Овадий Савич - Воображаемый собеседник
Петр Петрович даже не нашелся что сказать. Эти выкладки Черкаса снова неприятно поразили его. Ему показалось, что актер слишком много видит, и в том числе, как на ладони, — самого Петра Петровича Обыденного. Он усмехнулся и процедил:
— Здорово! Даже как-то неловко становится.
— Это так просто, — скромно возразил Черкас. — Без этого не проживешь, заклюют. Мы, актеры, это очень хорошо знаем.
— Ну, а я не знаю, — слегка раздраженно ответил ему Петр Петрович. — Я об этом никогда не думал. Мне это даже фокусом кажется, как вы ловко все подобрали.
Черкас пристально взглянул на Петра Петровича. Петр Петрович почувствовал этот взгляд и в темноте. Черкас снова вздохнул и печально сказал:
— Я знаю, я вам даже неприятен сейчас, Петр Петрович. Вас все-таки смутил Евин — так, кажется, фамилия вашего бухгалтера? Вы забыли, что он вас обидел больше, чем меня. О себе вы знаете, что он налгал, а про меня сомневаетесь. Я ничем не могу вас убедить. Какие, в самом деле, у меня доказательства? Мне очень больно, Петр Петрович, что и вы так ко мне относитесь. И еще эти пять червонцев, которых у меня нет, чтобы отдать вам…
Может быть, раньше Петр Петрович успокоил бы Черкаса, сказал бы, что ничего дурного о нем не думает и что пять червонцев — пустяки. Но он не верил сейчас актеру, не верил его печальному, жалобному голосу, его словам. Петр Петрович не понимал, что, собственно, вызывает в нем недоверие, но он не считал нужным сказать Черкасу хотя два-три ласковых слова или возразить на то, будто его отношение к актеру переменилось. Темнота все сгущалась, собеседники молчали. Наконец Черкас поднялся и еще печальнее сказал:
— Что ж, я пойду. Я только о здоровье пришел справиться, я вам мешать не буду. Кажется, я не нужен вам. А пять червонцев я отдам при первой возможности, из первых же денег, что получу. Я надеюсь, что это будет очень скоро.
Он помолчал, выжидая, не скажет ли ему что-нибудь Петр Петрович. Но Петр Петрович молчал. Он вовсе не хотел удерживать Черкаса. Он не знал, о чем говорить с актером, слова Черкаса были ему неприятны и неприятен сам Черкас. Тот подождал минутку, сказал совсем упавшим голосом: «До свиданья, Петр Петрович», — и медленно вышел из комнаты.
Петр Петрович снова остался один. Ему не хотелось зажигать свет и не хотелось видеть кого-нибудь. Черкас спутал его мысли. Он невольно возвращался к словам актера и все-таки никак не мог понять, отчего тот все знал. Ему показалось, что Черкас именно все знал, что от него не могло быть никаких тайн. Как ни убедительно звучали выкладки танцора, как ни ловко он подобрал события и расположил их, как ни естественны были все его заключения, все-таки оставалось что-то таинственное и непонятное в его знании.
Петр Петрович устал. Черкас всегда вызывал в нем напряжение всех сил ума, а сегодня особенно. В конце концов это слишком утомляло. Было много неясного, раздражающего и даже волнующего в словах и во всем поведении танцора, что и после его ухода мешало привычному спокойствию. Вероятно, правы были те, кто Черкаса не любил. Петр Петрович не подозревал жильца в том, что рассказал о нем Евин. Но Петр Петрович должен был признаться самому себе, что Черкас перестал вызывать в нем симпатию и что он действительно неприятный человек, каким его и считали все.
Вечер расправил крылья и плотно накрыл ими город. В комнате, было совсем темно, окна казались серыми, туманными пятнами. Внизу у чьих-то ворот раздавались негромкие слова. Люди разговаривали неспешно, от скуки растягивая слова. Слова то сливались в однотонное стрекотанье, то рассыпались, как мелкий горох. Несколько звезд мерцало уже на небе, но еще очень тускло. Стало чуть прохладнее, но духота еще не прошла, нагретые за день камни источали тепло.
Без стука, без предупреждения в комнату снова вошел Черкас и остановился перед Петром Петровичем. Петр Петрович не удивился его появлению, ни тому, что актер вошел без стука, вопреки своей обычной вежливости. Петр Петрович кивнул головою, как бы своим мыслям, и тихо сказал:
— Я знал, что вы вернетесь, Аполлон Кузьмич. Я даже знаю, зачем вы пришли.
Черкас стоял молча, не двигаясь. Петра Петровича очень забавляло, что он знает все наперед, что сделает Черкас, как Черкас знал все, что делали другие. Петр Петрович не думал о том, почему это так случилось, что он способен сейчас все разгадать. Он торжествовал. Он сказал, широко улыбаясь:
— Вы мне деньги принесли, я знаю.
