Николай Дементьев - 3амужество Татьяны Беловой
— Хватит! — уже строго прервал возражения Олега Снигирев. — Это не завтра будет и не через год и не через два, я умирать не собираюсь. Постарайтесь меня понять. Я всю жизнь работал, а теперь сбросить на кого попало? Нет уж! Придется и эту область вам освоить! — Он тяжело поднялся. — Так что прошу это учесть, а вас прошу не обижаться, — сказал он Анатолию. — Надеюсь, вы все понимаете.
Те оба тоже встали.
— Конечно, конечно, — поспешно проговорил Анатолий.
— Да, а вам надо будет диссертацию все-таки защитить, — вспомнил Снигирев, обернувшись к Олегу. — Возьмите какую-нибудь тему походовитее. Жизнь есть жизнь, и в ней иногда полезно, чтобы честный человек имел официальное признание. А то ведь вольноотирающийся от науки может не поверить, что вы ученый, если у вас нет степени!..
— Вольноотирающийся? — удивился Олег этому непривычному слову.
— Я имею в виду сейчас не ту презрительную кличку, которой когда-то называли офицериков-шаркунов. Вольноотирающийся — понятие общеземное: это удивительная помесь самодовольного невежества, пошлости, эгоизма и многого другого в этом же роде. Ну, веселитесь. — И он отошел от них,
Я была удивлена и обрадована этим предложением Снигирева и хотела узнать, о чем же будут говорить Олег с Анатолием. Они молча сели снова, Олег достал папиросы, закурили. Анатолий как-то весь дернулся и вдруг заговорил злым, свистящим шепотом; и мне было видно, как у Анатолия часто-часто бьется жилка на виске, и было почему-то жалко его и стыдно на него глядеть.
— Нет, ты мне скажи, скажи!.. Я работаю как вол! Я стараюсь, я все время стараюсь! Почему же все достается тебе?!
— Брось, не обижайся, — мягко попросил его Олег и даже положил ладонь ему на колено; я видела, что он искренне жалеет Анатолия и, кажется, не понимает его. — Это все у шефа мечты — я ведь никогда не соглашусь. — И вдруг сказал! — Понимаешь, ведь все равно начальником будешь ты! — Почему это?
— Не знаю… А только именно ты будешь, а не я. Ты вспомни, ведь всегда так получалось. В таких делах у нас с тобой всегда так получалось.
— Нет! — Анатолий огорченно покачал головой. — Ты становишься старше, с тебя детская шелуха слезает. И самое смешное, что шеф прав, ты действительно больше подходишь, чем я. Я вижу! Но не в том дело! Почему тебе в жизни все легко дается?
Олег помолчал, щуря от дыма глаза, и ответил:
— Если уж так говорить, то не очень-то легко. Вспомни, ты в Кузбасс не поехал, а я там помучился крепко, зато практику на всю жизнь получил. Теперь вот что. Ты уже третий год начальник лаборатории, много времени у тебя уходит на всякие административные дела, а в нашем возрасте это еще недопустимая щедрость, нам еще науку надо своими руками щупать и щупать!.. Не обидишься, если все на чистую скажу, раз уж такой разговор пошел?
— Говори!
— Ты всегда, Толька, видимый, показной результат принимаешь за подлинный, настоящий. Сейчас, сейчас поясню. — Он помолчал, взглянул Анатолию прямо в глаза и продолжал: — Раньше для тебя было очень важным стать начальником лаборатории, я ведь знаю. Теперь надо прежде всего защитить диссертацию, получить степень, а научный результат где-то на втором плане. И честолюбие у тебя чрезмерное. Тебя и сегодня, не сердись, обидело, что шеф сделал предложение мне, а не тебе.,
— Нет, суть не в этом… Ты уж все говори, не бойся. Я неталантлив, Олег!..
— Я сейчас не об этом… Ты пойми, о чем я толкую. В жизни надо ежедневно, ежечасно следовать одному, главному, что считаешь своей целью. Вот так, как Ленин это делал! И сама цель должна быть высокой, понимаешь? — горячо говорил Олег. — Если любишь науку, то ищи в ней для себя высокую цель. Не трать себя на мелочи. Не ищи всяких благ. Знаешь, — совсем тихим шепотом проговорил он, — я часто проверяю себя: а как бы Ленин поступил в том или другом случае, честное слово! Подумать только, как он работал, как трудно было ему в тюрьмах, в ссылках и за границей! А после революции? Сколько он сделал для всех людей на земле! Вот это и есть главное: иметь в жизни высокую цель.
Они снова замолчали. Я никогда еще не видела у Олега такого просветленного лица. Он сидел неподвижно, напряженно подняв голову, и пристально смотрел вдаль. И Анатолий поглядывал на него послушно, как на старшего.
— То же самое и в дружбе, и… — начал было Олег.
— Слушай, мы ведь с тобой дружим, как и дружили? — вдруг каким-то просительным тоном перебил его Анатолий,
— Конечно!
