Александр Авдеенко - Я люблю
— Обрадовался! Что с тобой, Саня? Так ждал друга, так праздновал встречу, а теперь... надоел друг?
Она внимательно смотрела на меня, ждала ответа. А я молчал. Вспомнил Ваську Непоцелуева с его братом, вспомнил крупный разговор с Алешкой Атаманычевым. И опять мне показалось, что Ленка все знает о нашей стычке.
— Саня, ты не слушаешь меня. Где ты?
Целую ее чересчур серьезные глаза, говорю:
— Да, верно, обрадовался. Антонычу удобней в гостинице. И нам хорошо. Хочу быть с тобой. Только с тобой. Ты и я! Никого между нами. Ни отца, ни брата, ни матери, ни друга! Любовь растет и крепнет без свидетелей.
Я подхватил ее на руки, зацеловал, забаюкал, как маленькую.
Перестала вопрошать. Притихла. Успокоилась. Глаза посветлели. Губы податливые, мягкие. Щеки разгорелись.
В прихожей зазвенел и загремел велосипед Ленки. Соседка шумит. Назло нам. Пора, мол, кончать свидание! Не выдержала. Слишком долго, по ее понятиям, блаженствуем, бессовестные. Да разве это долго? И целых суток нам мало.
Далеко-далеко хрипит, надрывается гудок. Люди шагают на работу, а мы баклуши бьем. Ничего! Мы все наверстаем! Наш гудок завтра заревет.
В открытое окно заглядывают глазастые, любопытные звезды. Полуночный ветерок шевелит газету. Хорошо, дальше некуда!
Ленка глубоко вздыхает и крепче прижимается ко мне.
Все понятно, но надо еще и поговорить.
— Аленушка!
— Что, Санечка?
— Свадьбу как сыграем? Тихо или со звоном? Дома? В клубе?
— А как ты хочешь?
— Я? Смеяться не будешь?
— Не знаю. Я ведь смешливая, могу расхохотаться без всякой причины. Говори!
— Мне хочется, чтобы ты была в подвенечном платье, в белых туфельках, с розами в волосах, с ночной фиалкой в руках. И пусть свечи везде горят. И воском пахнет. И девчата ангельскими голосами поют. И колокола названивают.
Ленка шлепнула меня по лбу, расхохоталась.
— Ну и придумал! Комсомольца, коммуниста, ударника на ладан потянуло! Подвенечного платья захотелось! Старорежимная у тебя мечта, Санька! Смотри, никому не рассказывай, а то на смех поднимут.
— Пусть! Скажи, хочешь такую свадьбу?
— Мало ли кому чего хочется!
— Всё! Будут и цветы и батисты на подвенечное платье. Из-под земли достану!
— Не хвастай, доставало! Ситца не купишь в магазине, а ты батиста захотел.
— Достану! Пойду к начальству.
— Что ты! — испугалась Лена. — Не ходи.
— Думаешь, не дадут?
— Если и дадут, все равно не надо. Другим пеленок не хватает, а тебе... И так уже везде говорят...
— Чти говорят?
— Всякое... О твоем ордене, о музее, премиях.
— Каждого награждать — в Кремле золота и серебра не хватит! На всяк завистливый роток не накинешь платок! Знаю я, кто они, эти завистники. Лодыри. Рвачи!
— Алеша Атаманычев не рвач и не завистник. Ничуть не хуже тебя.
Ах, вот оно что! Значит, все-таки сговорились! За моей спиной. Да как она могла? Вот тебе и гений чистой красоты!
— Выходит, ты переметнулась к Алешке? — спрашиваю я после долгого молчания.
Не ответила. Похолодела, будто в лапах у мороза побывала.
— Да знаешь ли ты, что он приписал мне? «Все рабочие люди — пришлепки, а я один — сиятельство...» А он кто такой? Труса праздновал в ураган!
— Не надо, Саня!
— Нет, надо! Такое ты затронула со своим Алешкой... Считаете, я всем работягам дорогу перебежал? Мешаю ударно работать? Так, да?
Ленка отгородилась от меня одеялом.
— Вот как я считаю: не ты один воздвигаешь Магнитку.
— Знаю. Слышал. Что-нибудь новенькое скажи. Своё. Ну! Крой! В чем я провинился перед тобой, перед Магниткой? Какое совершил преступление?
— Не кричи, соседей разбудишь!
— Говори, согласна ты с Алешкой?
— Смотрите, пожалуйста, какой грозный допрос учинил! Чем не сиятельство?! Все я вижу, Саня. И не только я одна. Плохо с товарищами разговариваешь. Важничаешь. Заносишься. Кулаками размахиваешь. Алеша тебе, как другу, правду выложил, а ты...
— Ну, знаешь! Дружил волк с кобылой...
— Саня, милый! Помолчи, если не умеешь разговаривать по-человечески.
Она посмотрела на этажерку, где красовалась мраморная фигурка.
— С утра до вечера смотришь на нее — и не выпрямляешься.
— Брось, Ленка, воспитывать! Не твое это дело. Люби меня — и ты сделаешь больше, чем все воспитатели, вместе взятые.
— Не люблю! Сбежать хочется от такого куда глаза глядят!
— Так я и поверил! Никуда ты не денешься. Любишь! И всю жизнь будешь любить. Прикованы мы друг к другу навеки.
