Валентин Катаев - Зимний ветер
– В чьих руках Центральная? – спросил Гаврик.
– Ну, в ваших, в ваших! На посту стоят какие-то матросы с "Алмаза". И что из этого? Теперь вам легче?
– Спасибо! – сказал Гаврик.
– Не за что, – ответила телефонистка. – Мы вне политики. Наше дело – соединять абонентов, а вы себе как хотите.
– Чудачка, – воскликнул Гаврик, – в городе же гражданская война!
– Это нас не касается.
– Подождите. Не выключайтесь. Дайте штаб Красной гвардии.
– Это где: особняк Руссовой, Торговая, четыре? – Да.
– А ваш штаб разве еще там?
– До сих пор был там.
– А я слышала, что он собирается переходить в Воронцовский дворец.
– Давайте.
– Это для меня новость. Даю.
И Гаврик тотчас услышал знакомый, охрипший от бессонной ночи голос:
– У аппарата дежурный член временного военно-революционного комитета Жуков.
– Здравствуйте, Родион Иванович. Это я, Черноиваненко-младший.
– Ну, как у тебя там дела?
– Только что заняли штаб.
– Потери есть?
– Нет. Все обошлось тихо и благородно.
– Ну, так могу тебя поздравить с полной победой Советской власти в городе Одессе, – сказал Родион Жуков. – Вокзал занят полчаса назад. Почта, телеграф, телефон то же самое. В банках наша охрана. В данный момент в типографии "Одесских новостей" набирается наше обращение к населению города. Чуешь?
– Чую, Родион Иванович! – воскликнул Гаврик.
– Транспорт у тебя есть?
– А как же: номер одиннадцать! – сказал Гаврик, но тут же вспомнил про штабной автомобиль. – Стойте! – закричал он в трубку. – Брешу. Совсем забыл. Имеется шикарная штабная машина.
– Утром мы собираем пленум Совета. Треба экстренно оповестить все организации и предприятия. Возьмешь на себя привокзальный район: Ближние Мельницы, Чумку, Сахалинчик, железнодорожные мастерские. Если хочешь, можешь тем же часом заскочить на вокзал. Там довольно успешно действует твой братан. Ну, до свидания, орудуй. Извини, я занят.
Черноиваненко отправился в гараж. Дежурный штабной шофер блаженно храпел прямо в машине, высунув наружу ноги в желтых английских крагах и положив под чубатую голову гайдамацкую папаху с красным шлыком. Он не имел ни малейшего представления о том, что произошло в штабе и в городе.
– А ну, хлопче, за работу! – сказал Гаврик и потряс его за плечо. – Вставай, проклятьем заклейменный! Заводи свою шарманку.
– Что? В чем дело? – пробормотал спросонья шофер, глядя кислыми глазами на Гаврика. – Какого биса? Это машина генерала Заря-Заряницкого, и я ее подаю только по приказанию дежурного по штабу.
– А теперь будешь подавать по приказанию уполномоченного военно-революционного комитета. Или же исполкома Румчерода, если это тебе больше нравится. Будем голосовать или принимается так? – спросил Гаврик, поигрывая наганом.
Немного погодя, скользнув фарами по Пироговской улице, длинный штабной автомобиль с брезентовым верхом, откинутым, как у экипажа, выехал из ворот, где матросы уже устанавливали новенькие пулеметы "Максим", найденные в штабном складе.
– Мариночка, серденько мое, тебя там на генеральском месте не сильно трясет? – ласково спросил Гаврик, обернувшись назад.
Он на всякий случай сел рядом с шофером и держал в руке оружие.
Марина промолчала, и Гаврик увидел ее улыбающееся лицо и белки глаз, сильно освещенные луной, которая теперь казалась еще ярче.
Рядом с Мариной сидел старый рабочий-красногвардеец. Судя по тому, что он все время вертелся на скользких кожаных подушках, можно было заключить, что он едет в автомобиле первый раз в жизни.
А на крыле машины лежал матрос в бушлате, выставив вперед винтовку.
Это была чудесная, ни с чем не сравнимая ночь победы. Над самой головой невероятно ярко, обложенная мозаикой облаков, горела луна. Помертвевший город был весь как бы освещен сверху синим бенгальским огнем.
Крепчайший норд-ост разыгрался вовсю. Он стремительно лился на город из степных просторов, из-за Жеваховой горы и лиманов. Он летел через Пересыпь и Молдаванку, сгибая в дуги молодые тополя Дюковского сада, шатая старые акации. Он уже не свистел, а гремел, звеня в трамвайных проводах, срывая вывески и валя с ног ночные патрули, притулившиеся в парадных подворотнях.
У вокзала горели костры. Багровый дым валил вдоль привокзального сквера, обнесенного узорчатой чугунной решеткой.
