Василий Шукшин - Киноповести
— Чего заметил-то?
Молчание.
— Ладно, счас я тоже буду молчать.
— Зря,— сказал Микола.
— Чего я не заметил?
Молчание.
— Все. Молчу и смеюсь внутренним смехом.
Вошла Валя. Села на кровать.
— Ну, что будем делать?
Молчание. Долгое.
— Вы что, поругались, что ли?
Молчание.
— Сень?
Молчание.
— Коля?
Молчание.
— Что случилось-то?
— Провоцируют,— пояснил Микола.
— Кто провоцирует?
— Вон...— Микола кивнул на Сеню.
— Я провожу опыт,— кратко сказал Сеня.
— Какой опыт?
Сеня сделал знак рукой.
Долго молчали все трое.
— Да ну вас!— рассердилась Валя.— Сидят, как два сыча.
Молчание.
— Тогда я ложусь спать.
— Сенька, брось,— взволновался Микола.
Сеня замотал головой — нет.
А Иван пошел к другу детства Девятову Василию. Пришел, а у Девятовых — дым коромыслом: Василий спорил с женой, как назвать новорожденного сына.
— Ванька!..— кричала жена Настя.— Где это ты их видел нынче. Ванек-то?! Они только в сказках остались — Вани-дурачки. Умру, не дам Ванькой назвать.
— Сама ты дура,— тоже резко говорил Василий.— Сейчас в этом деле назад повернули, к старому. Посмотри в городах...
— На черта он мне сдался, твой город! Там с ума качнут сходить и ты за ними? Я своим умом живу...
— Да сын-то мой!— заорал Василий. Он был в рабочей одежде — заехал на время домой; у ворот стояла его машина.— Или чей?
— А мне он кто?!..
Супруги так увлеклись важным спором, что сперва даже не заметили гостя.
— Можно к вам?— спросил Иван.
— О!— удивился Василий.— Иван! Заходи.
Поздоровались.
— Что за шум, а драки нет?
— А вон — сына не дает Ванькой назвать.
— И не дам,— стояла на своем Настя.
— А как ты хочешь?— спросил ее Иван.
— Валериком.
— Иваны, говорит, одни дураки остались, в сказках. Много ты понимаешь! Спроси вот у него, как в городе...
— Мне ваш город не указ.
Иван заглянул в кроватку к младенцу.
— Лежит... А тут из-за него целая война идет. А чего ты, Настя, Иванов-то списала со счета?— спросил он Настю.— Не рано?
— Не рано.
— Зря. Иваны еще сгодятся.
— Вот кому сгодятся, тот пускай с ними и живет, а мы будем жить с Валериком. Правда, сынок?— Мать подошла тоже к кроватке, склонилась над сыном.— Уй ти мой маленький, мой холесенький... Иваном. Еще чего!
— Ну, Валерик — это тоже не подарок,— заметил Иван, отходя от кроватки.
— Да плохо просто!— загорячился опять Василий.— Чем нехорошо — Иван Васильевич?.. Царь был Иван Васильевич...
— У нас счас, скажи, царей нету,— тютюшкалась мать с младенцем.— Нету, скажи, царей, нечего на них и оглядываться.
— Ну что ты будешь делать?— с отчаянием сказал Василий.— Ну, е-мое, Валериком он тоже не будет, это я тебе тоже не дам. Как недоносок какой — Валерик... Он должен быть мужиком, а не...
— Будет Валериком.
— Нет, не будет!
— Нет, будет!
— Назовите в честь деда какого-нибудь,— посоветовал Иван.— В честь твоего отца или твоего.
— Да они обои — Иваны!— воскликнул Василий.— В том-то и дело!
Домой Микола пришел мрачный и решительный.
— Ты чего такой?— спросил отец.
Микола сел к столу, положил подбородок на кулаки, задумался.
— А?
— Так.
Отец готовился спать. Сидел на кровати в нижней рубахе, в галифе, босиком. Шевелил пальцами ног.
На печке лежал хворый дед Северьян.
До прихода Миколы они разговаривали и теперь вернулись к разговору.
— Он, старик-то, говорит: мы, говорит, пахали их, те поля. Приехали, обрадовались — землищи-то! И давай. Ну, год, два, три — пашем. Глядим, а песок-то с той стороны все ближе да ближе к нам. Нам, говорит, тогда старики и советуют: «Пусть эта земля лучше залежью будет, лучше поурежьте свои пашни, которые к северу, а эти не трожьте. Бросьте эти поля пахать, не трогайте». Собрались, говорит, мы миром и порешили: не пахать к югу от Сагырлака. И верно: остановился песок. Трава-то его держать стала. А счас опять все распахали... И уж заметно, как сохнет к северу. Еще вот лет пять попашем — и сгубим пашню. Тогда и удобрениями ничего не сделаешь — сожгем только землю...
— Сказали бы начальству.
— А то не говорили! Доказывали: никакая это не целина, это залежь, специально которую не трогали, чтобы пески держать с юга. Ну, рази ж послушают!..
— Тять, я жениться надумал,— сказал Микола.
— Эка!..— удивился отец.— Кого же брать хочешь?
