Виктор Лесков - Под крылом - океан.
Где-то после прохода островов радист и убил нас своим донесением:
— Командир, получена радиограмма! — начал бодро, а потом, видимо, стал вчитываться сам. — Нанести удар по цели…
— Кому нанести? — живо отозвался Борис.
— Нам… У нас же позывной триста полета восемь.
Долетались, что радист стал сомневаться в собственном индексе.
— Та-ак, у нас. Дальше что?
— Нам пускать, товарищ командир!
— Сразу надо говорить.
— Так я же сразу. Нанести удар по цели!
Заворочался Полынцев в своем кресле:
— Этого нам только не хватало… — А по голосу слышу, что доволен: — Юра, ты в курсе?
— Да.
— Как?
— Молча.
— Начинаем?
— Само собой.
— Понятно.
Не только ему понятно. Забеспокоился командир полка, вышел в эфир:
— Триста полсотни восемь, получил радио? — У него радист тоже уши топориком держит.
— Получил.
— Действуй!
— Понял.
Спасибо за разрешение. В другое время за лишнее слово готов был голову с виновника снять, а по такому случаю вон как разговорился.
У меня, скажу честно, мороз по спине. Что же сразу не сказали? Куда ж теперь? Дело-то нешуточное. А вдруг ракета попалась не самая лучшая, вдруг что откажет? Лучше не думать! Сам-то ладно, сам, что случится, переживу, а как люди смотреть будут? Сколько труда вложено, сколько народа сейчас смотрит на нас!
Чувствую, во всем боевом порядке мы сейчас вроде с красным флагом. Каждое наше слово будут ловить в эфире. Интонацию, вздох и то услышат, истолковывая каждый на свой лад.
Связался я с этой авиацией. Говорила же мать — в пчеловоды иди, около пчел люди долго живут; нет, на своем поставил. Ладно, чего там ахать да охать, когда надо проверками заниматься. Берусь за контрольный щиток, а руки дрожат. Страшно сплоховать.
Летчики тем временем свое знают: крены заламывают то вправо, то влево, а потом, чувствую, посыпались мы вниз. Некогда мне и посмотреть за их маневрами. Каких только не понавыдумывали! Без записки и не припомнишь.
Когда я поднял голову от контрольного щитка, вроде что-то изменилось вокруг. Посмотрел вниз — рассвело. Мы же навстречу солнцу курс держали; незаметно и промелькнула ночь. Идем над океаном на предельно малой высоте. Свистим, как только за гребешки не цепляемся! У меня к этим барашкам сугубо деловой интерес: шторма не надо, при шторме хуже цель видна. Шторма нет, но качает батюшка, расходится: то долы, то гряды гонит друг за другом. Не балует нас океан погодкой, но ничего, работать можно, бывает и хуже.
Состояние у меня, как у того ороча, который вышел на охоту. Увидел белку, а маленьким язычком приговаривает: «Не моя!» Стреляет, белка уже падает, а он все равно: «Не моя!» Вот когда в мешок положил, веревкой перехватил, тогда только выдохнул: «Ф-у-у-у, моя!» Так и я. Прицел видит, как никогда; ракета в норме, а чувство такое, что все напрасно, спугнут раньше нас.
— Как, Юра?
— Пока ничего.
— Понятно.
И дальше пошли молчком. По времени пора в набор переходить; точно, проходит сигнал. Слышу, как вдавливает в сиденье; отходим с разворота по восходящей дуге.
— На боевой! — не команда, а клич. Так же как «Шашки наголо!». Могучие у нас крылья. Проложить на школьном глобусе наши маршруты — и то будет на что посмотреть. А цель — маковое зернышко в океане — и берем в клещи! Мне теперь только смотреть! Я в этот тубус на трубке прицела до ушей влип. Теперь меня за шиворот не отдерешь. Милый, не подведи! Кого молю — сам не знаю. Мне надо увидеть цель, я знаю, в каком квадрате ее точно искать, и до боли в глазах всматриваюсь в экран после каждого оборота электронного луча. Чисто, а мне надо увидеть ее как можно раньше, поскольку все параметры атаки, каждое мое действие пишется на ленту и оценку выводят не только за попадание. Конечно, разумом я понимаю, что и не должен пока еще видеть засветку, но надо все-таки не проморгать первое ее появление.
— Юра, что?
— Нормально! Увижу — скажу!
— Не мешаю!
Сначала я увидел контрольное судно в десятках километрах от нашего «крейсера». А потом проклюнулся и он: сначала искоркой, потом конопляной скорлупкой. Она! По маркировке вижу: она! Дальность еще с запасом, все складывается по науке:
— Борис! Вправо пять, цель вижу!
— Вправо пять, — эхом его голос.