Искры летели с такой силой, что насквозь пронизывали дрожащие туи. Дымное пламя отражалось в черных окнах здания судебных установлений.
Гипсовая статуя Фемиды с завязанными глазами, мечом и покачнувшимися весами стояла вся розовая от зарева.
На ступеньках главного входа в залы первого и второго классов были установлены пулеметы. Угрюмо блестели цинковые ящики с патронами.
– Здорово, ребята! – закричал Гаврик, выскакивая из автомобиля. – Наша взяла! Да здравствует Советская власть! Ура!
Шагая через две ступеньки среди солдат, матросов и рабочих, половина которых состояла из людей, хорошо знакомых ему с детства, он быстро прошел мимо пассажирских и багажных касс, мимо весов, тележек, больших почтовых ящиков, билетных автоматов.
Марина со своей санитарной сумкой и небольшой кавалерийской винтовкой за плечом с трудом поспевала за ним.
У всех входов и выходов, у дверей начальника станции Одессаглавная и военного коменданта на часах уже стояли красногвардейцы с повязками на рукавах, а гайдамаки в вольно расстегнутых шинелях и бараньих свитках сидели в буфете первого класса и вместе со своими победителями весьма мирно закусывали житным хлебом и мясными консервами, полученными от красногвардейцев из расчета одна банка на троих.
Марина и Гаврик переглянулись.
Они уже настолько привыкли понимать друг друга с первого взгляда, что часто обходились без слов. У них уже появились общие мысли. Теперь эта общая мысль была примерно такой: вот мы идем по вокзалу, который совсем не изменился, все те же дубовые диваны и высокие стулья с вырезанными на спинках вензелями "Ю.-З. ж. д.", громадный самовар со множеством медалей, как у старого рыжего городового, буфет, похожий на орган, султаны крашеного розового и голубого ковыля в вазах, искусственные пальмы с пыльными войлочными стволами, бронзовые люстры и бра, а между тем только что произошло событие, переменившее всю жизнь, осуществилась мечта, которая еще недавно казалась такой далекой, почти невозможной! И мы любим друг друга.
Они рассмеялись.
Терентий сидел на прилавке газетного киоска, свесив ноги в коротких солдатских сапогах и сильно ссутулившись, пил чай из самодельной жестяной кружки с рваными краями.
Гаврик понял, что он не спал несколько ночей, озяб и теперь согревается кипяточком, раздобытым из станционного куба.
Газетный киоск агентства Суворина был тот самый, куда пять лет тому назад впервые привезли из Санкт-Петербурга газету "Правда".
Гаврик живо вспомнил, как он вместе с Петькой Бачеем бежал за багажной тележкой с пачками новой рабочей газеты.
– С победой тебя, Тереша, – торжественно, почти сурово произнес Гаврик, протягивая брату замерзшую руку. – Взял штаб без боя. Город в наших руках. Я только что звонил в штаб на Торговую и разговаривал с Родионом Ивановичем.
– Знаю, – ответил Терентий и, аккуратно поставив дымящуюся кружку на прилавок рядом с собой, притянул к себе Гаврика, и они с такой силой поцеловались, что у Терентия сползла на ухо черная каракулевая шапка.
– Дожили наконец! – сказал он и вытер ресницы ребром ладони. – Так-то, братик мой дорогой.
Он держал Гаврика за плечо и всматривался в его лицо с нежной гордостью. Он, наверное, в эту минуту вспомнил его маленьким мальчиком с облупленным носиком и босыми ногами, темными, как картошка.
– Добились-таки своего! А, сестричка, и ты здесь! – сказал он, заметив за спиной Гаврика Марину. – Все время ходите вместе?
– А как же! – весело ответила Марина. – Куда он, туда и я.
И, обняв Терентия, несколько раз поцеловала его в густые висячие усы с проседью.
– С победой вас!
Терентий взял ее за плечо своей большой рукой с плоскими желтоватыми ногтями и все с тем же выражением нежной гордости стал всматриваться в ее немного отекшее, побелевшее от мороза, оживленное и вместе с тем немного виноватое лицо, как бы все еще озаренное лунным светом.
– Гляди! – сказал Терентий ласково и погрозил ей пальцем. – Ты бы лучше дома сидела: в твоем положении бегать по городу не слишком полезно.
– А какое у меня положение? – засмеялась Марина. – Весьма обыкновенное. Другие женщины в таком положении целый день не отходят от плиты или от корыта, рожь жнут – и ничего. Всего четыре месяца.
– Ну не знаю. Тебе видней. Как думаете назвать хлопчика?
– Марат, – сказала Марина. Видимо, вопрос был уже решен. Помолчали.
– Ты зачем сюда явился? – спросил Терентий брата.
– Родион Иванович послал посмотреть обстановку. А сказать правду, здорово-таки захотелось тебя побачить и лично поздравить с нашей победой.
