лагерем у деревни Тарутино за рекой Нарой, выполняя приказ Кутузова: «Приготовиться к делу, пересмотреть оружие, помнить, что вся Европа и любезное Отечество на нас взирают…»
…К главной квартире русской армии Лористон добрался сравнительно быстро. Он надеялся, что фельдмаршал примет его незамедлительно. Но вот уже двое суток посланник живет в расположении русской армии, а главнокомандующий не находит времени принять его. От Лористона ничего не скрывали, он мог свободно передвигаться, где ему вздумается. И странное дело: везде он встречал молодцеватых на вид солдат, вечерами слышал у костров их веселые песни. А ведь он надеялся увидеть русскую армию усталой и деморализованной… Иногда он думал, что все это нарочно подстроено Кутузовым, не зря же император назвал его старой лисой. Разумеется, генерал тогда не мог предположить, что пройдет немного времени и он станет пленником этой «деморализованной» армии.
Наконец Лористона провели в дом фельдмаршала. Холеный и надменный генерал заискивающе поклонился Кутузову. Фельдмаршал холодно ответил кивком головы, усадил гостя за стол и велел оставить их вдвоем. Последним уходил Беннигсен, его лицо выражало обиду: ему, начальнику главного штаба, приближенному к императору, фельдмаршал не оказывает доверия. У порога Беннигсен немного задержался в надежде, что фельдмаршал предложит ему остаться, но Кутузов такого намерения не имел. Когда за Беннигсеном закрылась дверь, Кутузов сел к столу против Лористона и безразличным голосом спросил:
— С чем пожаловали, господин генерал?
Лористон торопливо извлек из сумки два письма и положил их на стол перед фельдмаршалом. Одно письмо предназначалось императору, другое — Кутузову. Главнокомандующий никакого интереса к письмам не проявил, отодвинул их и снова спросил:
— Так чего хочет ваш император?
— Закончить войну и заключить мир.
— Помилуй бог, война только началась, ваш император на это не пойдет, — не то всерьез, не то в шутку сказал Кутузов.
— Я ведь специально по этому делу послан к вам моим императором.
Кутузов поднялся от стола, молча сделал несколько шагов по комнате, а затем устало опустился на скамейку и, глядя в глаза Лористону, продолжил:
— Мне, господин генерал, никто не поручал заключать подобные договора, у меня совершенно иные обязанности. О вашем предложении я доложу императору.
— Ваша светлость, я полагаю, что, пока придет ответ, мы можем заключить перемирие, — предложил Лористон и, уверенный, что Кутузов согласится, извлек из сумки заранее приготовленное соглашение.
— Останавливать военные действия, генерал, я полномочия не имею, — охладил посланника Кутузов.
Убедившись, что Кутузов к предложению Наполеона интереса не проявляет, Лористон перешел к другому, как он сказал, важному вопросу:
— Его величество император Наполеон поручил мне обратить ваше внимание на варварский образ войны с вашей стороны.
— Я вас, генерал, не понимаю. О чем вы говорите? Всякая война по сути своей есть варварство.
— Да, но существуют определенные правила ее ведения, а ваши партизаны никаких правил не соблюдают, да и крестьяне тоже. Они нападают на наших фуражиров и убивают их. Все дороги перерезали, и нам нет никакой возможности организовать подвоз провианта…
— Не в моих силах, господин генерал, уменьшить гнев моего народа. Крестьянам тоже дорого их отечество, и, полагаю, они никогда не смирятся с чужеземным нашествием…
Не получив удовлетворения и в этом вопросе, Лористон внес предложение:
— Для ускорения доставки письма вашему императору в Петербург ваш гонец может проехать через Москву, мы обеспечим ему этот проезд.
— Благодарю вас, генерал. Посылать письмо императору через город, занятый неприятелем, совершенно негоже.
Лористон поднялся, чтобы попрощаться, услышал назидательное:
— Bonaparte pourrait me dcfaire, mais jamais me troper![1]
…Из глубины России к Тарутину непрерывным потоком тянулись резервы. Леса в окрестностях Москвы кишели партизанами. «По приказу его светлости, — гласил приказ из штаба Кутузова генералу Денисову, — назначается вашему сиятельству отряд легких войск, с коими вместе Вы отправитесь на новую Калужскую дорогу, откуда, делая нападение на Можайскую и, если возможно, на Рязанскую дорогу, стараясь причинить всякого рода вред неприятелю, наиболее иметь в виду сожжение артиллерийских парков…»
Покидая Москву, Наполеон устремился на Смоленскую дорогу и вновь оказался у Бородина, у огромного кладбища без могил. Менее двух месяцев назад он здесь оставил тысячи своих солдат. Во имя чего полегли они? Спрашивали и не находили ответа на свой вопрос французские солдаты, продолжая усеивать своими трупами бесславный путь бегства.
