Вагаршак Мхитарян - Год - тринадцать месяцев
— Ты еще не обедала?
— Как же я сяду за стол без главы? Обещал прийти к двум, вот я и жду.
— Так получилось. Ребят после музея потянуло на реку. Воскресенье все-таки.
— Если б я тебя только по воскресеньям ждала!
— Это же временно, ма. Из-за продленного дня. На педсовете уже решили с будущего года создать общие группы по пятым и шестым классам. Тогда мне достанется только раз в неделю дежурить.
— Это я уже слышала. Умывайся да садись за стол.
Я послушно отправился в ванную. Отсутствие собеседника не смущало маму. Накрывая на стол, она продолжала свою мысль.
— Тебя почему оставили в городе? Только из-за моей хвори. Люди посочувствовали, вошли в положение. А что получается? Прижмет в одночасье, умру — и не попрощаемся. Мне-то что: была — и нету. А тебя будет потом совесть мучить. Не раз вспомнишь.
— Брось, ма… Мы же договаривались…
— Мало ли о чем мы с тобой договаривались. Обещал, как кончишь институт, жениться. А что толку с твоего договора? Так и останешься в старых девах.
— Не останусь.
— Я вижу. Ирина какая девушка была: и собой хороша и веселая, а не удержал. Выкаблучивался, пока за другого вышла.
— Не с моим приданым на Ирине жениться.
— Нужно ей твое приданое! У нее отец профессор.
— Представь себе, не только ты, но и она об этом никогда не забывала.
— Что ж нам теперь делать? Сидеть и ждать, пока ты станешь профессором?
— Зачем нам ждать чего-то? Будем обедать.
— Вот так ты всегда. Лишь бы посмеяться над матерью.
— Про женитьбу всегда разговор смешной, ма.
— Эгоист ты, вот что я тебе скажу… Ты зачем столько перчишь?
— Чтобы проглотить твоего «эгоиста».
— Ладно уж, оскорбился. Киселя хочешь?
— Устрицу доем — тогда.
— Поосторожнее. Устрица костистая попалась.
Мама молчит, пока я разделываюсь с судаком. Наверное, боится, чтобы я не поперхнулся костью, заслышав какую-нибудь ее сентенцию. Но вот на столе появляются чашки с киселем. Моя жизнь в безопасности, и мама снова принимается за свою излюбленную тему.
— Что это ты ничего не расскажешь про учительницу свою?
— Какую это «свою», ма?
— Ту, что на Новый год собирался позвать к нам. Викторией Яковлевной, кажется, зовут.
— Откуда ты имя знаешь?
— Как же мне не знать: сам говорил, в твоем классе работает. А там больше некому быть. Я как вижу ее: маленькая, беленькая и глаза голубые.
— Неужели ты у ребят выспрашивала?
— Зачем же выспрашивать? Сами рассказывают — только слушай. Видно, хорошая, если дети ее любят. Привел бы, показал. Или тоже с большим приданым?
— Дочь пятилетняя.
— Что?! А говорили, молоденькая. Что ж это она, разведенка?
— Вдова.
— Выходит, постарше тебя.
— На пять лет. А выглядит моложе меня. Девчонка.
— Маленькая собачка до старости щенок.
— Не в строку твоя пословица.
— Это она тебе «не в строку».
— Ну вот, еще в глаза не видела, а приговор уже готов.
— Не мой приговор. Каждый тебе скажет: муж должен быть на пять лет старше, а не жена.
— Должен, должен…
— Да, а ты что думал? И как это она тебя до сих пор не приворожила. Слава богу!
— Позор такому богу, а не слава, раз он не разбирается в своих подчиненных.
— На то старшие есть, чтоб разбираться. Вот ты и слушай меня. Мужчина в твоем возрасте все равно что путник, который долго шел пешком и рад любому коню.
— Ма, что ты говоришь? Собаки, кони, боги… При чем тут все это? Виктория очень хороший, умный человек. Единственный ее недостаток тот, что она ничего не понимает во мне. Или не хочет понимать…
— И хорошо, что не хочет. Видно, самостоятельная женщина.
— Ма, мы идем в магазин?
— Идем. Посуду вымою.
— Сам справлюсь. Одевайся.
После многократного «Ты не забыл ключ?» мама, наконец, захлопывает двери, и мы выходим на улицу. Идем не торопясь. Забыв о своей системе (глубокие вдохи через нос), мама жадно глотает резкий весенний воздух.
— Если бы мне заново жить, — мечтает она, — я бы самое меньшее часа по три в день ходила бы по улицам просто так и дышала во все легкие. Не знают люди цену воздуху.
— Почему не знают? — возразил я. — Специально даже коммунизм строят, чтобы каждому побольше свежего воздуха досталось.
— Когда это будет? Много еще любителей в одиночку строить тот коммунизм.
