Георгий Черчесов - Отзвук
— Кто он?
— Это Олег, — не замечая злых интонаций в его голосе, просто ответила она.
— Кто такой Олег?
— А, папа, ну Олег, Олег же.
— Я хочу знать, почему он осмелился обнять тебя.
Она пожала плечами.
— Он тебе не понравился?
— Нет, почему, довольно симпатичный, — ответил отец. — Надеюсь, это не очень серьезно?
Она вздрогнула, настороженно посмотрела на него:
— Что ты этим хочешь сказать, папа?
— Только то, что будь это серьезно, я бы знал. Не так ли?
Уловив в его голосе обиду, она приникла к его плечу:
— Прости, папа. Я, конечно, должна была рассказать об Олеге. Но все так неопределенно…
Он облегченно вздохнул. Вот и прояснилось все. У нее в душе буря, она сама прекрасно понимает, что ничего путного не может получиться у них с этим танцором, переживает это и старается не волновать отца. Только этим и объясняется, что он ничего не знал о кавказце.
Герр Ункер вспомнил, что и у него было когда-то такое же увлечение. Она тоже была из мира искусства — скульптор, и он потерял из-за нее голову и тоже никому — ни родителям, ни братьям, ни друзьям — не рассказывал о ней. Роман этот начался бурно, а угас тихо и незаметно. И бывает, он годами не вспоминает свою скульпторшу. Жизнь есть жизнь, а человек слаб, и ничего страшного не случится, если отдаться чувству на время. Закончатся гастроли, ансамбль уедет, и его дочь вновь будет прежней…
Утром герр Ункер нашел на столе столовой записку: «Папа, я взяла „Ауди“. Не беспокойся. Твоя Эльза». Он поспешил в спальню дочери, точно там мог найти ответ на охватившие его сомнения. Кровать была разобрана, но видно было, что Эльза не ложилась. Она провела бессонную ночь и, сумасшедшая, рискнула сесть за руль! Это же верх безумия! Теперь он знал точно, куда она отправилась. Дочь и в самом деле потеряла голову из-за танцора. А вдруг это серьезнее, чем ему представилось вчера? Сердце у герра Ункера защемило. Он потер левую часть груди ладонью. Видно, это у них давно, просто он ничего не знал… «Не знал? Неправда, — укорял он себя. — Я же видел, в каком смятении она вернулась из-за границы». Нет, она не плакала, не жаловалась. Но в ее глазах он видел грусть, глубокую, болезненную. На его расспросы она отвечала банальными фразами, вроде «устала с дороги», «тебе показалось». И его это успокаивало, потому что он такой — не желает замечать ничего, что может нарушить его ритм жизни. В этом его обвиняла еще жена. Ему захотелось уверовать в то, что все нормально, — и он легко поддался первой же отговорке дочери. Впрочем, все мужчины, когда дело касается житейских проблем, верхогляды и поразительно доверчивы. И вот результат: дочь не спит ночь, чуть свет вскакивает, садится за руль автомобиля и мчится за сотни километров, лишь бы увидеть его! Она в безумии, а мотор его «Ауди» настолько силен, что можно выжать скорость до 180 километров… О боже, сохрани ее! Не дай погибнуть единственной дочери!
Вот так же и ее мать восемь лет назад села за руль «Опеля», улыбнулась ему, заверила, что успеет возвратиться ко времени их визита к владельцу журнала, в котором систематически появлялись его статьи, и уехала, весело помахав рукой. А через два часа в кабинете герра Ункера зазвонил телефон, и он услышал равнодушный голос: «Звонят из дорожной полиции. Авария…» И опустел его двухэтажный коттедж. И широкая кровать, рассчитанная на двоих, стала стылой и ненавистной ему. Счастливец, не замечавший, — как это происходит с тысячами других, — своего счастья, он в один день стал несчастнейшим человеком…
Раздался зуммер телефонного аппарата. Герр Ункер вздрогнул, испуганно прислушался. Одновременно в комнате дочери, в столовой, на кухне, в его спальне… Герр Ункер потянулся было к трубке, но пальцы задрожали, и он, едва притронувшись к белому мрамору, тут же отдернул руку. Нет, нет! Этого не должно случиться! Чтоб и жена, и дочь!? Для одного человека это слишком! Нет, он ни за что не поднимет трубку. Ему казалось, что этим самым он избежит огромной опасности, — и он стоял и слушал надрывающийся аппарат.
Потом он, такой аккуратный и исполнительный, у кого день был расписан по минутам, особенно в утренние часы, когда на умывание, бритье, завтрак выделялось всего пятьдесят минут и полчаса на дорогу, с тем, чтобы он был в своем кабинете ровно в восемь, — этот человек, ни разу в жизни не опоздавший ни на службу, ни на совещание, ни на свидание, забылся настолько, что опять присел на кровать. О-о! Как ему образумить ослепленную страстью дочь? А вдруг… Он испугался мелькнувшей мысли. Нет, нет, это невероятно. Эльза — и какой-то Олег с далекого Кавказа? Что у них общего? Она бросит дом, родину, отца? Ради танцора?! Уедет туда, в ущелье, жить среди диких гор и бурных рек?..