А самолет повернул так осторожненько, как на гончарном кругу.
На боевом у нас не у тещи: тут не рассидишься! Тут знай только — ноги в руки. Как лучник: выскочил, стрелу пустил — и поминай как звали.
Мне спешить нельзя. Я метку дальности подвожу к засветке цели затаив дыхание, как перед выстрелом. Вот она, родимая, в перекрестии меток азимута и дальности. Быть или не быть — сейчас покажет сама ракета.
— Схватила! — торопится Борис, как на рыбалке. У него тоже приборы контроля стоят.
Я и сам вижу: ракета взяла цель на сопровождение. Это, считай, аркан наброшен.
— Курсовой ноль! Сопровождение устойчиво! — сообщает Борис показания своих приборов.
— Подтверждаю!
— Пускай! Как дальность? — не столько дает команду, как спрашивает Полынцев.
— С запасом. Пусть привыкнет!
Контроль показывает, что теперь ракета самостоятельно ведет цель, внутри ее ядовито-зеленого корпуса приведен в готовность к самостоятельному полету весь комплекс аппаратуры. Пора!
— Командир, сопровождение устойчиво! Ракета к пуску готова!
— Сброс!
Я нажимаю кнопку. Самолет чуть подтряхнуло с левой стороны на правую. Удлиненная стрела ракеты, перехваченная треугольником крылышек, отделяется от самолета и плашмя, мертво скользит вниз. Ракета, отстав, теряется из виду. Пропала!
— Командир, двигатель запустился! — с ликованием доложил кормовой стрелок.
Много я слышал про эти пуски, а самому пришлось делать впервые. Никакие рассказы, никакие ожидания не стоят и десятой доли этого зрелища. Ракета выхватывается вперед самолета оранжевым взрывом. Ощущение, будто сейчас впишешься вместе с самолетом в этот шар огня. Но уже в следующую секунду стремительно отдаляющийся шар вытягивается в факел, а темный наконечник на нем только угадывается твоей ракетой. Линия полета огненной стрелы круто переламывается, и она почти вертикально взмывает вверх, в сумрак стратосферы.
— Ого-го, зафинтилила-а-а! Силища-а-а! — одобрительно замечает Борис.
Я суеверно помалкиваю. Кружок пламени на глазах отдаляется в яркую звезду и вот уже совсем исчезает, как выбившаяся над костром искра. И будто ничего не было. Только тонкий, розовато-прозрачный след расслаивается в еще холодных лучах только что приподнявшегося солнца.
— Сработано! — вызывает меня делиться впечатлениями Борис.
— Подожди, пусть дойдет! — держусь я как можно спокойнее, а у самого душа едва не выпрыгнет: неужели получилось?
Сколько еще до этой цели, представить только ту нашу баржу в океане и не одну сотню километров между нами. Сколько потребовалось человеческого разума достичь такой силы!
— Триста полсотни восемь, как сработал? — беспокоится ведущий.
— Пошла!
— Уверенно?
— Только и видали…
— Понял, нормально! Я — ноль первый! Циркулярно разворот на сто восемьдесят!
Мы свое сделали, и все стало на свои места. Теперь в центре внимания снова только один голос: ведущего. Однако одним ухом прислушивались и к другому: все ждали, выйдет с минуты на минуту кто-то чужой, непривычный в боевом порядке и скажет самое главное: результат работы. Этот голос оказался не совсем солидным, заливистым тенором:
— Триста полсотни восемь, вызываю на связь!
Летчики в боевом порядке друг друга на связь не вызывают. Там обходятся одним-двумя словами.
— Триста полсотни восьмой на связи, — также по полной форме ответил Полынцев.
— Триста полсотни восьмой, запишите результат! — звенело колокольчиком. И даже самолет, казалось, приостановился и двигатели приумолкли, чтобы получше послушать голос с контрольного судна. — Три ноля! Как поняли: три ноля! — слышно было, что они там с удовольствием повторяли эти «три ноля!», что значило прямым попаданием. Лучше ракету пустить нельзя.
— Понял вас правильно: три ноля!
Тут же кто-то в экипаже по внутреннему переговорному устройству закричал: «Ура!» Его поддержали, подтянули дружно все. Я почему-то отмолчался. Такая натура. Когда на меня сваливается большая радость, я только улыбаюсь неделю и со стороны похож, наверное, на тихопомешанного.
Конечно же, до самой посадки обсуждались различные варианты нашей встречи на земле.
Мне было приятно слушать всех. Что бы там ни говорили, а жизнь человека, скажу я вам, счастливейшая из случайностей. Наш полет подходил к концу, а мне так хотелось, чтобы продлился хотя бы еще немного. Впервые за много лет в воздухе я смотрел на приближение земли с сожалением.