Черкас кивнул, молча достал туго набитый бумажник и вынул оттуда бумажку в пять червонцев. Было темно, но Петр Петрович ясно видел на бумажке цифру пять. Лица Черкаса он зато не видел, но это не показалось ему странным. Черкас протянул ему деньги.
— Положите на стол, — весело сказал Петр Петрович, — мне ее некуда деть.
Черкас молча же послушно исполнил приказание и снова вырос перед Петром Петровичем.
— Вы напрасно беспокоились, — еще веселее сказал Петр Петрович. — Мне сейчас деньги не нужны. Хотя они вам тоже не нужны.
Черкас кивнул. Конечно, Петр Петрович сейчас все понимал и, главное, все знал. Как же ему было не торжествовать? Он продолжал:
— Вообще деньги — что! Деньги — пустяки. Ну, у вас, например, куча денег, я видел, да я и так знаю. А на что вам деньги?
Черкас пожал плечами, снова достал набитый деньгами бумажник — там, может быть, лежало несколько десятков червонцев или иной валюты — и протянул Петру Петровичу. Своим жестом он как бы даже просил, не только предлагал ему эти деньги взять. Петр Петрович рассмеялся вслух:
— Нет, Аполлон Кузьмич, мне-то, наверно, деньги не нужны. Ну, скажите сами, что они мне могут дать?
Черкас наклонил голову, словно соглашаясь. Бумажник в его руке растаял — так показалось Петру Петровичу, — но, конечно, он просто спрятал его.
— Эх, Аполлон Кузьмич, — сказал Петр Петрович, — я ведь знал, что вы меня обманывали, когда тут лазаря пели. Вы думали, я такой легковерный, а я все вижу. Вы ничего не можете, я раньше думал, что вы что-то знаете, а на самом деле вы ничего не знаете, вы знаете меньше меня. Я, правда, сказать не могу, но все-таки знаю, а вы ничего не знаете. Зачем же вы хотели меня обмануть?
Черкас сделал какой-то неопределенный жест, означавший, может быть, что он вовсе не пытался обмануть Петра Петровича, а может быть, что он иначе не может и что, хотя он знал, что Петр Петрович видит его насквозь, принужден был все-таки вести свою линию. Петр Петрович и тут понял его.
— А верно ведь, — сказал он, — в общем, вы, Черкас, — бедное создание. Как-будто и знаете все, и деньги есть, а на самом деле ничего у вас нет.
Черкас не возражал. Петру Петровичу даже показалось, что кивком головы Черкас подтвердил мысль, высказанную им.
— Ну, вот видите, — торжествующе сказал он. — Ну, что бы вы, например, могли мне предложить? Я уж вас один раз об этом спрашивал, вы мне тогда пивные и еще какую-то ерунду предложили. Нет, я вас теперь серьезно спрашиваю: что бы вы могли мне предложить? Разговоры ваши я знаю, сказать мне вы ничего не можете. Денег мне не нужно. Пить я не пью. Для всего другого я стар. Уезжать не хочу, мне и тут хорошо. Вы думаете, что все можете, все знаете. Ну, что вы мне можете предложить?
Черкас помолчал, потом покачнулся в воздухе, как Петру Петровичу показалось, — нелепо и в первый раз за это свое посещение открыл рот. Он сказал очень тихим, не своим вовсе голосом:
— А чего бы вы сами хотели, Петр Петрович?
Петр Петрович изумленно поглядел на актера. Изумлен он был тем, что Черкас заговорил. Он почему-то не ожидал этого. Должно быть, он думал, что Черкасу уже совсем нечего сказать. Но он быстро забыл о своем изумлении и на секунду задумался.
— Чего бы я сам хотел? — медленно переспросил он. — А ведь я, пожалуй, и не знаю, чего бы я сам хотел. Я, может быть, вообще ничего не хочу.
Черкас молчал. Петру Петровичу показалось, что он улыбается. Петр Петрович рассердился.
— Вы думаете, что каждый человек непременно чего-нибудь хочет, — сказал он. — А вот я ничего не хочу, вот так-таки ничего не хочу, и все.
— Подумайте, Петр Петрович, — так же мягко и тихо сказал Черкас. — Может быть, вам чего-нибудь и захочется. Может быть, просто так чем-нибудь заинтересуетесь, что-нибудь захотите узнать, повидать. Вы подумайте, не отказывайтесь.
— Я не отказываюсь, — сердито ответил Петр Петрович, — я только не хочу ничего. Сами вы ничего не можете придумать, хотите, чтобы я за вас придумал.
— То, что я могу придумать, вам неинтересно, вы сами сказали, — возразил Черкас.
Петру Петровичу, правда, жаль было упускать такой случай, и вместе с тем он сердился на себя, что ничего не мог придумать. Ведь он же хотел что-то узнать. Что это было? От Черкаса ничего не выпытаешь, но если он сам предлагает…
— Надо подумать, — озабоченно сказал он.
