Олег Куваев - Территория
Седой сбросил ему красные пропарафиненные патроны, аммонит и опустил на проводах детонатор. Кефир заложил в бурку патроны, приспособил детонатор и принялся тщательно трамбовать грунт, чтобы взрыв был хорошим. В шурфе потеплело от его разгоряченного тела и свечки. Он снял телогрейку и стал каблуком уплотнять грунт. Потом постукал по нему торцовой стороной лома. Седой уже спускал сверху бадью. Кефир снова встал в нее одной ногой, другой зацепился за трос, наверху заскрипел вороток, и он пополз вверх, отталкиваясь от шершавых льдистых стенок шурфа…
…В тундре было тихо. Слышались только далекие голоса на соседней линии в двухстах метрах от них. Стоял серый рассвет, уже кончалась полярная ночь, и днем часа на два светлело. Из-под обмызганного кустика выскочил ошалелый куропач и закеркал, закричал.
— Чтоб тебя чахотка, — выругался Кефир, — весну предвидишь?
Кефир пошарил глазами, поднял самородок и запустил им в куропача. Он промахнулся сантиметров на пять, Куропач возмущенно крикнул и отбежал. «Дай я», — сказал Седой и побежал к самородку. Так они швыряли в куропача минут десять, отбежав уже далеко от шурфа. Наконец, куропач замахал крыльями, отлетел на увал и там завопил совсем возмущенно. Кефир поднял самородок, сунул его в карман, и они побежали к взрывной машинке. Кефир присоединил провод, крутнул ручку. Ухнул взрыв, и вдруг они с ужасом увидели, как в дыме, пыли и песке из шурфа вылетел человек, шмякнулся на отвал.
— Как-ой бог? Кого туда заволок? — заикаясь спросил Кефир. Они с ужасом смотрели на темный распластанный силуэт возле шурфа. Потом Кефир стал тихо трястись от смеха. Он сидел, ухватившись за взрывную машинку, бледный, как снег, и все трясся, все хихикал.
— Я т-там т-т-телогрей-ку з-за-б-был, — сказал он. — Это, п-понимаешь, она взлетела.
— Ну тебя к фене, — сказал Седой. — С тобой заикой станешь.
Только теперь он заметил, что Кефир был в одном свитере. Они подошли к шурфу, и Кефир сказал:
— Идея есть! Давай шабашку устроим.
Они, не сговариваясь, двинулись к палаткам. Перед палаткой Монголова Кефир отряхнул с телогрейки землю, шмыгнул носом и открыл сколоченную из реек, обтянутую брезентом дверь.
Монголов сидел за камеральным столом над картой.
— Вот, Владимир Михайлович, — смирным голосом сказал Кефир и положил самородок на карту. — Обмыть надо. По закону старателей.
— Где? — быстро спросил Монголов.
— Линия четыреста тридцать, шурф восемь, на первой проходке десятого метра.
— Ага! — повторил Монголов и снял самородок с карты. Он нашел на карте шурф, про который сказал Кефир. — Вот что, — сказал Монголов, — хоть умрите, но бить до плотика. И в скальный войти сантиметров на пятьдесят. А спирта нет. Был бы — не жаль.
Кефир вышел к дожидавшемуся его Седому.
— Вот что, товарищ Кадорин, — сказал он. — Выпивки у начальства нет. Но предвидится. И еще предвидится, что Гиголов, то есть я, и Кадорин, это ты, Седой, заработают в этом месяце и в последующие по пять-шесть, при усердии семь. Такой выделен фронт работ.
— Ух! — с непривычной дурашливостью сказал Седой и швырнул рукавицы на землю. — Горит душа по работе! Айда, что ли?
— Счас! — Кефир снова вернулся в тамбур, открыл дверь к Монголову и просунул длинноволосую голову.
— Еще дрогнет небо от копоти, Владимир Михайлович! — сказал он.
— Пожалуй, может и дрогнуть, — согласился Монголов. Седой и Кефир вернулись к шурфам. Монголов вышел следом за ними. Где закономерность? Самородок с куриное яйцо — не «знаки». Такой не может появиться случайно. В глубоких шурфах. Только не самородками жива золотая промышленность. Она жива песочком и пылью. Так что рано трубить. Вынутые грунты лежали бесполезно — они требовали промывки. Песочек и пыль золота должна обнаружить промывка. Без промывки шурфовочные линии немы. Монголова уже захватывал азарт. Он искал Салахова, который где-то вверху делал разметку следующей линии.
Монголова остановил крик. Кто-то бежал к нему от палаток. Он узнал Гаврюкова, управленческого радиста, который налаживал им радиостанцию. Без шапки, пламенея рыжей шевелюрой, Гаврюков издали крикнул:
— «Северстрой» накрылся, товарищ Монголов!
— Что-что?
