Борис Бурлак - Смена караулов
Ну и весна-кудесница! Даже я поддался искушению поговорить с тобой на эти вечные темы.
Итак, жду тебя на Урал. Еще год назад мне некого было ждать, и вдруг я сказочно разбогател. Мы с тобой постранствуем по Уралу, который не может не понравиться тебе. А если пожалует и мама, то я совсем помолодею. Как бы написать ей поубедительнее, ума не приложу. Выручай, раз уж ты наш верный в е с т о в о й. Обнимаю вас обеих. «И сердце под рукой теперь больней и ближе…»
Твой отец».
ГЛАВА 15
— Ну, «юный следопыт», все ходишь по торному следу Блюхера? — утаивая улыбку, спросил Максим, едва его брательник по-свойски расположился за столом. — Не утомился еще?
— А ты не иронизируй. След-то вовсе и не торный.
— Завидую твоей энергии, Тарас.
— Ты лучше скажи мне, что было опять с сердцем?
— Это не с самим сердцем. Это стенокардия пыталась о к р у ж и т ь сердечко.
— Все одно.
— Нет, не одно. Из стенокардического о к р у ж е н и я еще можно выбраться, — шутливо, как всегда, говорил Максим по поводу своей болезни.
Тарас поглядывал на него с тайной тревогой, зная, что Максим не любит на полном серьезе и подолгу распространяться о всяких там недугах. «Ох уж эта сердечная недостаточность, — думал сейчас Тарас. — И странно, чем щедрее у человека сердце, тем острее испытывает оно эту хроническую недостаточность. Парадокс да и только».
— Ладно, хватит о моих болячках, — сказал Максим. — Что новенького у тебя?
Тарас охотно сообщил ему, что на днях будет открыт новый памятник на могиле пулеметчиков из Уральской партизанской армии. Не забыл упомянуть и о скором приезде сына Андрея Лусиса, вместе с которым он провоевал всю Отечественную.
— Доброе делаешь ты дело, — вполголоса заметил Максим.
— Не я, так нашелся бы кто-нибудь другой.
— Доброе, доброе дело… Тем паче прошло столько времени с тех пор… Я, признаюсь, решил поначалу: вряд ли, мол, что выйдет у моего Тараса. Да и само это занятие действительно для юных следопытов. Видишь, какие мы чрезмерно занятые люди, а на поверку — малость и забывчивые, с черствинкой.
— Напрасно ты, Максим.
— А ты не перебивай… Что я хотел сказать? Ах, вот что: если уж после гражданской войны, за эти полвека с лишним, мы так и не узнали поименно всех ее героев, то тем паче разыскания множества героических страниц войны Отечественной будут продолжаться, думаю, до конца столетия, да и в двадцать первом веке.
— До ухода из жизни последнего фронтовика.
— Не только. Вот ты же установил подлинное имя красного латышского стрелка, хотя сам принадлежишь совсем к другому поколению.
— Тут мне помогло счастливое стечение обстоятельств.
— Верно. Но главное в другом.
— В чем же еще? — удивился Тарас.
— В твоих давних симпатиях к латышам. Да-да, браток. Все эти удачно совпавшие координаты могли и не совпасть, будь на твоем месте как раз другой человек, не то что равнодушный, а просто не питающий этих особых чувств.
— Не преувеличивай, Максим. Я даже и не думал об этом.
— А я вот думал.
И он вдруг начал вспоминать, как его Тарас, ходивший в двадцатые годы в пионерах, не давал ему покоя со своими бесконечными расспросами о латышских стрелках. Тогда он, Максим, верховодил комсомолией в торговом большом селе, необыкновенно оживленном в начале нэпа, и у него, секретаря ячейки, было и без того немало всяких дел; но приходилось к тому же раздобывать в укоме разные брошюры о Латвии, о латышах, чтобы не ударить в грязь лицом перед меньшим братом. Хорошо, что вскоре обнаружился тогда самый натуральный стрелок из Риги, осевший на Урале, и присланный в торговое село на должность фининспектора. Он и взял на себя обязанности рассказчика о своих товарищах по боям на фронтах гражданской войны, хотя плоховато говорил по-русски. Жаль, что проработал в селе каких-нибудь два месяца, отозвали в губком партии…
— Вот видишь, я за твоими увлечениями давно наблюдаю. — Максим помолчал и раздумчиво добавил: — Удивительно, как это в старости заново обостряются далекие пристрастия мальчишеских лет.
— К слову пришлось, у тебя-то этих пристрастий хоть отбавляй, — напомнил ему Тарас.
— Верно. Но вот никак не выберу, что посильнее.
«Стало быть, все тоскует по своему секретарству», — подумал с участием Тарас.
