Александр Андреев - Рассудите нас люди
Мне стало как-то не по себе: тревожно, неспокойно. Кровь вдруг отхлынула от головы, и лампа над столом тихо качнулась. Я, должно быть, сильно побледнела, потому что Алеша вполголоса спросил:
— Что с тобой?
— Так, ничего...
— Сядь сюда.
Я села на койку. Анка обняла меня.
— Устала с непривычки-то? — заговорила сна. — У меня тоже ноги гудят. Станем почаще ходить кататься и привыкнем.
Петр обернулся ко мне. В пристальном взгляде его черных, точно накаленных глаз как-будто промелькнуло подозрение.
— Предупреди Бориса Берзера, что я к нему приду. Хотя нет, не надо. Просто приду и поставлю его перед фактом.
Алеша, конечно, не мог отстать от него.
— Я пойду с тобой, Петр.
— Хорошо. Мы должны довести это дело до конца.
— А меня, стало быть, в сторону? — Трифон с горькой обидой мотнул головой. — Для дипломатических переговоров я не пригоден.
— Еще чего! — воскликнула Анка. — Тебя только там и не хватало! Начнешь рычать — разбегутся все.
— Три человека — это уже делегация, — пошутил Петр. — Не густо ли будет? — Он ободряюще похлопал Трифона по спине. — Мы оставляем тебя в резерве. — И опять обернулся ко мне. — Считаю, что медлить с этим делом не надо. Мы придем на этой неделе. Ты согласна. Женя?
— Когда хотите, — промолвила я тихо.
Ребята вскоре ушли. Они показались мне на этот раз какими-то чужими, неприветливыми. Я еще некоторое время посидела на койке безмолвно и недвижно. События этого вечера: встреча с Аркадием на катке, самоуверенные высказывания Вадима, задевшие меня за больное, внезапное мое озлобление и короткая размолвка с Алешей на мосту, моя причастность к делу, которое поднимал Петр, будущий едкий фельетон, — его я как бы уже видела на страницах газеты, — беспокойство за маму и за папу, моя вина перед ними — ведь я- ввела в дом Аркадия, — все это сплелось в один клубок. Этот клубок тяжко лег мне на душу... Быть может, впервые так явственно я ощутила свою бесприютность здесь. И свою усталость.
Алеша встревоженно вглядывался в меня, точно хотел разгадать что-то такое, что от него ускользало, и я под этим взглядом чувствовала себя скованной и неловкой. Не закончив одного, я принималась за другое, и все валилось у меня из рук. Чтобы избавиться от его пытливых, настороженных взглядов, я легла в постель и позвала Алешу к себе.
— Ты меня любишь? — спросила я шепотом.
— Ты это знаешь, — ответил он сдержанно, не понимая, зачем я спрашиваю.
— Тогда держи меня крепче, Алеша, так крепко, чтобы дыхание захватило. Слышишь?..
— Слышу. Но зачем ты мне это говоришь? Тебе что-нибудь угрожает?
— Нет. Мне просто очень хорошо с тобой, — прошептала я, закрыв глаза, и вдруг показалась сама себе маленькой и действительно заблудшей. С отчаянной силой потянуло к маме, в мою чистую девичью комнату, к книгам, к камину, под надежную защиту папы, который спасет от всех бед и несчастий... Нет, нет! Я никогда не расстанусь с Алешей. Мне стало жаль его до слез. жаль было себя. Я уткнулась лицом ему в плечо и заплакала навзрыд, сотрясаясь всем телом. Я благодарила Алешу за то, что он не лез ко мне с расспросами, с утешениями. Он дал мне выплакаться и утихнуть самой...
Неожиданное появление в институте Алеши и Петра — рабочего-строителя и студента, секретаря комсомольской организации стройуправления — взволновало Борю Берзера. Он внимательно слушал настоятельные требования Петра, и продолговатые, бархатной мягкости глаза его, все более расширялись, а на щеках зажегся пятнистый румянец.
За окнами летел снег. Растрепанные хлопья ударялись в стекла и сухой пылью стекали вниз, насыпая на переплетах сугробики. Ветер то и дело сдувал их. Эти косо летящие хлопья создавали тревожное настроение.
— Вопрос этот для нас не новый, — заговорил Боря Берзер. — Правда, Женя? Я дважды предлагал обсудить поведение Растворова на бюро. Но мои попытки успеха не имели. У него много защитников-приятелей. От одного, Меркулова, мы избавились.
— Это тот, похожий на циклопа? — поинтересовался Алеша.
— Да, со вставным глазом. Но остались Кирилл Сез, Вадим Каретин и многие другие. Стоит только погладить их против шерсти, как сейчас же поднимается крик: «Не даете вздохнуть свободно! Заставляете ходить по струнке! Ангелов с крылышками хотите из нас сделать!» И так далее... Ребятам надоело возиться с ними... Но сейчас дело поворачивается другой стороной. Теперь я не отступлю, — с решимостью заявил Боря Петру и Алеше. — Можете быть в этом уверены! Хотелось бы, чтобы и вы пришли на заседание бюро.