Он вспомнил, какое ощущение близкой опасности и мрачного уныния возникло у него в далекие, но, кажется, и не такие уж далекие, годы войны. Он, молоденький солдат, в горах Кавказа. Армия рвалась к бакинской нефти. Но на пути встали горы. Крутые, устремленные в небо, они ледовыми вершинами угрюмо и грозно глядели на чужестранцев в зеленых шинелях и касках. Солдат Ункер каждой своей клеточкой чувствовал их враждебность и понял, может быть, раньше других, что ничего хорошего их, незваных гостей, здесь не ждет. «Завоевать Кавказ, захватить!» — взывали приказы. Но эти слова здесь, среди застывших каменных изваяний, рядом с которыми человек сам себе казался песчинкой, выглядели до смешного напыщенными. Стремясь выполнить приказ, дивизия пошла на штурм гор, но пули и снаряды смяли их, сбрасывали вместе с камнепадом в узкие ущелья целые роты. Ункеру казалось, что это не эхо отзывалось в утесах, а окутанные туманом горы насмехались над чужестранцами, их потугами вскарабкаться на перевал.
А горцы? В этом осетинском ауле остались лишь старики, женщины и дети, но и они смотрели на пришельцев не со страхом, не с покорностью перед их силой, как это бывало в других странах. Внешне спокойный взгляд черных, карих, голубых глаз из-под густых вразлет, как крылья птиц, бровей таил в себе столько скрытой силы и непримиримости, что казалось, один неосторожный шаг, поступок, и ты будешь испепелен, уничтожен вмиг.
Солдатам твердили: постарайтесь ладить с горцами. Они старались, но в ответ не получали ничего, кроме молчания. Выслушав солдата, старательно выговаривавшего русские слова, старик делал вид, что не понимает и, постукивая ноздреватой от извлеченных сучков палкой, неторопливо шел мимо. И на лице не было и тени страха, что в спину ему последует автоматная очередь, — то ли делали вид, что не боятся, то ли с презрением относились к такому повороту судьбы. Среди солдат ходили слухи, что кавказцы очень мстительны, смывают кровь кровью, убийцу стараются покарать даже ценой собственной жизни. То ли это сдерживало немцев, то ли степенность, достоинство стариков, но Ункер видел, что, хотя у многих руки так и чесались, — в этом ауле никто не посмел выстрелить в жителей.
Ему вспомнились узкие улицы, невысокие хадзары со стенами из плитняка, с земляными крышами, узкими окнами. Воду там носят в кувшинах из родников, разбросанных по склонам гор. Печи топят сухим хворостом, который собирают в лесу. Электричества нет, комнаты освещаются тусклыми керосиновыми лампами… Неужели Эльза хоть на миг может представить свою жизнь там? Ну, конечно, нет. Его дочь привыкла к благам западной цивилизации, и его предположение абсурдно. Просто Эльза характером в мать, импульсивна и нетерпелива. А ему надо проявить выдержку, и все образуется. Главное — не обозлить ее, не вызвать в ней протест.
И еще одно соображение успокаивало Ункера. Эльза, такая добрая и заботливая, не оставит отца одного после тех потрясений, что ему пришлось пережить. Значит, надо ждать, ждать, ждать… И надеяться, что блажь — или все-таки: любовь? — пройдет…
Глава шестнадцатая
Бог свидетель, никогда я не пренебрегал обычаями предков, никогда не позволял себе никаких вольностей даже при сверстниках, не говоря уже о стариках. Что же со мной здесь произошло? Неужели на меня подействовал раскрепощенный дух наших недавних недругов? Представляю, как мы выглядели с Эльзой, обнимаясь на виду у всего ансамбля, на глазах у Аслана Георгиевича. И, войдя в ресторан, я старался не обращать внимания на недоуменные, задумчивые и откровенно насмешливые взгляды. Казбек, втискивая на поднос блюдо, — благо, стол обслуживания был шведский, когда не ограничивались ни количество, ни размеры продуктов — бери, сколько и чего хочешь! — заговорщицки подмигнул мне. Я чуть не взревел и, наверно, отыгрался бы на нем, выплеснув свое раздражение, но Казбек вовремя повел взглядом по залу. Я обернулся и увидел… Эльзу. Сидя за крайним столом и водя ложечкой по чашке с кофе, она неотрывно смотрела на меня. Растерявшись, я какое-то время стоял, уставившись на нее и не веря своим глазам. Потом подошел к ней.
