Виталий Закруткин - Плавучая станица
Назаров думал пробыть в станице пять-шесть дней. Он остановился на квартире у председателя колхоза Захара Петровича Бугрова, новенький флигель которого стоял на холме у Барсовки, там же, где начиналась полоса колхозных виноградников.
Захар Бугров, исконный голубовский казак, отличался спокойствием и молчаливостью. Высокий, с белесым коротким чубом, он ходил чуть-чуть горбясь и потому казался сутуловатым. Это был один из тех людей, которых в народе обычно называют работягами. Бугров не любил праздной болтовни, говорил коротко, односложными фразами, краснел и смущался на больших собраниях, но зато по целым дням мотался в поле, на огородах, в садах и, бывало, по неделям не приходил домой, ночуя где-нибудь в тракторном вагончике, на пчельнике или на току.
Двадцатилетним парнем Захар Бугров в числе первых вступил в колхоз, работал свинарем, чабаном, учетчиком, завхозом, бригадиром полеводческой бригады.
На фронт он не попал, так как еще в детстве, разряжая охотничий патрон, покалечил пальцы на левой руке и потому был снят с военного учета. Перед оккупацией Захар Петрович ушел из станицы и угнал все колхозное стадо — полторы тысячи овец, коров, волов, лошадей. Сорок суток гнал он это стадо по степи, через реки, долины и горы, оглядывался назад и, видя багровеющее в отсветах пожара небо, уходил все дальше и дальше. Так он добрался до горных аулов Дагестана, пробыл там полгода, а потом, когда немцы были разбиты, погнал стадо обратно. После войны голубовцы избрали Бугрова председателем колхоза.
Назаров любил голубовского председателя за его честность, трудолюбие, за его спокойный характер, скромность и простоту. Но он часто журил Бугрова за то, что председатель мало читает, не интересуется новинками агрономии и вообще недостаточно работает над собой.
— Смотри, Захар Петрович, еще год-два, а потом ты окажешься в обозе, — предупреждал он Бугрова.
Сейчас, приехав в Голубовскую, Тихон Филиппович дважды присутствовал на заседании колхозного правления, осмотрел молочнотоварную ферму, пасеку, птичник и по вечерам беседовал с Бугровым о хозяйстве.
— Коров у тебя маловато, — сказал он Бугрову, — и к тому же паршивые коровенки, низкоудойные… нужно расширить стадо. Как у вас тут с кормами?
— Кормов-то у нас хватает, — отозвался Захар Петрович. — Одних заливных лугов пятьсот гектаров.
— И хорошие травы небось?
— Трава как трава, чуток похуже будет, нежели в степи, да наша скотина привычна до лугового сена, — объяснил Бугров.
— Вот видишь! А у тебя на пятистах гектарах ходит три десятка беспородных коровок. Разве так хозяйничают, Захар Петрович?
Секретарь вздохнул, вынул потертый кисет, свернул «козью ножку» и сказал, закуривая:
— Завтра посмотрим твои сеноугодья. И профессора прихватим, рыбника. Жалко старика. С белугами у него там дело не клеится…
Рано утром Назаров, Бугров и Щетинин сели в дрожки и поехали на займище. Тихон Филиппович с трудом вытащил Щетинина из дому, убедив старика, что поездка будет ему полезна и отвлечет от мрачных мыслей.
Сытые колхозные кони бежали по разнотравью и сердито мотали головами, отмахиваясь от назойливых слепней. Сидя рядом с пожилым кучером, Щетинин угрюмо смотрел на рыжие конские крупы, от которых отлетали белые клочки пены, и думал о чем-то своем. Назаров и Бугров говорили о колхозных делах.
До полудня они объехали все сенокосы, потом секретарь райкома попросил Бугрова завернуть на те поля, которые погибли во время наводнения. Кучер погнал лошадей по заросшему пыреем проселку. Через четверть часа впереди затемнело черное, будто только что вспаханное поле.
— Вот оно, наше горе! — махнул рукой Бугров. — Можете глядеть на него. Осень и весну люди копались на нем, сто центнеров чистосортных семян израсходовали, за трудодни колхозникам начислили, а река все чисто пожрала, зернышка не оставила…
Они сошли с дрожек.
Перед ними чернела жесткая, потрескавшаяся земля, на которой кое-где, в западниках, поблескивали остатки воды. То тут, то там на пропавшей ниве высились илистые наносы и желтели россыпи прибитого водою речного песка. Вся эта мертвая земля напоминала поле битвы, по которому прошел, пожирая травы, пожар.
