Михаил Щукин - Жестокий спрос
— Мамоньку-то свою помнишь?
— Помню.
— Глупенький, сиротинка, на похоронах-то все тебя забыли, а ты сидишь в кабине, рулишь. Я тебя и привела к могилке.
Ленька помнит тот солнечный день. Дорога черная, снег грязный. Толпилось вокруг много народу, и куда бы Ленька ни ткнулся, везде плакали, обнимали его, целовали и гладили по голове. А потом куда-то пошли, забыли. Он сидел в кабине машины, рулил и гудел. Солнце резало глаза, и Ленька их по очереди прищуривал. Прищурит левый — крест из-за сосны видать, прищурит правый — не видно.
— Ты ешь, ешь, для тебя разве жалко. Погоди-ка, я конфеток принесу.
Тетка Мария, тяжело переваливаясь, пошла в избу. Вернулась с кулечком из газеты, в нем лежали конфеты, они наполовину растаяли, слиплись в комок.
В это время загудела машина. Ленька сразу угадал, что едет отец, его лесовоз от других он отличает по звуку. Чтобы сократить путь, Ленька перелез прямо через забор садика и побежал в пыли за прицепом. Возле дома лесовоз остановился, от мотора несло сухим запахом бензина и жаром накаленного железа, Отец схватил Леньку, подбросил вверх, поймал и прижал к себе.
— Погоди, чего там у тебя за пазухой?
— Вот.
Вытащил конфеты в кулечке. Отец сразу перестал улыбаться.
— Опять у тетки Марьи был?
— Ну…
— Дай-ка, — кулек с конфетами полетел далеко в огород. — Не ходи к ним, не ходи. Сколько раз тебе говорить!
— У них малина есть…
— Фу ты! Нельзя к ним ходить, нельзя, понимаешь!
Ленька ничего не понимал, но кивнул головой.
После обеда, когда отец уехал, он пошел к бабе Тане. У нее есть коза, большой драчливый петух и пес Барин, которому она всегда выговаривает:
— Барин так барин, уродилась же скотиняка, гавкнуть лень.
Барин лежал возле будки, уши у него повисли, словно повяли от жары, глаза были закрыты. И даже когда Ленька прошел мимо, он их все равно не открыл.
— Садись, рассказывай новости.
Баба Таня сидела на стуле и быстро сматывала в большой клубок тоненько нарезанные тряпочки, из которых будет потом прясть половики на продажу.
— Не берут нынче половики, — жаловалась она Леньке. — Всем ковры подавай. Наверно, брошу, толку нет. Рассказывай про новости, чего молчишь.
Ленька примостился рядом и стал рассказывать. Про котят на бугре, про лодку и про то, как отец выбросил конфеты.
— Не журись, я вот управлюсь с делами, сплаваем с тобой за протоку, может, и котят увидим. А что отец конфеты выбросил — не беда. Да и то сказать, — пользы от них мало — только зубы болят.
Ленька покатал готовый клубок по полу, забил четыре «гола», попав между ножками табуретки, уморился и вздремнул под лавкой.
Проснулся он на кровати, огляделся — бабы Тани не было, видно, ушла куда-то. Барин все так же лежал, закрыв глаза и опустив уши, только место поменял, подполз к самой стене, в тень.
И вдруг на крыльце Ленька увидел… Эх, елки-палки, почти настоящая сабля лежала на крыльце! Не какой-то там прутик. Изогнутая, с ручкой, такая самую толстую крапиву срубит. Направо, налево — только посвистывает. Значит, пока спал, к бабе Тане приходил Володя, она его зятем называет. Володя вместе с отцом работает на лесовозе, вчера прокатил Леньку и пообещал ему сделать саблю. Значит, не забыл, вот она, тяжелая, острая. Ленька сразу чувствует себя сильным, никого он не побоится. За оградой с маху врубился в высокую крапиву и рубил ее, рубил. Она падала, вздрагивая верхушками. Весь заплот от нее очистил, сабля позеленела.
А солнце тем временем ложилось на макушки ветел. В его алом свете начали качаться тучи мошек, из кустов выплывали коровы, обмахиваясь хвостами, степенно расходились по домам. Пора и Леньке. Он уже совсем было собрался, вытер саблю, но тут из ограды вышел дядя Гриша и поманил к себе:
— Ты сказал отцу, чтоб он тебя выпорол?
Ленька внимательно смотрел себе под ноги.
— Не сказал, значит, — дядя Гриша хитровато улыбнулся. — Дома давно был? Значит, давно. А отец тебе новую мамку привез. Беги-ка, посмотри.
Изо всех сил Ленька полетел домой. Отец уже вернулся с работы и сидел за столом.
— Пап, а мамка где?
Отец вздрогнул и повернулся к нему, медленно, боязливо.
— Мамка новая где? Дядя Гриша сказал, что ты мамку новую привез. Где она?
— Господи, и везде-то встрянет. — Тетка Матрена грохнула кастрюлю на стол. — Мой ноги и спать.
— Помолчи, не заводись.