На дорогах валялись раненые и больные, зарядные ящики, орудия и повозки. Дохлые лошади довершали жуткую картину. «Стаи воронов подымались над нами, — вспоминал французский офицер Лабом, — со зловещим криком, собаки следовали за нами из самой Москвы, питаясь нашими кровавыми останками. То, что не поедают хищники, псы, покрывает зима».
Прошло шесть месяцев с тех пор, как Наполеон форсировал Неман. Теперь он с жалкими остатками своей армии покидал болотистые берега Березины. Вступив на территорию Польши, он решил бросить армию и уехать в Париж.
Когда-то Наполеон мечтал о власти над всем миром и не раз повторял, что «от великого до смешного — один шаг». Он страшно боялся этого шага и все-таки сделал его.
Прежде чем покинуть Варшаву, император спросил своего посла аббата Прадта:
— Как вы думаете, меня здесь не узнали?
Кутузов двинул свои войска в Европу, но перед тем солдатам прочитали его приказ: «Заслужим благодарность иноземных народов и заставим Европу с удивлением восклицать: непобедимо воинство русское в боях и подражаемо в великодушии и добродетелях мирных! Вот благородная цель, достойная воинов, будем же стремиться к ней, храбрые русские солдаты!»
Однажды Кутузову принесли басню Крылова «Волк на псарне», которая только что появилась в печати. В образе Волка легко угадывался Наполеон. Басня понравилась фельдмаршалу. Он прочитал ее вслух генералам и офицерам, которые были в это время у него.
Дочитав до слов: «Ты сер, а я, приятель, сед…», Кутузов снял фуражку, открыв свою седину, и лукаво улыбнулся.
В Филях, в избе Андрея Фролова, в честь побед Кутузова круглосуточно горела лампадка. Вскоре победные лампадки зажгли по всей России.
Крах фаворита
Тупоумные принцы, едва умевшие говорить по-русски, и дети садились на престол, сходили с престола… горсть интриганов и кондотьеров заведовала государством.
А. ГЕРЦЕНВ Петербург пришли белые ночи, и, как всегда, городская знать им радовалась, получив возможность наслаждаться красотой ночного города; рабочий люд досадовал: светлые ночи не располагали к привычному покою. В одну из таких ночей граф Григорий Орлов в одиннадцатом часу вечера ушел от императрицы — позднее она никогда не засиживалась, строго выполняя свой распорядок дня.
Орлову предстояло возглавить русскую делегацию на переговорах в Фокшанах по заключению мирного договара с побежденной Турцией. Взяв карету, он медленно проехал по городским улицам, залитым безлунным сиянием. Орлов нервничал — так было всегда, когда приходилось надолго оставлять Петербург. Его сосал червячок сомнения: останется ли верна ему императрица? Не приласкает ли ее любвеобильное сердце другого? Чувство неуверенности возникало всякий раз в подобных случаях, но сейчас оно было необычайно жгучим. Может, поэтому на другой день, прощаясь с императрицей, он не удержался, сказал:
— Гляди, матушка, не забалуй тута…
Карие, с синеватым отблеском глаза императрицы загорелись притворным гневом:
— Полагаю, милый, что более чем за десятилетнюю дружбу ты имел достаточно доказательств моей верности.
— Энто я так, матушка, на всякий случай, — попытался смягчить свое подозрение первый фаворит, вознесенный Екатериной II на головокружительную высоту и поставленный в ранг государственных деятелей первой величины.
Фаворит хорошо знал любовный нрав императрицы, которая еще при покойном муже Петре III была очень далека от супружеской верности. Он уже давно заметил, что с годами любовная страсть Екатерины не убывала. Екатерина не была красавицей, но обладала особым даром привлекать мужчин. Сама она об этом говорила: «Сказать по правде, я никогда не считала себя чрезвычайно красивой, но нравлюсь и думаю, что в этом моя сила». Среднего роста, полная, с красивой осанкой и высокой грудью, она гордо носила голову, украшенную густыми каштановыми волосами. Из-под темных бровей блестели карие, чуть-чуть выпуклые глаза.