— Да-а, — протянул Назаров, — прямо-таки Мамаево побоище…
Старик Щетинин, с трудом передвигая ноги, прошелся по темному полю и внимательно осмотрел землю. Вернувшись на дорогу, он сказал:
— Все это отживает свой век… У нас уже есть Днепрострой, Фархадская гидростанция, Беломорканал. С-со-ветский человек научился повелевать природой. Он с-со-здал Московское море, оросил Голодную степь… Он, н-наш человек, и эту реку успокоит…
— Конечно, успокоит, — подтвердил Назаров, — а то ведь смотрите, что получается: тут вода заливает тысячи гектаров пшеницы, а на востоке, недалеко отсюда, у нас лежат засушливые, бесплодные степи. Разве с этим можно мириться?
Сняв фуражку, Щетинин вытер платком лоб и протер очки.
— Я твердо уверен, что мы возьмемся и за нашу реку, — сказал он, — мы построим и тут гигантское водохранилище, гидростанцию, к-каналы… Это д-дело ближайшего будущего. И я, п-предвидя это, хочу указать рыбе новые пути…
Он тронул председателя колхоза за рукав…
— Скажите, Захар Петрович, после гибели зерновых вы считаете эту землю п-пропащей?
— Зачем же пропащей? — усмехнулся Бугров. — Мы сейчас будем сеять на ней поздние культуры: кукурузу, подсолнухи, бахчу посадим.
— А б-бобовые можно тут посадить?
— Можно, а чего же?
Не выпуская бугровский рукав, профессор продолжал допрашивать председателя:
— Значит, вы считаете, что эту землю п-после наводнения можно использовать п-под посадку п-поздних культур?
— Известно, можно.
— И ее чрезмерная насыщенность влагой не помешает вам?
— Никак не помешает. Оно, можно сказать, даже свою пользу имеет, потому что есть такие культуры, которые влагу уважают, — пояснил Бугров.
Когда они возвращались в станицу, Щетинин оживленно разговаривал с секретарем райкома и рассказывал о будущем рыбного хозяйства.
— Сейчас у нас на реке только одна небольшая плотина, — говорил он, придерживая на коленях полинялую фуражку — но мы с вами доживем до того дня, когда весь сток реки будет зарегулирован. Всю речную пойму перекроет огромная плотина. Она задержит п-паводковые разливы, значит, весенние наводнения п-прекратятся навсегда. Займище никогда не будет заливаться водой, и рыбные нерестилища исчезнут. Судоходные шлюзы н-навеки отрежут п-проходной рыбе п-путь в верховья реки. П-природа изменит свое лицо, и режим реки станет иным. А вы п-представляете, что это значит для рыбного хозяйства?
Он помолчал и заговорил, отчеканивая каждое слово:
— Это означает п-полную революцию. И т-тут произойдет одно из двух: либо мы коренным образом перестроим наше рыбное хозяйство, либо останемся без рыбы.
— Как же так? — заинтересовался Бугров.
— Раз у рыбы исчезнут нерестовые площади, она п-потеряет возможность размножаться, — объяснил Щетинин. — С-следовательно, мы обязаны с-сами выращивать рыбу и после зарегулирования стока обязаны п-по-строить новые нерестово-выростные хозяйства, так называемые рыбхозы.
— Рыбхозы? — переспросил Назаров. — Это что же, вроде совхозов?
— Да, если хотите. Государственные рыбхозы со своими породами рыб, с отборными прозводителями, с определенным режимом п-питания и с новыми методами выращивания молоди б-белуги, осетра, сазана, леща. Это и будет к-коммунистическое рыбное хозяйство, которого нет ни в одной стране, Мы б-будем с-собирать в своих рыбхозах такой урожай, какой нам нужен, и н-навсегда избавимся от недолова…
Щетинин долго рассказывал о будущих рыбхозах, потом, придерживая рукой Бугрова, спросил его:
— У вас в станице два колхоза?
— Два, — оглянулся Захар Петрович, — один полеводческий, а другой рыболовецкий.
— Ну и как же вы, уживаетесь? Не ссоритесь друг с другом?
Покосившись на кучера, Бугров ответил неопределенно:
— Всяко бывает.
— А все же? — настаивал Щетинин.
— Видите, товарищ профессор, это дело сурьезное, — задумчиво сказал Захар Петрович. — Промеж наших колхозов твердой грани нет. По своему жительству все станичники перемешаны: полеводы живут промеж рыбаков, а рыбацкие дворы промеж наших имеются. Потому и есть у нас такие люди, что с колхоза в колхоз бегают. Не понравилось ему у рыбаков — он до нас идет или же обратно: от нас — до рыбаков. А то еще такие семьи в станице есть: муж, скажем, у рыбаков в колхозе состоит, а жинка у нас за свинарку или же за телятницу работает.
— А вы это одобряете? — подмигнув Щетинину, спросил Назаров.
— Не дюже одобряем, — нахмурился председатель, — потому что толку от такого порядка не видать. Вся такая семья, можно сказать, врозь живет и колхозных интересов не соблюдает, работает без огонька, абы день до вечера.