— И вот всегда так! Потакаешь ему. Женился бы, я хоть и сестра тебе, а надоела эта свистопляска. Он ить, тюха, всем верит!
— Хватит! Иди, Ленька, спать, никакой мамки я не привез.
Мыть ноги холодной водой из железной бочки, которая стояла в углу ограды, совсем не хотелось. Ленька для вида топтался на крыльце и слышал, как отец кричал тетке Матрене:
— Да как я женюсь! Она у меня живая перед глазами!
Когда Ленька вернулся в избу, они сразу замолчали. Втроем молча поужинали.
Ленька долго ворочался в мягкой, удобной постели, и ему долго не засыпалось. Раньше мать всегда ему рассказывала на ночь сказки, хорошие сказки, особенно он любил одну из них — про волшебную дудочку, Полюбили парень с девушкой друг друга, хотели сыграть свадьбу, а злые люди убили девушку, а оживить ее могла только волшебная дудочка. И сел тогда парень на коня, взял копье и поехал добывать дудочку. Всех врагов, всех злодеев победил и добыл ее, оживил девушку. А у Леньки тоже есть сабля, почти настоящая, он вот завтра поднимется пораньше и тоже отправится добывать дудочку, а потом, когда добудет, придет на кладбище, на мамину могилу, и заиграет в нее. И мать оживет. И все будет по-прежнему, все будет хорошо. Уже во сне Ленька увидел мать, она сидела на краешке кровати, гладила его по голове и приговаривала:
— Потягухи, потягухи, растем, растем, завтра встанем — большие будем…
В полночь его разбудили громкие голоса. Открыв глаза и увидев, что в окне нет солнечного света, он удивился. Голоса доносились из кухни. На дверях была задернута только одна занавеска: в узком светлом проеме Ленька увидел Володю, который держал отца под руку, тетку Матрену и какого-то незнакомого дядьку.
— Где он был-то?! Господи, да разве так можно!
— С кладбища притащили, опять на могилке…
Отец некрепко стоял на ногах и, когда Володя его отпускал, начинал шататься. Его посадили на стул. Тетка Матрена охала и тыкалась лицом в платок.
— Да как же это так, мужики? А? Как Леньку без нее растить? Ну, скажите?!
Отец стукнул кулаком по столу, и чашки отозвались дребезжанием, а на вопрос ему никто не ответил. Отец казался чужим, незнакомым, вот он снова ударил кулаком по столу, и Ленька вздрогнул, забился в промежуток между стеной и подушкой.
— А этот Забыкин, чего ему надо?! Пацана-то зачем втравливать! Зачем смеяться? Прибью!
— Брось, руки марать не стоит.
— А ему стоит?! Ему стоит?!
Ленька натянул одеяло на голову, еще сильнее вжался в подушку и заплакал. Тихо. Про себя. Он понял — нету на свете никакой волшебной дудочки, и матери больше не будет. Ему было больно. Плакал, понимая, что боль эта совсем не та, когда он стукнется или оцарапается, эта боль новая, и быстро она не пройдет.
Белые коромысла
Вечером, после работы, у Арефьевых случился скандал. Николай в пух и прах разругался со своей женой Людмилой. Мужик он был горячий, на слово скорый; не особо подбирая выражения, громко объяснял жене, кто она такая и какое завихрение в мозгах у нее происходит… Слова быстро у него кончились, больше он уже ничего нового сказать не мог и только удивленно, растерянно, зло повторял:
— Это ж надо! Это же надо додуматься! Это ж только додуматься надо!
От греха подальше — знал Николай за собой дурную привычку доказывать правоту руками — выскочил из избы на крыльцо под холодный, режущий ветерок. Бухнулся на нижнюю ступеньку, припорошенную снегом, сжал ручищами лохматую голову, раскачивал ее, словно маялся зубной болью, и все повторял, не переставая, одно и то же:
— Это только додуматься! Додуматься надо!
Сыр-бор разгорелся вот по какому случаю. В районном универмаге, на видном месте, вывесили шубы. Французские. Продавали их «под мясо». «Под мясо» значит так: сдаешь в заготконтору свинину или говядину, получаешь талон и с этим талоном шагаешь за покупкой.
Людмила пристала, как с ножом к горлу: хочу французскую одежку. Николай взбеленился.
Сейчас сидел на нижней ступеньке крыльца, остывал, уже не мотал головой и ничего не говорил, только тоскливо думал, что в жизни у них с Людмилой происходит… он и слова-то такого придумать не мог… черт-те что происходит. Быка, за которым целый год ходили, взять и поменять на шубу. Если здраво посудить — дурость одна. Ведь он, бык, сам не растет, за ним ходить надо, воды из колонки притащить, навоз выгрести… Да это еще ладно. Сено. Вот проблема. Накоси, сгреби, смечи, привези. Хватаешь погожие дни, как угли из печки. А с леспромхозовской работы, со своего трелевочного трактора, шибко не убежишь, никто не отпустит, тут уж сам, как знаешь, выворачивайся, хоть наизнанку. А теперь, выходит, менять надо целый год работы и быка впридачу на какую-то шубу.