Когда он отправился за билетом на вечерний поезд, Максим подошел к союзной карте и остановил взгляд на янтарном ковше Рижского залива.
По воле самой истории этот численно небольшой народ, издавна населяющий дюнные берега Балтийского моря, оказался в центре мировых событий двадцатого столетия. Еще в начале века, в апреле 1900 года, а древнюю Ригу приезжал молодой Ленин, всегда пристально следивший за борьбой латышского народа, который в пятом году, едва эхо залпов на Дворцовой площади в Петербурге докатилось до Латвии, смело пошел за русскими. Ильич назвал тогда рижских рабочих «застрельщиками народной революционной армии»… В годы первой мировой войны многие латыши, эвакуированные на восток, исколесили всю огромную Россию — от верховьев Волги до устья Амура. Царская империя трещала по всем швам и вынуждена была спешно формировать национальные войсковые части. Латышские полки, взаимодействуя с русскими дивизиями, в жестоких августовских боях 1917 года помогли остановить немецкое наступление в окрестностях Риги, не дали окружить 12-ю армию и тем расстроили дьявольские планы генерала Корнилова, прочно заслонив немцам дорогу на Петроград, который готовился к вооруженному восстанию. Ну а потом, когда началась гражданская война, почти в каждом из крупных ее сражений стояли насмерть отважные стрелки с далеких балтийских берегов. Не случайно первым главкомом Вооруженных Сил Республики Ленин назначил Иоакима Вациетиса, командира 5-го Земгальского латышского полка…
Где-то там, в глубине России, меж отрогов Южного Урала пролег боевой путь и Андрея Лусиса, погибшего за пулеметом, до конца отбивая атаки белой конницы…
Петер Лусис выехал на Урал незамедлительно, получив телеграмму Тараса Воеводина. До Москвы он летел на рейсовом самолете какой-нибудь час с минутами, но дальше отправился на поезде. Если все эти девятьсот километров, разделяющих Ригу и Москву, Петер знал не только по железнодорожному расписанию, но и по наступательным боям в минувшую войну, то дальше на восток начинались незнакомые для него края.
Может быть, как раз по этой вот Казанской дороге и проходил в семнадцатом году тот санитарный поезд, в котором его отец, Андрей Лусис, раненный на Пулеметной горке под Ригой, был отправлен в глубокий тыл. И не вернулся: глубокий тыл через полгода стал революционным фронтом.
Нынче только из окна вагона и можно увидеть Россию: заоблачный полет не годится для того, чтобы физически ощутить ее масштабы. Петер до поздних сумерек жадно смотрел в окно, запоминая хотя бы города — Коломну, Рязань, Пензу, Сызрань… Над малыми станциями, вроде этой — с поэтическим названием Ночка — кружили и кричали всполошенные грачи. Вешние воды затопили придорожные рощицы, и молодые березки, казалось, бежали вслед за поездом, надеясь выбраться где-нибудь на обсохшие пригорки. Был самый разгар весны, когда люди в ожидании сева то и дело посматривают в шумную, безоблачную высь, провожая на север вереницы перелетных птиц.
Апрельская ночь выдалась прозрачной, лунной. Петер увидел Волгу неожиданно — из-за поворота. Длинный мост над ней был похож издали на гирлянду электрических огней над широкой улицей, затихшей к вечеру. Да, то была главная улица России, за которой уже начиналось Предуралье.
Устав за долгий весенний день, Петер решил немного отдохнуть перед завтрашней встречей с Воеводиным. Но уснул так крепко, что его с трудом разбудила пожилая проводница. Он вскочил, оделся. Разгоряченный скорый поезд, сбавляя ход, легко подкатывал к заветной станции.
Петер отыскал глазами в реденькой толпе встречающих Тараса и, несмотря на больные ноги, молодо соскочил с подножки на дощатый выбитый перрон, едва поезд, качнувшись в последний раз на стыках рельсов, наконец-то остановился. А Тарас все глядел на соседний вагон, пожимая в недоумении плечами. Тогда Петер подошел к нему сзади и, бросив вещи, крепко обнял за плечи.
— Да ты полегче, медведь, полегче! — взмолился Тарас.
— Что, просмотрел гостя?
— Телеграф вечно что-нибудь да перепутает, если не номер поезда, так номер вагона.
Они коротко глянули в лицо друг другу, и немного сконфуженный Тарас сказал торжественно:
— Я от всей души приветствую тебя, мой однополчанин, на земле уральской!..
— Давай без церемоний, — смутился Петер, тронутый его волнением.
— Тогда поехали, хозяйка ждет.
— Как, опять ехать?
— Здесь рукой подать, километров тридцать. Вон, за теми ближними горами.