— Но я хочу честно предупредить тебя…
— Ну?
— Таня может вернуться ко мне!
— Ну что ты!.. — рассмеялся Олег. — Неужели ты… ее звал?
— Звал. Потому что уверен — ей со мной будет лучше. Ты только на меня не обижайся, Давай и об этом говорить откровенно,
— На что ж я могу обижаться? Ты человек честный. Ведь я тебя, Толька, двенадцать лет знаю. Смешно было бы мне от тебя какую-нибудь подлость ожидать.
— Подлости бывают очень тонкие… — Анатолий как-то противно засмеялся.
— Тонкие или толстые — все равно подлости! Почему ты вообще об этом заговорил? У нас с нею все хорошо.
— А вот сегодня шеф говорил про понимающих жен… Ты что об этом думаешь? По-моему, у нее по отношению к тебе этого нет, а ко мне — есть! Ты не сердись, я по-честному, как друг!
— Сейчас нет — потом будет. Она не дура.
— Для этого нужно время. Да и потом… Шеф прав: когда-нибудь и ты будешь терпеливым воспитателем, а пока что, мало на него похож. Сколько же ей ждать?
— Мы любим друг друга, понимаешь ли ты это?
Анатолий опять негромко, с едва заметным превосходством засмеялся:
— Как все увлекающиеся люди, ты многого не видишь… Жизнь сложна, а ты в своем однобоком увлечении работой не хочешь ничего видеть, все упрощаешь.
— Это не упрощение, а честность.
— Ладно, ладно. Пусть будет по-твоему. Помни только, что я тебя предупредил!
— Ладно, запомню.
— Ты хорошо понял, что я хочу сказать? Я буду по-прежнему добиваться ее! Всегда и всеми силами!..
— У тебя ничего не выйдет.
— И еще. Ты извини за этот нескромный вопрос: почему у вас до сих пор ребенок… не запроектирован?
— Фу ты господи! — Олег встал. — Пойдем лучше выпьем…
— За ребенка? Или за твое будущее начальствование?
— Вот ты ничего, Толька, не понял.
— Не скажи. Ребенок — это цемент для семьи!
— Слова-то какие… — Олег пошел к другим о чем-то громко спорившим гостям.
Я тоже вошла в комнату, где стоял сильный шум. Я уж решила, что кто-нибудь, выпив, заскандалил, но ошиблась: спорили все о тех же планетарных лебедках. Не зря, видно, Олег ходил тогда к. комитет комсомола…
— Вам-то уж это не к лицу! — позванивающим голосом говорил Вагин Якову Борисычу, и глаза его от злости были совсем темными.
Все Антиповы и Женя стояли вокруг, не было только Снигирева. Яков Борисыч отвечал Вагину спокойно, но лицо его сделалось камен-но-твердым, каким часто бывало при разговоре с Вагиным. Игнат Николаевич с откровенной опаской смотрел на Суглинова, из-за его плеча выглядывала встревоженная, растерянная Полина Ивановна. А у остальных Антиповых были такие лица, каких я еще никогда не видела: решительные и строгие. Только Павел волновался и все хотел что-то сказать, торопился, но Женя останавливала его. Что же все-таки случилось и кто все это начал?..
— Давайте восстановим всю историю сначала, — говорил Яков Борисыч.
— Пожалуйста! — ответил Вагин.
— И ваш отдел, и на заводе знали, что теоретические разработки КПД планетарных передач недостаточны, нуждаются в дальнейшей экспериментальной проверке?
— Ну? — спросил Вагин. — Схему-то лаборатория дала?!
Игнат Николаевич промолчал. Теперь уже рядом со мной стояли Олег и Анатолий, и Вагин быстренько, точно искал поддержки, поглядел на Анатолия, но тот, настороженно, будто что-то решая, смотрел на Суглинова.
— Схему дала лаборатория, против этого никто не возражает, — сказал Яков Борисыч.
— Мы никому не позволим возводить напраслину!.. — Чувствовалось, что у Вагина еще не прошел хмель; может, поэтому и молчал Игнат Николаевич, боялся сказать неосторожное слово?
Николай Ильич, невысокий, сухонький, шагнул вперед, легонько нажал ладошкой на грудь Вагина — тот послушно отступил, — сказал по-хозяйски размеренно и строго:
— Не сепети, паренек!.. За мной полста лет работы, понял? И на исходе жизни я краснеть не буду!
Я удивилась: всегда он просто шутил, точно не придавал большого значения работе, подсмеивался над другими, и — вдруг такое! Да и все Антиповы смотрели сейчас так, что я поняла: шутки шутками, а дело для них — делом!
— Когда лаборатория давала схему, — продолжал Яков Борисыч, — она оговаривала положение центра тяжести водила, так?
— Мы об этом ничего не знали… — растерянно произнес Павел и повернулся к Вагину. — Как же так, Виктор Терентьич?