Я молчу. О политике с мамой спорить бесполезно. У нее свои убеждения. Например, она считает, что, если бы Ленин жил, не было бы никакой войны. Мама отвергает все мои доводы о производительных силах и производственных отношениях и признает только те отношения, которые складываются на колхозном рынке. Впрочем, каждый раз, когда я возвращаюсь с покупками и докладываю обстановку, она, перемыв косточки бессовестным торговкам, неизменно заключает со вздохом:
— Ничего… Лишь бы войны не было!
В большом новом универмаге, как всегда, было людно. Выпросив стул у продавца, мама уселась рядом с молодым манекеном в модном пестром костюме.
— Примерь, Гриша, что-нибудь из весеннего, пока я посижу.
— Я знаю, что ты придумала, но этот номер не пройдет. У меня еще приличный костюм, а тебе не во что из зимнего пальто переодеться.
— Успокойся. Денег хватит и тебе и мне. Купим что-нибудь подешевле.
Я перемерил несколько костюмов. При моей стандартной фигуре все они были хороши. Мы поблагодарили продавца и отошли в соседний отдел. Здесь я перехватил инициативу и нарядил маму в самое дорогое пальто. Она в нем выглядела хоть куда!
— Все. Вопрос решен, — сказал я. — Мы не так богаты, чтобы покупать дешевые вещи. Где тут касса?
Оглядываясь, я вдруг заметил в отделе напротив моих девочек: Олю и Лару. Разумеется, я тотчас же обернулся из покупателя в классного руководителя. Что они тут делают? Класс и так сегодня разгулялся: ушли в музей, потом попали на реку. Дома ждут к обеду, а они шляпками любуются. О легкомысленное племя!
Оставив маму расплачиваться за пальто, я направился в сторону девочек. Не замечая ничего вокруг, они пялили глаза на полную даму, обменивавшую чек на васильковый детский капор.
— Это вы дочери купили? — спросила Лариса женщину.
— Что ты, милая, — растаяла от неожиданного комплимента женщина. — Это я с виду молодая. Я уже бабушка. Внучке капор купила. Внученьке.
— А можно посмотреть? Пожалуйста!
— Ну, посмотри.
Лариса, взяв в руки капор, торопливо отогнула зубчатый отворот.
— Наташкин, — разочарованно сказала она Оле.
— Что значит — Наташкин? Это еще что за глупости? — возмутилась женщина, отбирая свою покупку.
— Извините, пожалуйста, — взмолилась Лариса. — Вы не поняли. Наташа — девочка из нашего класса. Это она шила капор. Там метка есть. Мы на фабрике работаем. Нам интересно, кто наши капоры покупает.
— Вы — на фабрике? — Женщина подозрительно осмотрела девочек.
— Не бойтесь, наши капоры счастливые, — заверила Лара.
Женщина, успокоившись окончательно, добро улыбнулась девочкам и ушла.
— И часто вы тут торгуете? — спросил я, приблизившись.
Увлеченные своей охотой, они, казалось, не очень удивились мне. Девочки посетовали на вредную продавщицу, которая отгоняет их, придумав отговорку: если покупатели узнают, что дети шьют капоры, то и брать их не будут. А это вовсе глупо. Людмила Ивановна каждый капор сама проверяет, и ОТК не пропустит, если что не так.
Подошла мама. Девочки приветствовала ее, как старую знакомую. Я взял у нее пакет, и мы вышли из магазина.
Я был рад встрече с девочками. Олю и Лару — лед и пламень — не часто увидишь вместе. Сегодня их свели обстоятельства. Впрочем, они будут неплохими подругами. Словно в подтверждение моих мыслей, Лариса доверительно сообщила:
— Людмила Ивановна сказала, что скоро переведет нас с Олей на настоящие шляпы.
— Только не взрослые, — уточнила Оля, — Для школьниц. Людмила Ивановна готовит фасоны.
— Мы еще докажем мальчишкам! — шумела Лариса, размахивая руками и мешая прохожим.
— Ну, ну, не очень-то! — вступился я за мужское достоинство класса. — Мы тоже не сидим сложа руки. Скоро еще двадцать молотков подарим школе.
— Ха, молотки! Их может и машина сделать. Правда, Мария Федоровна? — Лариса взяла маму под руку и хитро заглянула ей в лицо. — А шляпу надо придумать. Правда ведь?
— Правильно, Ларочка, — поддакивала мама. — Очень даже правильно.
Теперь и я вижу, что правильно. А еще недавно в учительской смеялись: «У Горского с политехнизацией дело в шляпе». Не в шляпе, конечно, дело, а в Ларисе, которая самостоятельно открывала рабочие истины.
Мы распрощались с девочками, торопя их домой.
— Какие славные! — умилилась мама, глядя им вслед.
Дома я первым делом решил нарядить маму в обновку. Но что это? Вместо женского габардинового пальто из бумажных пеленок показался мужской костюм — та самая пара, которую я мерил последней. Ну конечно! Пока я отвлекся с девчонками, мама сделала свое дело.