Я хотел обнять ее, но она не далась.
— Хвастун! Зазнайка! Глухарь!
— Ну и молодоженка! — Я засмеялся. — Пилишь, пилишь, как столетняя жена! Пополам скоро перепилишь. Невенчанная, незаконная, а так опасно рискуешь. Гляди, раздумаю жениться! Невеста, согрешившая до свадьбы, не должна быть занудой.
Сказал — и сразу пожалел. Разве такими вещами шутят? Жутко мне стало. Смолк. И Ленка затаилась. Потрясена. Надолго задумались молодожены.
— Прости, Аленушка! — прошептал я и потянулся к ней. Не оттолкнула. Позволила обнять, но сама не пошевелилась. Я поцеловал ее в ледяные губы и еще раз сказал: —Прости! Сама знаешь, не мастер я веселиться — нескладно пошутил,
Она оттолкнула меня кулаками. Села. Поджала под себя ноги. Прислонилась спиной к стенке.
— Нет, ты не пошутил! Камень из-за пазухи вытащил и бабахнул,
— Что ты, Ленка! Любимую и цветком ударить — преступление.
— Ударил!.. Давно знаю, в чем меня подозреваешь.
Не хотел я злиться, а пришлось. Допекла!
— Подозреваю? Да разве это не правда, что ты и Алешка?.. Все до сих пор болтают.
— Болтовни всех не слышала, а вот твою довелось.
— Здрасте! Но ты же сама признавалась: «Любила я одного человека, верила ему, а он...» Забыла?.. Наплевал я на то, что было у вас с Алешкой! Ничуть меня это не касается. А вспомнил я эту допотопную историю просто так. Я не феодал какой-нибудь...
Лена скрестила на груди руки, презрительно засмеялась.
— Значит, ты все время думал, что я и Алеша... Думал — и прощал? Ой, какой же ты сладенький! Мармелад! — Она помолчала, с отвращением глядя на меня. — Не было никакой допотопной истории! Ни с Алешкой, ни с кем. Слышишь? Не было! Любила и разлюбила. Вот и всё. Никого не было, кроме тебя, балды!.. Лапоть!
Так мне и надо! Правильно. Еще садани, да покрепче! Бей и учи, любимая! В тысячу раз более любимая, чем минуту назад. Лупи! Говори, что хочешь, а я буду только любить тебя, только обожать.
Верно, лапоть я. Первая ты моя любовь, Ленка, потому я плохо и разбираюсь в таких делах, не раскумекал, было что у тебя или не было.
— Прости, Аленушка! — опять пробормотал я виновато, униженно и вместе с тем захлебываясь от счастья.
Вот когда я по-настоящему счастлив. Гора свалилась с плеч. Свободен. Чист.
— Эх, Саня, Саня! Ждала я своего единственного, для него берегла себя, а он... дохлых собак вешает на меня!
Она плакала, а я во весь рот улыбался. Смех и слезы. И то и другое — от души. Радость распирала меня. Лапоть, еще какой лапоть, но зато...
Сквозь жалкие слезы она вдруг грубо, мстительно спросила:
— А ты уверен, что ребенок...
— Ленка! — завопил я и закрыл ее рот ладонью.
Она оттолкнула меня так, что я оказался на полу.
Смуглая, крепкая, ладная, с ног до головы гневная, гордая, она стояла надо мной и хлестала:
— Ни тебя, ни отца, ни мачехи, ни Шарикова, никого не побоюсь! Никому не буду давать отчета, что, да как, да почему. Вырастет мой сын не таким, как ты, вельможа! Плесневей один, без нас!
Схватила свое барахло, кое-как влезла в него, рванула к двери. Успела открыть ее. Но дальше не продвинулась. Не пустил. Тарабанила по моим ребрам кулаками, требовала свободы. Но я не отступал. Никакая сила не сдвинет меня с порога.
— Пусти!
— Не дури, Ленка!
— Пусти!
Наша возня подняла соседку с постели. В одной рубашке, босая, с опухшим лицом, она выскочила в прихожую.
— Что это вы разворковались на всю Магнитку, голубочки? От жиру беситесь? Или слава и знатность покою не дают?
Ленка вернулась в мою комнату, занялась растрепанными волосами.
— Извините, тетя Васёна. Прощения просим. Больше этого не будет. Честное слово! Спите спокойно! — Я изо всех сил старался быть обходительным, дружелюбным— не помогло. Сварливая баба еще сильнее раскудахталась:
— Ты, самозваный племянничек!.. Ишь разошелся! Я тебе не уличная девка, не шалава какая-нибудь, а законная и честная жена своего мужа.
Во мне заклокотало бешенство. Что мелет эта ведьма? Моя Ленка... Я поднял кулак и пошел на соседку. Она завизжала, брякнула дверью и скрылась на своей половине.
Ну а мне что теперь делать? Надо прежде всего остыть, собраться с мыслями.
Топчусь посреди комнаты и лихорадочно думаю, как подступиться к Ленке, что ей сказать. Столько слов просится на язык, а ни единого не могу вымолвить. Скован. Заморожен.
Окно стало мутно-туманным. Светает. А у меня на душе непроглядная ночь. Счастье — мать, счастье — мачеха, счастье — бешеный волк.