— Вальку Ковалеву,— негромко ответил Микола.
Отец кивнул головой: слышал кое-что.
— Ты говорил с ней насчет этого?
— Та-а...— Микола мучительно сморщился.— Нет.
— Я сватать не пойду,— твердо заявил отец.
— Почему?
— Не хочу позора на старости лет. Знаю я такое сватовство: придешь, а девка ни сном ни духом не ведает. Сперва договорись с ней, как все люди делают, тогда пойду. А то... ты вечно, Микола... все за тебя отец. Прогонют, потом житья в деревне не будет, бежать от стыда придется.
— Ну, ты тоже прынц выискался: сватать он не пойдет,— сердито сказал дед Северьян.— Ты забыл, Тимоха, как я за тебя невесту ходил провожать? Забыл.
Тимофей недовольно нахмурился.
— Ведь не пойдет она за него. Слышал я — бабенки трепались — не глянется он ей.
— Пойдет!— сказал дед.— За такого парня!.. Чего ей еще надо?
— Почему ты думаешь, что не пойдет?— спросил Микола.
— Это уж тебе лучше знать. Хоть бы поговорил с девкой!..
— Пойдем, тять. Я один не сумею.
— Счас, что ли?— испугался отец.
— Счас.
— Ты что, опупел?
— Надо... А то поздно будет. Прошу тебя, один раз в жизни сделай...
— Тимоха, помоги парню.
— Да почему счас-то? Кто так делает?..
— А то поздно будет. Фактор один появился... поздно будет
— Какой фактор?
— Ну... поздно будет. Ее спровоцируют.
— Тимоха...
— Да ну вас к черту, вы что, на самом деле! Ночь-полночь — сваты заявились. Завтра хохотать все будут.
— Вот как раз счас самое время идти,— рассуждал дед с печки.— Никто не увидит. Откажут, никто знать не будет.
Тимофей вздохнул, задумался.
— Какой фактор-то?— спросил он сына — Сенька, что ли?
— Нет.
— Собирайтесь и идите, а то спать лягут люди. Ничего с тобой, Тимоха, не случится •— сходишь, не похудеешь. Сделай одолжение парню. А девка правда хорошая — на ней пахать можно.
— Пойдем, тять.
— Язви вас в душу!.. Может, с матерью сходишь? Она счас придет...
— Та-а...
— Чего она, мать?.. Баба есть баба. Иди, Тимоха. Вишь, загорелось парню: значит, надо. Раз какой-то хвактор появился, не надо тянуть. Они нонче такие: не успеешь глазом моргнуть — поздно будет. Опередить надо.
Отец снял грязные галифе, нашел в сундуке новые брюки, надел и, болезненно сморщившись, долго ловил негнущимися темными пальцами маленькую скользкую пуговицу на ширинке.
— Тц... сердце мое чует — на радость зубоскалам идем. Ни хрена из этого сватовства не выйдет. Подождем хоть дня-то?
— Днем хуже.
— Какая тебе разница, Тимофей?
— Вот сошьют, оглоеды!.. Не лезет, хоть матушку-репку пой.
— Чего там?
— Пуговица не лезет, мать ее...
— Подрежь ножницами петельку-то,— посоветовал дед.
Микола пригладил жесткие волосы. Долго стоял перед зеркалом.
— Чего бы сделать над собой?— спросил он деда.
Дед подумал.
— Ничего, иди так. И так хорошо. Главное, смейся там побольше. Смешно, не смешно — ты: «Ха-ха-ха-ха...» Девкам это глянется. Был бы я не хворый, пошел бы с вами.
— Пол-литра-то брать, что ли?— спросил Тимофей отца.
— Возьмите в карман,— сказал дед.— Понадобится — она при себе. Не робейте, главное. Ты, Тимоха, тоже посмеивайся там поболе. А то ведь придете счас два земледава... слова сказать не сумеете.
Сеня был уже дома, когда пришел Иван.
— Что так скоро?— спросил Иван.
— Я один опыт провел: начал тоже молчать, как Микола. Он меня комиком зовет, а я ему счас доказал.
— Чего доказал?
— Что он без меня совсем пропадет.
— Чем доказал-то?
— Молчал.
— Ну?
— Ну, она нас обоих выгнала.
— Обои вы комики... Как дети, честное слово.
— Нет, пусть он теперь не вякает.
— Что, девок, что ли, не хватает в деревне?
— Они не такие...
— Зря ты, Сенька... Ты же видишь, не любит она тебя.
Сеня — в майке и в длинных трусах — задумался около сундука.
— Видать-то я вижу, братка,— серьезно и грустно сказал он.— А отстать не могу. Умом все понимаю, а вот тут... болит. И ничего не могу сделать. Девки есть... полно. Но все не такие.
— Чем она тебе так уж?..
— Она какая-то надежная. Я бы с ней не пропал. Мне с ней легко как-то. Увижу ее, радуюсь, как дурак. Прямо, как праздник сделается. И вот ты же заметил: я сразу остроумный какой-то становлюсь, жизнерадостный... Счас уж — какое горе, и то... вспомнишь про нее, легче становится. Я бы с ней хорошо прожил.