— Накрылось «Северное строительство», — сообщил, подойдя, Гаврюков. — Только что по рации Город слушал. Организация ликвидирована как отслужившая срок эпохи. На месте организуется нормальная административная единица. Как всюду, везде.
— Ты не ошибся?
— Радист за распространение ложных слухов карается… — обиженно сказал Гаврюков. — Согласно статье…
— Так, — вздохнул Монголов. — Понятно.
Он вдруг подумал об утреннем самородке, а также о Будде. Неужели Чинков знал о предстоящей смене эпох и успел проскочить в тот миг, когда дверь еще открыта, но скоро захлопнется? Невероятно! Всунуть золото Территории в щель междувластия. Если есть, то останется. Если нет — пусть уйдет, как былые грехи «Северстроя». Уж не колдун ли вы, товарищ Чинков?
— Что будет-то, товарищ Монголов?
— Что именно?
— Управление наше, разведка. Вообще?
— «Северстрой» отменили, а не работу, — просто сказал Монголов. — Иди послушай еще. И рация нам нужна. Поспеши с монтажом.
…В тот же вечер, не ожидая трактора, Малыш на лыжах убежал к прииску. Монголов поручил ему организовать и доставить бойлер для зимней промывки. Он сам нарисовал ему чертеж: две сваренные бочки, из которых нижняя — топка, верхняя — котел для нагревания воды. В «Северстрое» черт-те что делалось из железных бочек.
В эту ночь Монголов долго не мог заснуть. Он жил в палатке один. На улице было тихо, лишь разошедшаяся печь гудела и светилась во мраке палатки вишневым цветом. Было жарко, и Монголов лежал поверх спального мешка, закинув руки за голову. Ему не хотелось зажигать свечку, не хотелось работать. Жену и сына он давно уже отправил в подмосковный город Мытищи. Там у Монголова была дача, купленная на премию за открытие месторождения прииска Западный. Монголов хотел, чтобы в старших классах сын учился в строгой школе, без скидок на отдаленность. Осенью ему предстоял полугодовой отпуск, а после отпуска он мог уже выходить на пенсию. Но Монголов не думал сейчас о пенсии. Сообщение о ликвидации «Северстроя» не удивило его. Этого можно было ожидать. Значительная часть жизни Монголова была связана с «Северным строительством».
От печки в палатке было очень жарко. Монголов сунул ноги в валенки, надел полушубок, прикрыл поддувало печки и вышел на улицу. Ночь была светлой. С ближней шурфовочной линии доносились голоса и стук металла — многие шурфовщики предпочитали работать по ночам. От луны долина Эльгая казалась серебряной. Холод забирался Монголову под полушубок. Он думал об удачливости и твердой воле главного инженера Чинкова. Монголов посмотрел на призрачную невесомую гряду сопок. Эти сопки… и вдруг Монголов подумал, что замыслы главного инженера должны идти гораздо дальше Эльгая. Он не завидовал способности Чинкова идти на риск. Его, Монголова, жизненные принципы были другими. Много удачливых честолюбцев на его глазах гибли и губили других. Но если Чинков мыслит масштабами Территории, не его ли монголовский долг встать под знамена Чинкова? Или, напротив, не дать зарваться. «Ты должен принять решение сейчас, до результатов зимней промывки. Это решение в принципе. К удаче каждый примкнет, — думал Монголов. — И каждый найдет основание, чтобы отвернуться от неудачника».
На шурфовочной линии хлопнул взрыв. Стихло. Раздался смех, пробурчал чей-то голос, и опять смех. Долина лежала в лунном свете, и вдруг сознание Монголова раздвоилось. Он понимал, что стоит тут, ощущал холод под полушубком, стыли ноги в непросохших валенках В то же время он чувствовал, как мимо и сквозь него мчится и течет лукавый изменчивый поток жизни. Бытие вихрилось, заполняло долину Эльгая и миллионы других долин и материков, оно не имело цены именно вследствие ежесекундной изменчивости, текучести. Все параграфы, правила и устои были ничтожной слабой броней против мудрой и лукавой усмешки, висевшей над миром.
— Так скоро стихи начнешь сочинять. Отставить, Монголов! — сказал Монголов и пошел обратно к палатке.
Всестороннее описание предмета
«Вышеупомянутое священное золото цари их тщательно охраняют и ежегодно чтут богатыми жертвами».
Геродот. «История».«Если даже любовь к святым апостолам не может поднять христиан, то пусть их поднимет любовь к золоту и серебру, в изобилии имеющимся у неверных».
Византийский император Алексей Комнин. Обращение к крестоносцам.«Подготавливая Крымскую войну, Пальмерстон и другие главные организаторы ее отлично знали, что если на долю царской России в сороковых годах XIX века приходилось 40 % мировой добычи золота, то уже в 1852 году империя Николая I давала лишь 8,9 %, Австралия 45,9 %, Калифорния 35,1 % золота, добываемого во всем мире».