— Мы придем, — заверил Алеша.
— К этому времени, возможно, появится в газете наше письмо. Нечто вроде фельетона, — сказал Петр. — В редакции нам обещали, что напечатают.
— Фельетон? — переспросил Боря. — Про Растворова? Это же огромная поддержка для нас!
Но Петр с сообщением о фельетоне поспешил. В тот же день об этом узнали члены бюро, а через них — многие студенты и сам Аркадий. Он, должно быть, сказал отцу, недавно вернувшемуся из-за границы. А тот, отлично понимая, какие последствия повлечет за собой фельетон, должно быть, приложил усилия: фельетон света не увидел. Но все материалы из газеты поступили в институт...
На заседании бюро Аркадий вел себя неумно, вызывающе, хотя некоторые и склонны были отнести это за счет излишней бравады, за счет желания выглядеть бесстрашным, оригинальным и непреклонным: «Погибаю, но не сдаюсь!» Он не раскаивался, не признавал своих ошибок, не просил о снисхождении или о смягчении наказания и выступавших слушал с невозмутимой и нагловатой усмешкой.
Боря Берзер заметно волновался. Рука его дважды резко скользнула вдоль куртки — «молния» жалобно взвизгивала. Но оглядывал Растворова спокойно и чуть брезгливо.
— Интересно наблюдать такое явление в жизни, — заговорил Боря сдержанно. — Если существуют на земле люди передовые, дерзновенные, энергичные, то, как закон, рядом с ними ютятся отсталые, пассивные, трусливые. Если есть честные, пламенные, добрые и работящие, то к ним обязательна прилипнут расчетливые бездельники и всяческие подлецы с холодными глазами и косматым сердцем! Этих последних не должно быть среди нас, людей, и со временем — я в это верю — не будет! Но сейчас они существуют в естественном, нет, скорее в неестественном единстве, как жизнь и смерть, как социализм и капитализм... Аркадий Растворов примыкает ко второй категории, хоть и незначительной, — к категории подлецов.
Аркадий вскочил.
— Кто? Я подлец?..
Кирилл Сез вразвалку придвинулся к столу и, нависая над Борей, произнес внушительно и с угрозой:
— Ты, Берзер, умеешь речи толкать. Мы это знаем. Можешь и дальше продолжать упражнения. Но по другим мотивам. А оскорблять личность не имеешь права. Не позволим! — И с достоинством вернулся на место: защитил дружка.
— Тоже мне личность! — Боря едва заметно улыбнулся. — Бородатая...
— И это не твое дело! — крикнул Вадим.
— Вы на меня не наскакивайте, — заявил Боря бестрепетно. — Вы — котята слепые, не видите, с кем водитесь, кого защищаете. Растворов — продукт враждебного нам мира, червь, подрывающий наше единство. Вот он что такое. Мне давно известны некоторые стороны его деятельности. Он полон презрения к людям...
Аркадий перебил, ухмыляясь.
— Позволь, давай уточним: к каким людям? К этим? — Он с высокомерием вскинул бороду в сторону Алеши и Петра. — Это люди? Ты сделал для меня открытие. По-моему, это лишь строительные машины различных мощностей. Правда, одушевленные.
Кирилл Сез громко и отрывисто хохотнул, Вадим склонился, чтобы скрыть злорадную усмешку. Алеша побледнел. Он рванулся было ответить Аркадию, но Петр сдержал его:
— Сиди.
Ребята зашумели:
— Ничего себе — будущий инженер-строитель!
— Вот это комсомолец!
— За такие слова из комсомола вон!
Никогда я не испытывала такой злости к человеку, как в тот момент. — ужасно обидно было за Алешу и за Петра. Я подлетела к Растворову,
— Сам-то ты кто такой? — крикнула я. — Наглец — вот ты кто. Спекулянт несчастный!..
Кажется, только такое обвинение могло встревожить его. Ребята сразу притихли. Аркадий весь подобрался, ощетинился: не ожидал нападения с моей стороны. Зрачки от бешенства сузились и кололи, как острия иголок. Ноздри напряглись. Но спросил глухо и сдержанно:
— Я тебе, — лично я и лично тебе, — продавал что-нибудь?
— Да. Продавал.
— Докажи.
— Докажу, — сказала я настойчиво. Мне хотелось его уничтожить. — Из-за границы отец шлет посылки с вещами, а ты все это тут сбываешь.
— Клевета!
Я оглянулась на Берзера— он должен меня поддержать.
— Это не клевета, — подтвердил Боря. — Нам всем известно, Растворов, что ты замешан в торговых махинациях.
Аркадий хлопнул ладонью по столу, прохрипел оскалясь;
— Прекратите безобразия! У вас нет доказательств!— Листки протокола, который вела одна из девушек, от удара слетели на пол, и Аркадий гневно отшвырнул их ногой под стол. — Вот ваши доказательства!..
